Ужасные дети - Страница 17

— Это наркотик, — сказал Поль. — Он балуется наркотиками. Не стал бы он дарить яд.

И протянул руку.

— Не трогай! (Жерар остановил его.) Яд это или наркотик, Даржелос его тебе дарит, но не советует до него дотрагиваться. Ты вообще слишком неосторожен; я бы ни за что не доверил тебе такую пакость.

Поль рассердился. Он подхватил тему, заданную Элизабет. Жерар смешон, он воображает себя своим дядей, и т. д.

— Неосторожен? — смеялась Элизабет. — Сейчас увидите!

Она прихватила комок газетой и принялась гоняться за братом вокруг стола, крича:

— Ешь, ешь!

Агата убежала, Поль отскакивал, заслонял лицо руками.

— Смотрите, какая неосторожность! Какой герой! — издевалась запыхавшаяся Элизабет.

Поль огрызнулся:

Сама ешь, дура.

Спасибочки. Я тогда умру. То-то ты бы обрадовался. Я положу наш яд в сокровище.

Очень сильно пахнет, — сказал Жерар. — Держите его в какой-нибудь жестянке.

Элизабет завернула комок, сунула его в жестянку из-под печенья и удалилась. Добравшись до комода с сокровищем, на котором в беспорядке громоздились книги, усатый бюст, револьвер, она открыла ящик и поставила жестянку на Даржелоса. Она пристраивала ее медленно, внимательно, чуть высунув язык, движениями женщины, наводящей пор чу, женщины, вонзающей булавку в восковую куколку.

Поль вновь видел себя в школе — как он обезьянничает за Даржелосом, только и говорит, что о дикарях и отравленных стрелах, сочиняет, чтоб поразить его, проект убийств методом добавления яда в клей на почтовых марках, заигрывает с чудовищем, ни на миг не задумываясь о том, что от яда умирают. Даржелос пожимал плечами, отворачивался, обзывал его девчонкой и слабаком.

Даржелос не забыл раба, впивавшего каждое его слово, и нынешним подарком венчал свои насмешки.

Присутствие этого темного комка действовало вдохновляюще на брата и сестру. Детская обогащалась еще одной потусторонней силой. Она становилась живой бомбой бунта на корабле, одной из тех русских девушек, чья грудь была звездой любви и молний. Кроме того, Поль радовался, что выступил за необычайное, от которого Жерар (по словам Элизабет) намеревался уберечь Агату, и бросил вызов Агате.

Элизабет, со своей стороны, радовалась, видя Поля прежним — приветствующим необычайное, гибельное и верным духу сокровища.

Этот комок символизировал для нее противовес мещанскому крохоборству, давал ей надежду на близкое падение царства Агаты.

Но одного фетиша было недостаточно для исцеления Поля. Он слабел, худел, терял аппетит, влачил день за днем безрадостно и вяло.

По воскресным дням особняк сохранял английский обычай отпускать всех слуг. Мариетта готовила термосы, сандвичи и уходила со своей товаркой. Шофер, который помогал им в уборке, забирал один из автомобилей и занимался извозом.

В это воскресенье шел снег. Элизабет по предписанию врача отдыхала у себя в комнате с завешенными окнами. Было пять часов, а Поль с полудня дремал. Он упросил сестру оставить его одного, слушаться доктора и идти к себе. Элизабет спала, и ей снился такой сон: Поль умер. Она идет через лес, похожий на галерею, потому что сквозь деревья свет падает из высоких окон с простенками тени. Она видит поляну, меблированную столами, стульями, бильярдным столом, и думает: "Мне надо добраться до сопки". В ее сне сопкой называется бильярдный стол. Она идет, подпрыгивает, но никак не может добраться. Падает от усталости и засыпает. Вдруг ее будит Поль.

— Поль, — вскрикивает она, — ох, Поль, так ты не умер?

И Поль отвечает:

— Умер, но и ты только что умерла; вот почему ты можешь меня видеть, и мы всегда будем вместе.

Они идут дальше. Долго идут и наконец добираются до сопки.

— Слушай, — говорит Поль (он нажимает пальцем на автоматический маркер). — Слушай прощальный звонок.

Маркер частит с бешеной скоростью, оглашая поляну телеграфным треском…

Элизабет очнулась — она сидела в своей постели нахохленная, вся в поту. Дребезжал дверной звонок. Она вспомнила, что дом остался без слуг. Все еще под впечатлением кошмара сошла вниз Белый шквал швырнул в вестибюль растрепанную Агату, кричащую:

— А Поль?

