Ужасы - Страница 88

Первый. "Следуй".

— Питер, мне нужно выйти прямо сейчас, — говорит Ханна и не может оторвать взгляд от желто-коричневого камня, слова, вытатуированного на нем, не осмеливается перевести глаза на следующий.

— Тебе плохо?

— Мне нужно идти, вот и все. Нужно идти прямо сейчас.

— Если вам плохо, — реагирует женщина по имени Роза, чересчур стараясь бьггь заботливой, — там есть комната отдыха.

— Нет, я в порядке. Правда. Просто хочется на свежий воздух.

Питер осторожно обнимает ее, защищая, быстро, но вежливо прощается с Розой. Но Ханна по-прежнему не может отвести глаз от камня, замершего за проволокой маленьким злобным зверьком в зоопарке.

— Удачи с книгой! — говорит Роза и улыбается.

Ханна понимает: ее сейчас стошнит, придется в конце концов бежать до туалета. Во рту появился железистый привкус, сердце стучит деревянным молотком по мертвой, замороженной говядине, адреналин, первый, интенсивный приступ головокружения.

— Было приятно видеть вас, дорогая, — прощается обладательница галереи, Ханна умудряется улыбнуться, даже кивнуть.

А потом Питер быстро проводит ее сквозь забитую людьми галерею, выводит на воздух, в теплую ночь, раскинувшуюся вдоль Мерсер-стрит.

— Ты хочешь поговорить о том дне у колодца? — спрашивает доктор Воллотон.

Ханна закусывает обветренную нижнюю губу:

— Нет. Не сейчас. Не снова.

— Ты уверена?

— Я уже рассказала все, что помню.

— Если бы они нашли тело, — говорит психолог, — возможно, отец и мать смогли бы сдвинуться с мертвой точки. Это было бы по крайней мере какое-то подобие завершения. Не осталось бы этой изнуряющей надежды, что кто-то найдет ее, что она, возможно, жива.

Ханна громко вздыхает, смотрит на часы в поисках свободы, но впереди еще целых полчаса.

— Джудит упала в колодец и утонула, — говорит она.

— Но тела так и не нашли.

— Нет, но нашли достаточно свидетельств, чтобы быть в этом уверенным. Она упала в колодец. Утонула. Там было слишком глубоко.

— Ты говорила, что слышала, как она звала тебя…

— Я не уверена. — Ханна прерывает психолога, пока та не разразилась следующим вопросом, пока не обратила ее собственные слова против нее. — Я никогда не была уверена в этом полностью и уже говорила об этом.

— Извини, если я на тебя давлю.

— Просто не вижу смысла пересказывать одно и то же.

— Тогда снова поговорим о снах, Ханна. Давай вспомним тот день, когда ты увидела фей.

Сны или день, из которого они поднимаются, уже полузабытый, всегда жаждут вернуться. Сны или сам день, одно или другое, собственно, большой разницы нет. Разум существует в секунде, единственном мерцающем моменте, вспоминаемом или реальном, во сне или наяву, или где-то посредине, в драгоценной предательской иллюзии Настоящего, барахтающейся между Прошлым и Будущим.

Сон о дне или сам день: солнце стоит высоко, маленькое, белое, слепящее июльское солнце, спускающееся лучами сквозь высокие деревья леса позади дома Ханны. "Ты меня не поймаешь, копуша. Даже не сможешь нагнать". Девочка спотыкается о спутанную сеть плюща, ей приходится остановиться, чтобы высвободить левую ногу.

— Подожди! — кричит она, но Джудит не отзывается. — Я хочу посмотреть. Подожди меня!

Растения пытаются стянуть с ноги теннисную туфлю, оставляют яркое ожерелье капель крови на лодыжке. Но она освобождается буквально за секунду, бежит по узкой тропинке, стараясь поймать сестру, бежит сквозь летнее солнце и тени от дубовых листьев.

— Я кое-что нашла, — сказала ей Джудит за завтраком. Они обе сидели на крыльце черного входа. — На лужайке, рядом со старым колодцем.

— Что? Что ты нашла?

— О, не думаю, что мне следует рассказывать тебе. Совершенно точно, я не должна тебе ничего рассказывать. Ты можешь все разболтать маме и папе. Все испортить.

— Я не скажу. Я ничего им не скажу. Вообще никому.

— Нет, скажешь, трепло.

В конце концов Ханна отдала ей все свои карманные деньги, половину за рассказ, другую — за показ того, что же она там нашла. Сестра засунула руку глубоко в карман и вытащила оттуда сияющий черный камень.

