Уж эти мне мужчины - Страница 1

На зону номер 227А, затерявшуюся в дебрях тайги примерно на полпути между Ангарой и Подкаменной Тунгуской, опустились морозные сибирские сумерки. Кутаясь в тулупы, на вышках скучали часовые, из пастей собак вырывались густые клубы пара. До возвращения с лесоповала построенных в колонны зэков оставалось примерно с полчаса.

На проржавевшей плите лагерной кухни, фырча, как загнанный жеребец, кипела огромная алюминиевая кастрюля с тщательно выцарапанной на ее матовом боку надписью: «Люби меня, как я тебя». Ходили слухи, что автором этого нежного послания был Бубновый Валет, мотавший срок за нападение на родную тещу с целью нанесения тяжелых телесных повреждений, но сам он в этом не признался бы даже под дулом пистолета. Однажды, выкурив пару косячков контрабандной марихуаны, Бубновый Валет в порыве откровенности поведал своему соседу по камере, что звуки, издаваемые кипящей кастрюлей, напоминали ему стоны жены в разгар их недолгого медового месяца. Это признание и стало основанием для подозрений, но, поскольку автор надписи намеренно изменил почерк, докопаться до истины в этом тонком вопросе так и не удалось.

Итак, неутомимая кастрюля урчала и фыркала, взывая о любви, но погруженный в свои размышления дежурный по кухне оставался глух к ее настойчивым призывам. Василий Ахиллесович Христопопулос – лагерная кличка Джокер, сын грека-контрабандиста и виолончелистки, получивший срок за мошенничество, с вдохновением истинного художника снимал кожуру с картофелины, напоминавшей своими формами дебелое туловище женщины кисти Рубенса. Вася, изголодавшийся по прекрасному полу за два года навязанного ему государством и правоохранительными органами одиночества, снимал кожуру с картофелины так, как он снимал бы с Клаудии Шиффер вечерний туалет от Валентино, – медленно и осторожно, словно чувствуя под своими пальцами упругую прохладу золотистой кожи, сгорающей от страсти модели.

– Дароб алары? – громыхнул у него над ухом сочный раскатистый бас.

Вася вздрогнул и выронил картофелину. Клаудиа Шиффер исчезла, и вместо ее чарующего полуобнаженного тела глазам Васи предстала гораздо менее отрадная картина – коренастая фигура местного бугра Семена Аристарховича Полианчика по кличке Валькирий.

– Алары учугей! – с трудом скрывая разочарование, по-эвенкийски откликнулся Вася.

Зэки зоны номер 227А обожали это приветствие. «Дароб алары?», или «Здравствуй», в дословном переводе с языка луноликого местного населения означало «Хорошо ли сидишь?», а ответное приветствие – «Алары учугей!» – переводилось как «Сижу хорошо!».

Отвечая: «Сижу хорошо!», Вася не кривил душой. Благодаря легкому, веселому характеру и неотразимому обаянию прирожденного мошенника Вася отлично ладил не только с тюремным начальством, но, главное, он ладил с местными паханами – Валькирием и Косым.

Семену Аристарховичу, за долгие годы отсидки научившемуся читать души братьев по нарам как раскрытые книги, не представляло особого труда догадаться, о чем мечтал Вася, лаская увесистую картофелину, и Васино разочарование нисколько не обидело его.

– Ну как, она была хороша? – лукаво подмигивая, поинтересовался он.

Вася слегка покраснел.

– Пожалуй, Нонна Мордюкова вчера была лучше, – задумчиво произнес он. – Мы занимались любовью в окопе, на пропахшей потом шинели, и в бок мне все время впивалась винтовка с зарубками на прикладе.

Валькирий захохотал.

– Ничего, через недельку ты выйдешь отсюда и разыщешь свою Нонну Мордюкову, – обнадежил он Васю.

– Боюсь, она будет ездить на оленях и носить бикини из шкуры росомахи, – пессимистично заметил тот. – В это время года не так легко добраться до города, где есть аэропорт.

– Бикини из шкуры росомахи – это уже кое-что, – мечтательно сказал пахан. – Мне такое не светит еще три года семь месяцев. Ты у нас счастливчик. Кстати, подобрать себе симпатичную аборигенку сможешь уже завтра вечером. Начальник лагеря объявил, что в честь какого-то там национального праздника Эвенкии, типа Дня большой оленьей упряжки, местные артисты дадут благотворительный концерт. Ходят слухи, что выпускницы балетной школы поселка Потоскуй собираются исполнить танец маленьких лебедей.

