Утренние прогулки - Страница 14

- Тебя навестят. И конфет привезут, апельсины.

- Хорошо, - сказал я.

- Ну вот видишь. Спасибо тебе, я так давно не была в горах.

Мама еще побыла полчаса, отдала мне кулек с конфетами, вафли и уехала. А я остался один.

Я даже не успел показать ей, как лазаю по канату. Весь отряд был где-то в лесу. Я понес Кульки на дачу.

Вывалил конфеты на кровать. Но не хотелось их мне есть.

Где- то бегали ребята и громко кричали, смеялись. Я даже слышал голос Корнилова.

- Вперед! - командовал Корнилов. - Давай, давай!

А я сидел на крыльце около пустой дачи, и не хотелось мне никуда идти.

***

В родительский день перед завтраком играла музыка. Мы еще завтракали, а некоторые родители уже приехали и заглядывали в окна столовой, - наверно, проверяли, чем кормят их детей.

- Ко мне тетя приедет, мамина сестра, - сказала Света.

- А ко мне никто, - сказал я, - я один буду ходить весь день.

- Любишь раковые шейки? Мне их обязательно привезут, это мои самые любимые конфеты. Я тебе сразу отнесу, чтобы ты не скучал.

Скоро родители бродили по всей территории. Некоторые сидели на скамейках, накрывали головы газетой и жевали всякую еду.

Отец Корнилова колол грецкие орехи двумя булыжниками. Рядом стояли родственники Корнилова, их было человек десять, может, двенадцать.

«Кончится торжественная линейка, - подумал я, - и убегу куда-нибудь, спрячусь».

Не хотелось мне смотреть на чужих родителей.

Мы все переоделись в парадную форму и выстроились на линейку.

Начальник лагеря стоял на трибуне. И вдруг он стал как-то странно на меня смотреть. Покосится в сторону, а потом снова на меня.

Я подумал, что у меня съехал галстук на плечо, или еще что-нибудь не в порядке. Но все было в порядке. А начальник лагеря не только сам смотрел на меня, он еще старшему пионервожатому указал на меня, и тот кивнул головой.

Я решил, что это мне только кажется. Бывает - удивляешься: почему вдруг незнакомый человек тебе кивает и улыбается? Со мной так происходило несколько раз. Я даже в ответ сам начинал улыбаться и тоже кивал. А потом оглядывался - вовсе и не со мной здороваются, а с другим, и вот они уже весело заговорили, а я иду и глупо себя чувствую. И сейчас все могло быть так же.

Но вдруг старший пионервожатый громко объявил:

- Право поднять флаг на торжественной линейке предоставляется пионерке первого отряда Азизовой и пионеру третьего отряда Кольцову.

И я сразу, как будто был всегда готов, как будто каждое утро поднимал флаг, пошел четким шагом мимо строя всего лагеря к высокой мачте. Потом, посередине пути, я нечаянно подумал, что у меня колено разбито и все на него смотрят. Зря я так подумал, потому что сразу споткнулся и чуть не упал, кто-то даже хихикнул.

Но вот мы подошли к мачте и взялись за шнур. Рядом с нами плескался красный флаг, это мы должны были поднять его высоко на мачту. Все стали смирно, затрубил горн, забил барабан. Мы потянули шнур, флаг пошел вверх и вдруг посередине мачты остановился. Мы стали дергать и тянуть шнур, но он только больше заматывался около флага со вторым шнуром, и ничего у нас не получалось.

А все по- прежнему стояли смирно, и трубил горн, и бил барабан.

- Сильнее! Сильнее дергайте! - сказал громким шепотом начальник лагеря с трибуны.

Мы дергали, но шнур не расправлялся.

Барабан замолчал, и горн тоже.

«Эх я, - думал я, - даже флаг поднять не сумел».

- Ну что теперь делать? - сказала Азизова, чуть не плача.

Все на нас смотрели, весь лагерь и родителей огромная толпа. А начальник лагеря расстроенно махнул рукой и сказал:

- Ладно. Только не ревите. Бросайте это дело и идите спокойно в строй.

И тут я полез на мачту.

