Утренний иней - Страница 63

Отец очень серьезно обиделся, даже отказался от аспирина, который принесла ему Ветка. Кажется, Ветка перестаралась. Его надо было бы сначала подлечить и покормить обедом, а потом уже приводить в действие свое грозное и последнее оружие.

Он ушел на кухню, и через некоторое время Ветка услышала шум закипающего чайника, и до нее донесся запах эвкалиптовой настойки. Кажется, он начал лечиться сам. Вот уж чего никогда не делал раньше! Себя он лечить не умел.

— Ты заодно уж и пообедал бы! — крикнула ему Ветка.

— А что, разве есть обед? — отозвался он довольно дружелюбно, сделав вид, что и не заметил стоящего на плите какого-никакого обеда. — И что же там?

— Ешь, что дают!

Через несколько минут он появился на пороге и заинтересованно спросил:

— А как ты думаешь, сколько времени мы с тобой вот так сможем продержаться?

— Год! — жестоко сказала Ветка.

— Год? — ужаснулся он весело, хотя веселье это было деланным. — Ты думаешь — год?

— А сколько?

— А я думаю, что завтра чуть свет, с первым автобусом, вернется наша мама.

— Это почему же ты так решил?

— Да потому что я знаю нашу маму сто лет! — В голосе его Ветка уловила раздражение, которое он не сумел скрыть, хоть и старался это сделать.

— Сто лет! — вздохнула она грустно. — А на сто первый разругались! А ты уверен, что она вернется?

— Уверен!

В его голосе Ветка снова уловила раздражение и совсем расстроилась.

— Ладно! Уж ты, пожалуйста, помирись! — попросила она тихо. — Где уж нам нос задирать, если отголоски…

Отец ничего не ответил. И Ветка замолчала, немного обнадеженная его уверенностью в том, что мать вернется завтра с первым автобусом, и до конца расстроенная своей собственной уверенностью в том, что отец этого не хочет.

К Насте она так и не пошла, отложив на этот раз свой визит к ней до завтра, до возвращения матери, и успокоив свою тревожную совесть предположением, что в городе началась небольшая эпидемия гриппа.

Вечер они с отцом провели хорошо, даже распаковали I включили стоящий на полу телевизор. Наверно, на полу ему стоять не очень-то нравилось, он показывал плохо, трещал и квакал.

Но все равно оттого, что светился этот давний домашний очаг, к тому же еще и выполняющий обязанности надежного и верного щита, было по-старому уютно и хорошо.

А ночью она проснулась в тревоге. Вздрогнув, она села на постели и, откинув одеяло, прислушалась. Что могло ее разбудить?

В спальне у отца горел свет. Может быть, это у него что-нибудь так громко звякнуло?.. Но почему же такая тревога охватила Ветку?

Она тихонько вылезла из-под одеяла и босиком прокралась к отцовской двери.

Отец лежал в постели и читал толстую книгу с трудным медицинским названием. У него был больничный лист со вчерашнего дня, и он мог позволить себе не спать ночью.

На столе горела настольная лампа, рядом с ней лежали еще одна толстая книга и большой карандаш. Ничего такого, что могло бы вот так звенеть, возле него не было. Она вернулась к себе, не понимая, что же это могло так тревожно ударить в ночи.

Часы на столике возле пустой Ирининой кровати показывали половину второго. Сколько она помнила себя, она ни разу в жизни не просыпалась вот так внезапно, среди ночи. Разве что тогда, в Каменском интернате, когда всю ночь ей снились репейники и колючие заросли, а где-то рядом в комнате была совсем еще не знакомая ей Настя, а она, Ветка, об этом даже и не догадывалась.

Отец, там у себя, тихо листал книгу, иногда покашливал. Наверно, ему было полегче, иначе он не читал бы такую толстую книгу. И мать завтра вернется с первым автобусом. И все вроде бы пока ничего складывается. Так отчего же тревога не давала ей спать? Не давала спать и мучила до тех пор, пока не поняла она, что тревога эта накрепко связана с Настей.

Теперь, в ночной, глухой и темной тишине спящего дома, ей представилось ужасным то, что она сделала. Как она могла сказать, что у нее есть доказательства вины Настиного деда? Откуда она взяла, что имеет право сказать такое? Почему это взбрело ей в голову?