Вася сморщился. Мама-виолончелистка, хоть и была весьма посредственным музыкантом, ухитрилась привить сыну искреннюю любовь к классической музыке и классическому же балету. Обожавший Чайковского Джокер не мог представить себе, во что ухитрятся превратить «Лебединое озеро» низкорослые и кривоногие эвенки Потоскуя.

Вася видел этот поселок с баржи, которая медленно, но неотвратимо влекла его вверх по Ангаре к поселку Кежма, откуда их этап должен был уже по суше отправиться в лагерь.

– Это Потоскуй, – объяснил ему вор-рецидивист по кличке Гнусавый. – Чуть выше по течению расположены деревни Погорюй и Кукуй.

– Здесь все названия такие веселые? – поинтересовался Вася. – А что-нибудь вроде «Лас-Пальмас» или «Кочабамба» тут не найдется?

Гнусавый посмотрел на Васю с неодобрением. У него еще вчера кончились сигареты, и потому он не был расположен шутить.

– В Магадане есть гостиница «Южная», – мрачно сплюнув за борт, сказал он и отвернулся.

«В конце концов, потоскуйские лебеди лучше, чем ничего», – подумал Джокер, подбирая с полу картофелину, бывшую Клаудиу Шиффер, и безжалостно бросая ее в кипящую кастрюлю. Так сказать, «в набежавшую волну».

– Да здравствует День большой оленьей упряжки, – сказал он, обращаясь к Валькирию.

Альберто Иньяки, маркиз де Арнелья, с трудом разлепил налитые свинцом веки и с недоумением уставился на расплывчатые очертания предмета, находящегося в непосредственной близости от его носа. Маркиз, излишне склонный к любопытству, задумался о том, что могло поутру находиться в его постели, а в том, что он проснулся именно в своей постели, Альберто не сомневался. Его мать, Мария Тереза де Арнелья, питала слабость к аромату жасмина, и постельное белье в спальнях замка столь сильно благоухало жасмином, что, даже не открывая глаз, Альберто мог безошибочно догадаться, где он находится – у себя дома или в постели очередной красотки.

Маркиз глубоко вздохнул, прогоняя остатки дремоты. Очертания интересующего его предмета стали чуть более отчетливы, и он идентифицировал его как лодыжку изящной женской ножки. Это открытие его обрадовало, но по-прежнему оставался нерешенным самый главный вопрос – кому принадлежала эта ножка. Альберто еще раз вздохнул и скользнул взглядом вдоль конечности, переходящей в плавный округлый изгиб, полуприкрытый благоухающей жасмином простыней.

– Сто двадцать семь сантиметров, – безошибочно прикинул маркиз, – самая длинная в мире женская нога, занесенная в Книгу рекордов Гиннесса.

– Мириам! – позвал он, мягко похлопав по выступающей из-под простыни округлости.

Простыня зашевелилась, и из-под нее выглянуло изящное, точеное личико с растрепанной гривой угольно-черных волос.

– Дорогой, когда мы поженимся? – требовательно и капризно спросила девушка.

Альберто издал тихий стон и прикрыл глаза.

«Когда у скарабеев вырастут перья», – подумалось ему.

День начинался не так хорошо, как он ожидал.

– Любовь моя, но ведь мы с тобой знакомы всего три дня, и это – лишь первая ночь, которую мы провели вместе, – дипломатично заметил он. – Тебе не кажется, что мы недостаточно хорошо знаем друг друга, чтобы именно сейчас заводить такой разговор?

– Что значит время для истинной любви? – с типично андалузской патетикой воскликнула Мириам. – Я поняла, что ты мужчина моей жизни, как только увидела тебя. А сегодня ночью, когда ты, мой сладкий сексуальный Терминатор, вошел в мое тело, как неистовый тигр, мне явилась святая дева Иммакулада Консепсьон и поведала, что волей небес нам суждено стать мужем и женой.

«Сладкий сексуальный Терминатор?.. Вошел в мое тело, как неистовый тигр? – с ужасом повторил про себя Альберто. – Где она только набралась такой лексики? Похоже, дочь деревенского сапожника навсегда останется дочерью сапожника, будь она трижды фотомоделью».