Ужасы - Страница 101

"Не убивайте ее! — взмолился он, — Она не виновата!"

Я отмахнулся от него и пошел через кладбище, окликнув на ходу некроманта: "Скал! Скал!"

Он оторвался от своих размышлений, о чем бы они ни были, и, увидев мушкет, который я нацеливал на него, тотчас взмолился о пощаде. Он скверно говорил по-немецки, но я без особенного труда уловил основной смысл его речи. Он сделал только то, за что ему заплатили, говорил он. Он ни в чем не виноват.

"Что бы вы ни сделали, чтобы это началось, сделайте наоборот!" — сказал я.

Он покачал головой, взгляд у него был дикий. Я подумал, может быть, он не понимает, поэтому повторил свое требование.

И снова он отрицательно покачал головой. Все его спокойствие улетучилось. Он выглядел сейчас как жалкий карманник, пойманный на месте преступления. Я стоял прямо перед ним, поэтому уперся дулом мушкета ему в живот. Если он не прекратит все это, сказал я ему, я его пристрелю.

Может быть, я так и сделал бы, но тут герр Вольфрам, который тоже перелез через стену и теперь подходил к жене, начал звать ее по имени: "Элиза… прошу тебя, Элиза… тебе пора домой".

Никогда в жизни я не слышал ничего более абсурдного и более печального, чем слова этого человека, обращенные к жене: "Тебе пора домой".

Разумеется, она его не послушала. Наверное, даже не услышала, распаленная тем, что она делала, тем, что делали с ней.

Зато услышали ее любовники. Один из мертвецов, восставший целиком и дожидающийся своей очереди подойти к женщине, надвинулся на Вальтера, отгоняя его прочь. Выглядело это нелепо. Труп, пытающийся отпугнуть старика. Только Вальтер не испугался. Он продолжал звать Элизу, слезы катились у него по лицу. Он звал и звал ее…

Я кричал, чтобы он отошел. Он не слушал меня. Полагаю, он надеялся подойти поближе и дотянуться до нее. А покойник надвигался на него, размахивая руками, отгоняя, и, когда Вальтер не пожелал отступить, ходячий труп просто сбил его с ног. Я видел, как старик некоторое время отбивался, потом попытался снова встать на ноги. Но покойники — или фрагменты покойников — так и кишели в траве рядом с ним. И стоило ему упасть, как они кинулись на него.

Я велел англичанину идти со мной и двинулся через кладбище на помощь Вальтеру. В мушкете была только одна пуля, поэтому я не хотел даром расходовать ее, стреляя с большого расстояния и рискуя не попасть в цель. Кроме того, я не знал, в кого именно собираюсь стрелять. Чем ближе я подходил к кругу, где копошилась Элиза, которую все еще тискали и ласкали, тем больше результатов нечестивой работы Скала попадалось мне на глаза. Какие заклинания он ни использовал бы здесь, казалось, они подняли всех местных мертвецов, до последнего обломка. Земля шевелилась от ползающих там и тут фрагментов: пальцев, кусков высушенной кожи с приросшими к ней клоками волос, похожих на червей ошметков, не поддающихся определению.

Когда мы добрались до Вальтера, он уже проиграл свою битву. Монстры, за воскрешение которых он заплатил из своего кармана, — неблагодарные твари! — разорвали его плоть в сотне мест. У него был выдавлен один глаз, в груди зияла дыра.

Его убийцы все еще трудились над ним. Я отбил мушкетом несколько тянущихся к нему конечностей, но их было столько, что это был всего лишь вопрос времени, когда они доберутся и до меня. Я развернулся к Скалу, намереваясь снова потребовать, чтобы он прекратил это бесчинство, но он уже удирал, петляя между могилами. В приступе внезапно накатившей ярости я вскинул мушкет и выстрелил. Негодяй, завывая, покатился в траву. Я подбежал к нему. Он был тяжело ранен и сильно страдал от боли, но я не собирался ему помогать. Только он был повинен во всем случившемся. Вольфрам погиб, Элиза все еще корчилась среди своих подгнивших обожателей — и виноват во всем этом был Скал. Я нисколько не сочувствовал ему.

"Что требуется сделать, чтобы покончить с этим? — спросил я. — Какие слова нужно произнести?"

У него стучали зубы. Было сложно разобрать, что он говорит. Но в итоге я понял.

