Ужасы - Страница 111

Так или иначе, мне удалось проследить источник порченой крови — если дело в ней — до тех времен. А что касается "инсмутской внешности" и ее ужасных проявлений в городских обитателях… думаю, ее следует считать болезнью, а возможно, и проявлением нескольких заболеваний.

Относительно формы, в которой проявляется заболевание (с этого момента Джемисон начал лгать или, по крайней мере, уклоняться от истины), — что ж, не зная, кто он, я счел бы отличным представителем или образчиком, если хотите, вашего соседа: того несчастного паренька, что живет у Фостеров. Приятеля Энни, молодого Джефа. Конечно, я не вижу связи — насколько мне известно, ее и не существует, — но в этом юноше проявляется нечто очень похожее на клеймо Инсмута, если не то же самое заболевание. Стоит взглянуть на его состояние.

Нездоровая чешуйчатость кожи, проявляющаяся сильнее, чем при самом тяжелом ихтиозе; странная, шаркающая походка; глаза больше обыкновенных — со временем больным все труднее смыкать веки; речь — если они вообще говорят, — состоящая из гортанных восклицаний; и общее искажение черт лица, придающее ему сходство с рыбой или лягушкой… Все это представлено в молодом Джефе. Тремэйн, например, говорит, что мальчик больше всего напоминает ему выброшенную на песок рыбу! И если каким-то образом ему передалась инсмутская порча… ну, неудивительно, что подобное вызывает самые ужасные фантазии. По-моему, неудивительно.

Старик замолчал и пристально всмотрелся в лицо Джилли. За время его рассказа она сильно побледнела, вжалась в глубину кресла и стиснула подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. Однако она не поддалась дрожи, в которой обычно проявлялось ее нервное состояние, и все ее внимание было сосредоточено на рассказчике.

Джемисон ожидал от Джилли отклика на первую часть повествования, и она, помедлив, нашла в себе силы заговорить:

— Вы упомянули о местных побрякушках, которые могли прихватить с собой туземки с островов Южных морей. Не подразумевали ли вы украшений и, если так, видели ли вы что-нибудь из них? Я хотела сказать: какие именно побрякушки? Вы можете их описать?

Старик нахмурился было, но тут же произнес:

— А! — И понимающе кивнул. — Но я думаю, мы говорим о разных вещах, Джилли. Потому что, упоминая туземных женщин и их имущество, я подразумевал именно побрякушки: подвески и бусы из морских ракушек, украшения из скорлупы кокосовых орехов… и тому подобное.

Но я, надо думать, понимаю, о чем говорите вы… Потому что я, конечно же, видел брошь, купленную миссис Тремэйн у вашего мужа. О да… а я интересуюсь такого рода изделиями и потому перекупил ее! Но на самом деле единственными "побрякушками", о которых рассказывалось в дошедших до меня историях, были дешевые украшения, что моряки предлагали островитянам на обмен. Обмен? Скорее грабеж среди бела дня. Потому что те "побрякушки", которые, видимо, интересуют вас… с ними несчастные дикари расставались ради дешевых бусин и никому не нужного барахла, а эти были по-настоящему дорогие изделия — странной выделки, но выполненные из драгоценного, золотого сплава. Инсмутские моряки все равно что украли их у туземцев! Вы спрашиваете, приходилось ли мне их видеть? Да, видел, и не только то украшение, которое купил у Дорин Тремэйн…

Старик говорил все более взволнованно, по-видимому увлекшись предметом разговора. Однако теперь, остыв, он собрался с мыслями и поглубже уселся в кресле, прежде чем продолжить.

— Ну вот, — заговорил он наконец. — Предупреждал ведь я, как легко меня сбить. Вот теперь, знаете ли, я совершенно потерял нить!

— Я спрашивала вас о туземных драгоценностях, — напомнила Джилли. — Думала, не могли бы вы их описать или, по крайней мере, рассказать, где вы их видели? И еще вы говорили… о тех прежних моряках и существах, с которыми они сходились, — кроме островитянок. Мне это почему-то кажется… ну, интересным.