Она зажмурила глаза, словно пыталась отгородиться от того ужасного ослепительного вечера в Настином доме, похожего на блеск молнии или отсвет пожара, но отгородиться не смогла. Как она могла сделать такое? Какое она имела право сказать, что у нее есть доказательства? Она же оклеветала человека! И это она, именно она загнала Настину жизнь в тупик, из которого нет выхода!

Чувство тяжкой вины перед Настей пришло к ней бесповоротно! Ничем себя успокоить Ветка не могла. Время шло, ночь проходила, вина разрасталась и становилась все мучительнее, все тяжелее, тем более что Ветка знала — может быть, только она одна и знала это — Насте не на кого опереться в своей беде. Как теперь все поправить? Чем помочь? Разные варианты искупления своей вины и Настиного спасения приводили к ней, но все это были какие-то совсем неподходящие, пожалуй, даже глупые варианты. И хоть она пыталась мысленно отшлифовать, отполировать их до блеска, иногда казалось до гениальности, все равно они оставались несусветной глупостью, и все равно она понимала — без отцовской помощи ей не обойтись.

Ее бросало то в жар, то в холод, она то садилась на постели, то снова ложилась, прислушиваясь, как в спальне, тихо покашливая, листает книгу отец. Вот только теперь ему одного не хватает — Настины беды расхлебывать! Да ведь это не только Настины, это же и Веткины беды! Вот уж беды так беды! И почему ей пришло в голову сказать, что у нее есть доказательства? Кто ее дернул за язык? Кто?!

Ветка поняла, что ей не уснуть. Пометавшись еще с полчаса, она вылезла из постели, натянула на себя халат, сунула ноги в тапочки и тихонько подошла к отцовской двери.

— Папа, ты почему не спишь?

— А ты почему? — сейчас же отозвался он. — Тебе же утром в школу.

— А у тебя что-то звякнуло, я и проснулась.

— У меня? У меня все тихо.

— Звякнуло, не спорь!

— Не спорю. Звякнуло.

— Папа! — уже смелее сказала Ветка, подходя и присаживаясь на край кровати. — Ты Настю помнишь?

— Настю? А, это та девочка с косами, что приходила к тебе тогда?

— Да-да! Ты потом еще нас провожать ходил. Помнишь?

— Помню. А что?

— Она очень хороший человек.

— Ну, прекрасно! Ты с ней подружилась?

— Она очень хороший человек, и у нее беда! Отец отложил в сторону книгу.

— Какая беда?

— Понимаешь, ей не на кого опереться! У нее беда, а ей не на кого опереться! И она отца ищет. А его нельзя искать! Если она его найдет, то вообще что-нибудь ужасное случится. А она его ищет. Даже и не представляешь, как ей отец нужен! А его — такого, какой он на самом деле, — никак нельзя найти! Ей такого отца сейчас никак нельзя! И вдруг она его найдет?

— Плохо.

— Еще как!

— И что же делать?

— Пап! А помнишь, в тот вечер, когда она к нам приходила, по телевизору фильм показывали? Ты его еще один смотрел. Помнишь?

— Фильм? Да что-то не помню.

— Но тот фильм был особенный! Там в одной семье интересная история получилась. Жили они, жили, а потом вдруг у отца оказалась еще одна дочь, тоже родная, только на стороне… А он об этом ничего и не знал. А потом узнал.

— И что?

— Ну, понимаешь… Отголоски!

— О-о!

Ветка немного передохнула, собираясь с силами…

— Пап! Пусть она найдет тебя! Скажи ей, что ты ее отец? Ведь все равно и у тебя были эти самые… отголоски.

Ах, зачем она выложила свой самый отшлифованный вариант так сразу, почти без подготовки. Ах, зачем она поторопилась!

Отец так изумленно раскрыл глаза, что Ветка свои тут же захлопнула, чтобы не видеть, как он будет изумляться дальше.

Отец в недоумении молчал. Ветка глаз не открывала. Кажется, она всё больше и больше начинала понимать, какую глупость сморозила… Но признаться в этом даже самой себе ей не хотелось. Деваться некуда было. Надо было теперь эту глупость отстаивать и отшлифовывать дальше, чтобы выглядеть в отцовских глазах дурой хотя бы в прежних разумных пределах.