"Когда… солнце… взойдет…" — выговорил он.

"Так вы все равно не в силах это остановить?"

"Нет, — выдохнул он. — Нет… другого… способа…"

Потом он умер. Можете вообразить мое отчаяние. Я ничего не мог поделать. Не существовало способа вытащить оттуда Элизу, не разделив судьбу Вальтера. Да, кроме того, она все равно не пошла бы. До восхода оставалось еще не меньше часа. Все, что я мог, — это сделать то, что я и сделал: перелез через стену и принялся ждать. Звуки были кошмарные. В некотором смысле они были даже хуже зрелища. Она уже должна бы была падать от изнеможения, но она продолжала. Иногда вздыхала, иногда всхлипывала, иногда стонала. Нет, поймите меня правильно, это вовсе не был отчаянный стон женщины, сознающей, что она находится в объятиях мертвецов. Это был стон женщины, получающей ни с чем не сравнимое удовольствие, женщины, находящейся на вершине блаженства.

За несколько минут до восхода звуки затихли. Только когда они прекратились окончательно, я отважился заглянуть за стену. Элизы не было. Ее любовники валялись на земле, изможденные, как, наверное, могут быть измождены только мертвецы. Облака на востоке светлели. Полагаю, возвращенная к жизни плоть боится света, поскольку когда исчезла последняя звезда, то же самое произошло и с последним мертвецом. Все они заползли обратно в могилы и прикрылись землей, какой были засыпаны их гробы…

Голос Геккеля в последние минуты упал до шепота, а теперь умолк совсем. Мы сидели, не глядя друг на друга, погрузившись в глубокое молчание. Если у кого-нибудь из нас и промелькнула мысль, что рассказ Геккеля вымышлен, то его побелевшая кожа, слезы, которые время от времени наворачивались у него на глаза, гнали прочь подобные сомнения, во всяком случае пока.

Конечно же, первым нарушил молчание Пуррацкер.

— Так, значит, ты убил человека, — подытожил он. — Я поражен.

Геккель посмотрел на него.

— Я еще не завершил свой рассказ, — сказал он.

— Господи… — пробормотал я, — неужели еще не все?

— Если вы помните, я оставил все книги и еще подарки, которые купил в Виттенберге для отца, в доме герра Вольфрама. Поэтому я вернулся туда. Я был в каком-то чудовищном оцепенении, мой разум все еще не мог осознать того, что я видел.

Подходя к дому, я услышал пение. Пел звонкий веселый голос. Я подошел к двери. Мои пожитки так и лежали на столе, где я их оставил. Комната была пуста. Молясь, чтобы меня не услышали, я двинулся вперед. Когда я забирал свои книжки по философии и подарки для отца, пение оборвалось.

Я бросился к двери, но не успел добраться до порога, как появилась Элиза с ребенком на руках. После ночных похождений выглядела она, ясное дело, кошмарно. Ее лицо, руки, пышные груди, к которым сейчас прильнул младенец, были сплошь исцарапаны. Но, несмотря на все это, глаза ее светились от счастья. Она была совершенно довольна жизнью в этот момент.

Я подумал, может быть, она не помнит, что с ней было. Может быть, некромант погрузил ее в какой-то транс, так я рассудил, и вот теперь она очнулась и все прошлое стерлось из ее памяти.

Я начал было объяснять ей, что случилось.

"Вальтер…" — начал я.

"Да, я знаю… — отозвалась она. — Он мертв. — Она улыбнулась мне улыбкой ясной, словно майское утро. — Он был уже старый, — произнесла она будничным тоном. — Но он всегда был добр ко мне. Из стариков получаются самые лучшие мужья. До тех пор, пока не задумываешься о ребенке".

Должно быть, я перевел взгляд с ее лучащегося счастьем лица на младенца, сосущего грудь, потому что она сказала: "О, этот ребенок не от Вальтера".

Говоря, она нежно оторвала младенца от груди, и тот развернул ко мне голову. Он был идеальным плодом союза жизни и смерти. Личико его было розовым, а ручки и ножки пухлыми от материнского молока, зато глазницы глубокие, как могила, а рот такой широкий, что все зубы, которые вовсе не были зубами младенца, обнажены в вечной ухмылке.

Мертвецы, судя по всему, даровали ей не только наслаждение.