— А! — отозвался старик. — Но относительно последнего, моя дорогая, уверяю вас, это чистая фантазия. Что же касается драгоценностей… где я их видел? Да в Инсмуте, разумеется, где же еще? Там есть музей — ну, нечто вроде музея — больше напоминает святилище или мемориал. Могу рассказать, если вы еще не передумали. И если уверены, что это вас не слишком растревожит.

Он проницательно взглянул на нее. Но Джилли зашла уже слишком далеко, и сбить ее было невозможно.

— Пожалуйста, расскажите, — кивнула она. — Обещаю вам, я постараюсь… не расстраиваться. Так что, пожалуйста, продолжайте.

— Этнография — наука о происхождении и обычаях людей — всегда была для меня чем-то вроде хобби, — начал он, — а старый ветхий Инсмут, хоть и не без недостатков, был полон источников — собственных, часто очаровательных легенд и преданий, — которые я пока очень смутно обрисовал вам.

Кое-кто из тех женщин, честно говоря, не могу назвать их леди, обращавшихся ко мне за медицинской помощью, принадлежали к той линии крови. Кровь не всегда порченая, но определенно туземная. Сколько бы поколений ни отделяло их от смуглолицых предков, в них оставалось что-то от Южных морей. И среди моих пациенток — клиенток, так сказать, — были несколько, заинтересовавших меня своими украшениями… странные пряжки или брошки, браслеты и ожерелья. Я заметил несколько таких изделий, отличавшихся единым, довольно грубым стилем и очень похожим узором.

Но вот подробно их описать довольно сложно. Растительный орнамент? Едва ли. Арабески? Это ближе к истине: странные листья и другие растительные узоры в странном и сложном переплетении… только это были не земные растения. Океаническая флора: водоросли и морские травы — и скрытые среди узора странные ракушки и рыбы — особенно рыбы, — образовывали неземные картины, которые можно было приписать скорее рыбам или земноводным. А за завесой морских трав и водорослей иногда просвечивали здания: странные, приземистые пирамиды и необычные, угловатые башни. Как будто неведомый художник — кем бы или чем бы он ни был — пытался передать представление о затерянной Атлантиде или иной подводной цивилизации.

Старик снова помолчал.

— Ну вот. Я описал их, как умел. Конечно, я никогда не приближался к инсмутским женщинам настолько, чтобы рассмотреть их украшения во всех подробностях, зато я расспрашивал, откуда они взялись. Однако они все были неразговорчивы и почти ничего не сказали мне… ну, кроме одной, моложе других и отличавшейся от общего типа. Она-то и направила меня в музей.

В свое время там располагалась церковь — пока в город не вторглась порченая кровь, вытеснив ортодоксальную религию, — да, каменная церковь с низкими башенками, но давно лишенная святости. Она стояла рядом с другим величественным прежде зданием. Довольно обширный дворец с колоннадой, на фундаменте которого еще читалась выцветшая надпись: "Тайный орден Дагона".

— Дагона, говорите? Но это очень интересно!

— Много лет назад это большое здание, несомненно, тоже было местом поклонения… или какого-то культа. Как вам этнографическая головоломка? Ведь рыбий бог Дагон — получеловек-полурыба — был божеством филистимлян, а позже перешел к финикийцам под именем Оанна. И вот эти островитяне-полинезийцы за тысячи миль и полмира от них приносили жертвы или, по крайней мере, возносили молитвы тому же самому богу. И в Инсмуте двадцатых годов девятнадцатого века их потомки хранили прежний обычай! И знаете, дорогая, как бы глупо это ни звучало, я невольно гадаю, не сохранился ли он до сих пор… то есть до наших дней.

Ну вот, я опять отвлекаюсь! Так о чем я? А да, та старая церковь, вернее, музей.

Готического вида, с закрытыми окнами и непропорционально высоким фундаментом. В этом наполовину ушедшем в землю подвальном этаже и располагался, собственно, музей. Там, под пыльным стеклом в незапертых витринах, я увидел просто сказочную коллекцию золотых изделий и украшений… Что меня поразило, так это отсутствие этикеток, а также хранителя или экскурсовода для зашиты от воров и просвещения посетителей! Правда, посетители там были редкостью. Я, по правде сказать, ни разу не застал ни одного — не видел там даже церковной мыши!