Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник) - Страница 120

Как он ходил на таких ногах — загадка. Он был очень толстый и дряблый, словно жир стек с него, оставив мягкие складки и шишки бледной бумажной кожи. Голова и шея, казалось, вылеплены из крема с помощью трубочки, какой украшают торты: черты лица скрывались за множеством складок и ямочек белой плоти. Даже татуировки местами расплылись и поблекли от времени, будто съежились вместе с ним, как рисунок на сдувшемся шарике. Я отвернулась, чтобы сдержать нервный смешок. Но старик повернул голову в ту же сторону, и я столкнулась взглядом с парой живых, ярко-голубых глаз, с черными, как спинка сверчка, ресницами. Я смущенно кашлянула. Он мне улыбнулся, и я отшатнулась, покрывшись мурашками.

Какая красивая улыбка! Превосходные белые зубы, губы немного ярковаты, словно их обладатель только что ел переспелые ягоды. Мне вспомнилась Ингрид Бергман — то же безмятежное сияние, такие же светлые глаза и черные ресницы, трепещущие под копной грязноватых седых волос. Он был неотразим. Я застенчиво улыбнулась в ответ, и он очень мягким голосом проговорил:

— Привет, Мороженое!

Я никогда не видела более уродливого человека.

Касс подтолкнул меня локтем и объяснил:

— Так он меня называет: Мороженое. Вроде фамилии.

Я неуверенно кивнула, а Сэм улыбнулся, склонившись к малютке Эве и ласково потянув ее за ухо.

— Хочешь сигарету, Сэм? — предложил Касс, протягивая ему пачку «Олд Голд».

Сэм молча взял одну.

— Это моя девушка, Сэм, — мрачно представил меня Касс. — Джули Дин, она ужасно противная. Мейди, это Джули Дин.

Бородатая Женщина мотнула головой и стала шарить рукой по стенке кабины ладонью вверх, пока я не высунула руку в окно. Она схватила мою ладонь и чуть не выдернула меня на дорогу.

— Мейди, — громко сказала я, поморщившись, когда пальцы у меня хрустнули от ее хватки. — Я — Джули.

Она покачала головой, жадно уставившись на крышу кабины.

— Я все про тебя знаю. Он мне говорил. У него такая девушка… — Ее голос сорвался, и она обернулась к Сэму, дико размахивая коробкой с эклерами и громко вопрошая: — Сэм? Она — девушка Мороженого?

Сэм виновато улыбнулся, перехватывая коробку большой мягкой ладонью.

— Не знаю, Мейди. — Мне он шепнул: — Она редко видит людей.

Он говорил так медленно и тихо, что я задумалась, не слабоумный ли он и выбирался ли когда-нибудь из здешних гор…

— Мороженое, — пробормотал он и потянулся к моей руке. — Мороженое, это твоя девушка?

Касс схватил меня в охапку и затряс так, что волосы разлетелись из-под банданы, а зубы застучали.

— Она. Одна и единственная. А ты как думал, Сэм?

Сэм уставился на меня. Я видела, как вспыхивает и гаснет свет на его радужке. Зрачки пульсировали, словно пара гибких черных крылышек, а потом сжались в булавочную головку. Я передернула плечами и беспокойно кивнула.

— Джули, — прошептал он. — Ты — его девушка?

Я кивнула, попыталась что-то сказать, запнулась и отодвинулась от окна.

— Джули Дин, я запомню, — прошептал Сэм и погладил меня по руке. Его ладонь оказалась гладкой, сухой и прохладной, как стекло. — Знаешь, Мороженое к нам ужасно добр.

— А я думала, мороженщиков все ненавидят, — пошутила я.

Сэм, пораженный в самое сердце, замотал головой:

— Мы любимМороженое!

Касс ухмыльнулся:

— Слыхала? Они меня любят. Правда, Мейди? Правда, Эва?

Мейди отрывисто хихикнула и склонила голову набок, так что мне открылась россыпь родинок у нее под подбородком, скрытых в наростах, на которых волосы росли гуще всего, как темные отпечатки пальцев. Я передернулась. Рак, подумалось мне, и я представила, как тонкие темные пальцы щекочут ей горло среди ночи. Малютка Эва засмеялась вместе с матерью, ухватившись за крыло грузовика.

— Мороженое! — завизжала она. — Дай мне мороженое!

Касс широко улыбнулся, подцепил из холодильника еще одну сосульку и бросил ей движением медведя, вытаскивающего на берег форель. Котенок вылетел из травы и сбил сосульку в воздухе. Она шлепнулась к ногам Эвы.

