Ужасы - Страница 113

Джемисон покачал головой:

— Хоть что-то? Только в его сознании, моя дорогая. Видите ли, состояние Джорджа ухудшалось, так что он просто был психически нездоров. Он мог совершать ту же ошибку, что и вы, — искать объяснений тому, что объяснить невозможно. А пообщавшись с этими сектантами и зная легенды, он мог поверить, что некоторые вещи существуют в действительности. А вот вам этого делать не следует. Просто нельзя!

— Н-но эта п-порча в крови? — сказала она, понизив голос до шепота, словно издалека. — В его крови, и в крови Джефа, и… а Энни?

— Джилли, теперь послушайте меня, прошу вас! — Старик твердо взял ее за руку. Из всей лжи и полуправды, высказанной им за последние полчаса, последняя была самой серьезной ложью. — Джилли, я знаком с вами и Энни — особенно с Энни — уже довольно давно, и, исходя из своих знаний об инсмутской порче, а также из всего, что я знаю о вашей дочери, я готов поручиться своей репутацией, что она так же нормальна, как вы или я.

При этих словах она вздохнула и немного расслабилась.

Приняв это движение как сигнал к прощанию, Джемисон встал.

— Мне пора идти, — сказал он. — Уже поздно, а я хотел еще кое-что сделать перед сном. — Уже направляясь к дверям, он попросил: — Будьте добры, передайте Энни от меня привет. Очень жаль, что я ее не застал. Впрочем, может, и к лучшему, поскольку нам нужно было поговорить.

Джилли проводила его — спотыкаясь на ходу, отметил он, — и уже в дверях сказала:

— Н-не знаю, к-как вас благодарить. Мне теперь гораздо спокойнее. И так всегда после разговора с вами.

Она дождалась, пока он сядет в машину, и слабо помахала ему на прощание, прежде чем закрыть дверь.

Отъезжая от дома, старик заметил, как что-то мелькнуло за занавесками верхнего окна. Это была спальня Энни, и он на мгновение увидел ее лицо — ее огромные глаза — в просвете между неплотно задвинутыми шторами.

Он задумался, давно ли она не спит, да и спала ли вообще? А если нет, много ли она подслушала. А может быть, все это уже было ей известно?

Долгая зима с разнообразными осложнениями — ларингитом у Энци и гриппом у Дорин Тремэйн — медленно переплавлялась в весну. Зеленые ростки в садиках и на подоконниках деревенских домов распускались цветами; низкое небо становилось день ото дня светлее и голубее.

Но среди этих перемен были и другие, отнюдь не такие естественные и куда менее благодатные, — и Джемисон был им свидетелем.

Он видел шляющегося по берегу Джефа — точь-в-точь один из деревенских юнцов, — когда тот шаркал вдоль полосы прилива. Нет, Джеф не был похож на других юнцов, и различие становилось все глубже.

Джемисон следил за ним в бинокль, когда парень устало тащился по берегу: косолапая походка, сутулые плечи, опущенная голова и поднятый воротник. Хотя погода заметно улучшилась, он больше не плавал в море. О, он смотрел в море — то и дело останавливался, поднимал уродливую голову, вглядываясь в широкий водный горизонт, — с жадной тоской, думал старик, пытаясь прочитать чувства, проступавшие на этом далеком и близком лице, но прежнее родство с водой и сила, бесполезно, но явственно проступавшая в нем на суше, казалось, покинули его. Проще говоря, мальчику становилось все хуже.

Старик слышал сплетни в деревенской пивной. Уловы выросли, но Тому Фостеру уже не везло так, как в предыдущие годы: он утратил свою чудесную удачу, и полоумный мальчишка уже не направлял его лодку к самым уловистым местам. Во всяком случае так считали другие рыбаки, но сам Фостер однажды вечером в "Приюте моряка" откровенно признался старику, в чем дело.

— Это все парень, — озабоченно говорил он. — Не в себе он. Говорит, море его манит, а он, мол, боится. Не, он ходит на берег, все смотрит на прибой, как барашки бегут к берегу, а вот кататься на них уж не хочет. Не пойму, о чем это он, только все плачется, мол, "не готов" и не знает, будет ли когда готов, а если "уйдет сейчас", ему, стало быть, конец! Один бог знает, что ему в голову взбрело уходить! А правду сказать, он хворает. Ну и вот, я знаю, он со мной пойдет, ежель я позову, только я его не прошу. Одно хорошо: в ванне лежит подолгу, отмокает в пресной воде, так что с кожей у него неплохо, и рыбьих вшей теперь не нахватается.