— Я дала тебе целый доллар, чтобы ты показала мне булыжник?

— Нет, дура. Посмотри на него.

В камне глубоко процарапаны буквы — ДЖУДТ — пять кривых букв, почти что правильное написание имени сестры, Ханна не смогла притвориться, что ей все равно.

— Подожди меня! — снова кричит она, теперь со злобой, ее голос эхом отражается от стволов старых деревьев, мертвые листья хрустят под ногами.

Ханна уже думает, что это всего лишь шутка, один из розыгрышей Джудит, и сейчас сестра, скорее всего, следит за ней из укромного места, прямо сейчас, в эту самую секунду, тихо хихикая. Ханна останавливается, замирает посреди тропинки, слушая звуки шепчущего вокруг леса.

И нечто отдаленное, ритмическое, похожее на музыку.

— Это еще не все, — продолжила Джудит. — Но ты должна поклясться, что ничего не скажешь маме и папе…

— Клянусь.

— Если ты нарушишь клятву, обещаю, я заставлю тебя сильно об этом пожалеть.

— Я ничего никому не скажу.

— Отдай! — скомандовала Джудит, и Ханна немедленно отдала ей черный камень. — Если ты все-таки скажешь…

— Я уже сказала, что не буду. Сколько раз еще повторять?

— Ну ладно.

Сестра повела ее к маленькому сараю для инструментов, где отец держит машинку для стрижки живой изгороди, мешки с удобрениями и старые газонокосилки, которые любит разбирать, а потом старается собрать заново.

— Это должно стоить моего доллара, — проворчала Ханна.

Она стоит очень-очень тихо, слушает музыку, становящуюся все громче. Похоже, та идет из просеки впереди.

— Я иду домой, Джудит! — кричит Ханна, не блефуя, так как неожиданно ей стало все равно, настоящая ли та штука в банке.

Солнце уже не кажется таким теплым, как секунду назад.

А звуки все громче.

И громче.

Джудит вынула пустую банку из-под майонеза из кроличьей норки рядом с навесом сарая и принялась рассматривать ее, вертя на солнце, улыбаясь находящемуся внутри.

— Дай посмотреть! — Ханна в нетерпении.

— Может, мне стоит заставить тебя дать мне еще один доллар, — ответила сестра, усмехаясь, не отрывая взгляда от банки.

— Ни за что! — вознегодовала Ханна. — Ни за какие коврижки. — Она попыталась выхватить стекляшку, но Джудит оказалась быстрее, рука Ханны скользнула по пустоте.

В лесу Ханна поворачивается и смотрит в сторону дома, потом в сторону просеки, ожидающей ее за деревьями.

— Джудит! Это не смешно! Я иду домой прямо сейчас!

Ее сердце стучит так же громко, как музыка. Почти. Не так, но близко.

Волынки и скрипки, барабаны, звон, как от тамбуринов.

Ханна делает еще один шажок в сторону просвета, потому что никогда не покажет сестре, что испугалась. Это глупо, сейчас ясный день, и она знает этот лес как свои пять пальцев.

Джудит свернула крышку, протянула банку Ханне, та увидела маленькую засохшую штуку, кучкой свернувшуюся на дне. Крохотная мумифицированная скорлупка какого-то создания, серая и рассыпающаяся на солнечном свете.

— Это просто треклятая дохлая мышь! — с омерзением сплюнула Ханна. — Я дала тебе целый доллар, чтобы посмотреть на камень и мышь в банке?

— Это не мышь, тупая. Смотри внимательнее.

Ханна так и поступила: наклонилась ближе и увидела стрекозиные крылья на спине, прозрачные, радужные крылья, слабо поблескивающие в солнечных лучах. Ханна прищуривается и понимает, что видит лицо существа, понимает, что у него вообще есть лицо.

— О! — вскрикнула она, быстро взглянув на свою триумфально улыбающуюся сестру. — О Джудит. Боже мой! Что это?

— А ты не знаешь? — спросила та. — Тебе все надо разжевать?

Ханна пробирается сквозь бурелом туда, где тропинка исчезает под нагромождением упавших гниющих древесных стволов. Отец рассказывал, что когда-то там стоял дом. Давным-давно. Осталась только большая куча камней, где раньше находилась печная труба, и колодец, закрытый ржавыми гофрированными листами жести. Здесь был пожар, все жители дома погибли.