— Завтра подъеду, — крикнул Касс Сэму, забираясь в кабину. — Жди меня.

— У меня есть деньги, — забормотал Сэм. Пошарил рукой в кармане и показал на ладони горсть почерневших и позеленевших от старости монеток. Касс присмотрелся и выбрал три. Эва захихикала, открыв позеленевшие от мороженого зубки.

— Вот и хорошо, — сказал Касс. — Но сейчас мне пора ехать. Поцелуй, малютка Эва?

Она отскочила на крыльцо, повернулась к нам и замахала руками, как пластмассовая вертушка, а потом скрылась за дверью. Касс завел мотор и помахал на прощание.

— Пока, Мейди, Сэм. На завтра особые заказы будут?

Мейди выкрикнула:

— Эклеры! — и заковыляла к крыльцу.

Сэм еще на минуту задержался, гладя ржавые колпаки фар.

— Еще приедешь? — спросил он наконец.

— Конечно, Сэм, — крикнул сквозь шум мотора Касс. — Завтра!

Сэм кивнул, поднял руку и раскрыл ладонь в скупом прощальном жесте.

— Завтра, — повторил он и отступил от тучи пыли и травы, взметнувшейся за нами.

Через минуту они скрылись из виду за дубами и изгибами дороги. Касс по-собачьи ухмыльнулся, повернулся ко мне:

— Что скажешь?

Я закурила сигарету, глядя сквозь сумерки на красно-золотые поля, обвалившиеся каменные стены и гнилые столбы. Долго не отвечала, потом сказала:

— По-моему, это грустно.

— Грустно? — удивился Касс. — Малютка Эва показалась тебе грустной?

— Господи, они такие бедные. Как будто месяцами не видят настоящей еды.

— Грустно? — повторил он. — Грустно? Я думал, они тебя развеселят.

— Касс! — Я тряхнула головой и пинком отбросила пустую бутылку. — Ты их подкармливаешь.

— Я им ничего даром не давал, — возразил он. — Они заплатили за мороженое.

— Я же видела, ты дал им коробку эклеров.

Он отчаянно замотал головой, дергая руль.

— Он их купил, Джули. Заплатил.

— Пятьдесят центов за пирожные на десять долларов.

— Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? — возмутился Касс. — Я им мороженое продал. — Его лицо густо порозовело, так что даже щетина налилась краской.

Я ссутулилась, привалившись к холодильнику, и упрямо отводила взгляд:

— Слушай, Касс! Не мое это дело, но на что ты тратишь свои деньги…

— Заткнись! Заткнись, а? Что ты понимаешь? Они не нуждаются в мороженом. Они его любят! Вот почему я туда езжу. А вовсе не…

Он замолчал, со злостью включил и снова выключил радио.

Мы ехали молча. Темнело, дорога шла под уклон. Ночь, как темная вода, заполняла ущелья до краев. Я повернулась закрыть окно — хотелось отгородиться от остывшего воздуха и от самой ночи, но ручка была отломана. Блеснули первые звезды, деревья начали клониться под порывами ветра. Я потерла плечи и пожалела, что не взяла свитер. Касс молча пошарил под сиденьем и бросил мне грязную шерстяную рубашку. Я с благодарностью натянула ее и наклонилась его поцеловать.

— Я — твоя девушка? Ты им так сказал?

Он пожал плечами и переключил передачу. Вел машину, почти уткнувшись лицом в грязное стекло, поправлял очки на переносице, словно они могли помочь разглядеть в темноте «тоннель» между соснами и дрожащими осинами.

— Черт, — пробормотал он, — как темно!

Я кивнула, кутаясь в его рубашку и вглядываясь в ночь. Казалось, день содран, как кожура, и обнажилась темная, пульсирующая сердцевина гор, их ядро. Я высунула голову в окно и в алом свете хвостовых огней заметила лисицу, которая, подняв черную лапу, глядела нам вслед. Потом начался прямой участок, дорога шла ровно и походила на древко темноты в сердце земли. Над головой сплетались ветки; цветы скользили по ветровому стеклу, обдавая нас сонным ароматом. Касс вырубил мотор, и машина покатилась под уклон; фары высветили кролика, который не стал убегать, а смотрел на нас с обочины красными глазенками. Я зевнула и свесила руку за окно.

— Ядовитый плющ, — предупредил Касс, но и сам высунул в окно руку с сигаретой, и искры смешивались в полете с бражниками и златоглазками. С деревьев колокольчиками свисали большие белые цветы; я поймала одну кисть, затащила в окно, обломив ветку, и нас обдало пыльцой и росой.