И обветренный старый моряк пожал плечами — вовсе не беззаботно, — допил пиво и закончил свое рассуждение словами:

— Не плавает в море — не нахватается рыбьих вшей — проще простого. А вот насчет остального… тревожусь я за него, вот что.

— Ответьте мне на один вопрос, — попросил Фостера старик. — Почему вы взяли его к себе? Вы ничем не были обязаны. Я хочу сказать, мальчик — ребенок — ведь вам не родня? Он был подкидышем, и с самого начала имелись осложняющие обстоятельства.

Фостер покивал:

— Это моя женка, хозяйка, значит, его взяла. Ее прабабка рассказывала о таких мальцах — она маленькой-то жила на тех островах. Вот матушка Фостер, стало быть, и расчувствовалась. Ну и я потом тоже, сколько ведь мы за ним присматривали. Хотя мы всегда знали, кто его папаша. Какие тут секреты, сразу было видно. Теперь уж его нет, а раньше он свою долю платил.

— Джордж Байт давал вам деньги?

— Ага, на Джефа, — с готовностью признал Фостер. — Факт. Бедолага распродавал свои драгоценности — украшения и прочее — в окрестных городах. Ради парня, эт-точно, ну и ради собственных удовольствий… так я слышал. Только то не мое дело…

И еще бедняжка Джилли Байт. Она, вернее, ее здоровье тоже приходило в упадок. Ее постоянно тревожили кошмары, становившиеся все настойчивее и страшнее, уродливее. Сильно нарушились и речь, и двигательные реакции: она заикалась, часто повторяла сказанное, то и дело падала, исполняя самые простые дела по дому и во дворе. По правде сказать, она стала чем-то вроде пленницы в собственном доме: лишь изредка рисковала выйти на берег, посидеть с дочкой на слабом, но приятном весеннем солнышке.

А сны…

Дело затянулось надолго, но Джемисон был терпелив: он умудрился вытянуть кое-что относительно содержания кошмаров у самой Джилли, а остальное дополнила Энни, когда он подвозил ее домой с уроков языка в Сент-Остелле. Не приходилось удивляться тому, что в центре самых тяжелых сновидений оказался Джордж Байт, бывший муж Джилли: не его самоубийство, как можно, пожалуй, было ожидать, а его болезнь, прогрессировавшая все быстрее до самого конца.

В особенности ее преследовали во сне лягушки и вообще земноводные, а также рыбы… но не создания природы. Ужас этих сновидений состоял в том, что они представали совершенно чуждыми, чудовищными мутациями или гибридами человека и чудовища. И человеком этим был Джордж Байт, его лицо и некоторые особенности фигуры передавались этим амфибиям и рыбам и, слишком часто, существам, сочетавшим признаки обоих родов и более того! Короче говоря, Джилли видела во сне Морских Существ, и Джордж принадлежал к их подводному обществу!

А Энни рассказала, что мать бормочет и бредит, вскрикивает в ужасе перед "этими огромными глазами, которые никак не закроются", и "чешуей, жесткой и грубой, как наждак", и "складками на теле Джорджа, которые открывались внутрь и пульсировали, как… как жабры, когда он храпел или задыхался во сне"! Впрочем, по дороге в город и обратно Энни обсуждала с Джемисоном не только преследовавшие мать кошмары. Она была совершенно откровенна со стариком.

— Я знаю, вы видели меня у окна в тот раз, когда привозили ей таблетки и долго говорили с мамой, рассказывали про Инсмут. Я услышала ваши голоса, встала с постели и подслушивала с верхней площадки лестницы. Я сидела совсем тихо и слышала чуть ли не каждое сказанное вами слово.

И Джемисон кивнул:

— Вещи, о которых она, вероятно, не стала бы говорить, если бы знала, что ты не спишь? Тебя… обеспокоил наш разговор?

— Может быть, немножко, но… вообще-то нет, — призналась она. — Я знаю больше, чем думает мама. Но вот насчет того, что вы ей говорили в связи с моим отцом и ее снами о нем… ну, я хотела бы кое-что узнать, а маме об этом рассказывать необязательно.