Элизабет опоминалась, выпутывалась из сна.

Что Поль? — сказала она. — Ты о чем? Он хотел остаться один. Надо думать, спит, как всегда.

Скорее, скорее, — задыхалась гостья, — бежим, он мне написал, что отравится, что когда я приду, будет уже поздно, что он отошлет тебя из своей комнаты.

Мариетта занесла письмо к Жерару в четыре часа.

Агата тормошила окаменевшую Элизабет, которая не могла понять, не спит ли она, не продолжение ли это ее сна. Наконец обе побежали наверх.

В галерее деревья, снежные шквалы развивали тему сна Элизабет, и бильярдный стол там оставался сопкой, вулканическим образованием, которого никакой реальности не извлечь из кошмара.

— Поль, Поль! Ты что не отвечаешь! Поль!

Глянцево-блестящая ограда безмолвствовала. Из нее шел какой-то чумной дух. Едва они вошли, им открылось худшее. Мертвенный аромат, этот черный, красноватый аромат трюфелей, лука, герани, который тут же узнали молодые женщины, наполнял комнату и растекался по галерее. Поль, одетый в такой же купальный халат, как у сестры, лежал с расширенными зрачками и неузнаваемым лицом. Снежное мерцание, падающее сверху и дышащее в такт шквалам, шевелило тени на мертвенно бледной маске, только нос и скулы которой ловили свет.

На стуле в беспорядке соседствовали остаток ядовитого комка, графин, фотография Даржелоса.

Мизансцены подлинной драмы совсем не похожи на то, что рисует воображение. Их простота, их величие, странные детали смущают нас. Молодые женщины сперва оторопели. Надо было признать, принять невозможное, опознать этого незнакомого Поля.

Агата кинулась к нему, упала на колени, убедилась, что он дышит. Перед ней забрезжила надежда.

Лиз, — молила она, — не стой без дела, одевайся, может быть, эта страшная вещь — наркотик, безвредный наркотик. Неси термос, беги звони доктору.

Доктор на охоте… — пробормотала несчастная, — сейчас воскресенье, никого нет… никого.

Неси термос, скорее! Скорее! Он дышит, он совсем холодный. Нужно грелку, нужно дать ему горячего кофе!

Элизабет дивилась присутствию духа Агаты. Как она может дотрагиваться до Поля, говорить, суетиться? Как может знать, что нужна грелка? Как может противопоставлять силы благоразумия фатальности снега и смерти?

Вдруг она встряхнулась. Термосы были в ее комнате.

— Укрой его! — бросила она уже из-за ограды.

Поль дышал. После четырех часов странных ощущений, заставлявших его терзаться сомнениями — не был ли этот яд наркотиком, хватит ли большой дозы наркотика, чтоб его убить, — он миновал все стадии тревоги. Его тела больше не было. Он плыл по течению, почти обретя прежнее блаженство. Но внутренняя сухость, полное отсутствие слюны сжигали ему горло, язык, вызывали в сохранивших чувств и некоординированными, он тянулся за графином мимо стула, и скоро онемели ноги, руки, и он больше не шевелился.

Всякий раз, как он закрывал глаза, ему виделась одна и та же картина: гигантская голова барана с седыми женскими волосами, мертвые солдаты в полном вооружении, с выклеванными глазами, которые крутятся медленно и все быстрее и быстрее, прямые, окостеневшие, вокруг древесных сучьев, прицепленные к ним за ноги ремнями. Удары его сердца передавались пружинам кровати, извлекали из них музыку. Его руки превращались в древесные сучья; кора их покрывалась набухшими жилами, солдаты крутились вокруг этих сучьев, и все повторялось снова и снова.

Обморочная слабость воскрешала давний снегопад, автомобиль, Игру, когда Жерар вез его на улицу Монмартр. Агата рыдала:

Поль! Поль! взгляни на меня, скажи что-нибудь…

Горечь обметала ему рот.

Пить… — выговорил он.

Губы его склеились, разлеплялись с трудом.

— Подожди минутку… Элизабет пошла за термосом. Она греет кофе…

Он повторил:

— Пить…

Ему хотелось воды. Агата смочила ему губы. Она умоляла его ответить, объяснить свой безумный поступок и письмо, которое она вынула из сумочки и показала ему.