Я об этом сразу подумал, когда увидел, что шнур заматывается около флага. Там не очень и высоко было - посередине. Если на канат забрался до самого верха, то и здесь можно, здесь почти такая же высота - посередине мачты, только она скользкая.

Я сбросил сандалии, подпрыгнул и полез.

- Ты что выдумал! Слезай! Немедленно слезай! - негромко, но сердито проговорил старший пионервожатый.

- Ладно уж, не мешайте, если и свалится, не разобьется, - тоже тихо сказал ему начальник лагеря с трибуны.

Дальше я уже никого не слышал, потому что силы у меня почти кончились, а надо было их еще чуть-чуть, чтобы подняться до места, где замотался шнур. И я прикусил губы, уперся ногами изо всех сил, еще приподнялся. Потом еще. Ну, чуть-чуть! Оставалось так мало. А сил уже не было.

Я даже заплакал. Поднялся еще немного. Все. Теперь надо было держаться одной правой рукой и ногами, а левой - расправлять шнур. Мачта качалась и скрипела. Я обнял ее правой рукой изо всех сил, прижался животом и грудью, и ногами к гладкому дереву, а левой рукой поймал шнур и стал расправлять… Тут подул ветер, и шнур выскочил у меня из руки. Я его снова поймал, расправил наконец все. И тут у меня кончились последние силы.

- Руками перебирай, руками! - закричал начальник. - Иначе кожу порвешь.

Он сбежал с трибуны и встал под мачтой.

Меня уже тянуло вниз вовсю, и я съезжал, а потом отпустил руки и ноги и упал прямо рядом с начальником лагеря носом в песок. Он меня все-таки поддержал, а то я бы сильнее носом ударился и обязательно бы разбил.

Все кричали «ура». Вся линейка и родители. Бил барабан. Начальник лагеря стоял уже на трибуне, хохотал и хлопал в ладоши. Азизова из первого отряда поднимала флаг, а я стоял рядом с ней и все старался не заплакать. Старые слезы - те, которые вытекли у меня из глаз, когда я был на мачте, наверно, высохли, их заметно не было.

Потом начальник лагеря наклонился с трибуны ко мне и спросил:

- Ты-то живой?

- Живой, - сказал я.

Все еще продолжали кричать «ура» и радоваться. А флаг был уже на самой вершине мачты.

Тут начальник лагеря поднял руку, все стали успокаиваться.

- Я не зря выбрал для торжественного подъема флага Колю Кольцова. Он нам это только что доказал. Скажем Коле наше спасибо.

И весь лагерь хором сказал:

- Спа-си-бо!

Потом я пошел к своему отряду и встал в строй.

***

К Евдокимову родители приехали, к Корнилову приехали, даже к нашему пионервожатому приехали, а ко мне нет.

Вокруг Корнилова ходила толпа людей, все его родственники. Они фотографировались рядом с ним по очереди у беседки.

Света ходила с девушкой-студенткой. Это была ее тетя. Она привезла апельсины, ватрушку и конфеты «Раковая шейка».

- Ты что все оглядываешься? - удивлялась студентка-тетя, когда они сели на скамейку и тетя стала уговаривать Свету съесть апельсин с ватрушкой.

- Я Колю ищу, он в Ленинграде рядом с нами живет.

- Это такой розовощекий крепыш, у него всегда не хватает на пальто пуговиц?

- Он, - сказала Света.

Эту тетю я видел в Ленинграде всего только раз, и пуговицу я тогда сам оторвал, чтобы она не висела на одной нитке и не болталась. Я ее положил в карман, а мама вечером пришила.

- Почему же к нему никто не приехал? - спросила студентка-тетя.

Я слушал весь их разговор, потому что сидел на скамейке в кустах недалеко от них. И вставать теперь было нельзя, они бы сразу меня заметили и подумали бы, что я специально сидел, подслушивал:

- Говорят, у него мама с папой поссорились? - спросила тетя-студентка.

Света что-то ответила, я это не расслышал, потому что вздрогнул, когда тетя сказала про моих родителей. Мне даже хотелось выйти и объяснить, что ничего они не ссорились, а просто папа в Москве, в командировке, а мама - в альпинистском лагере. И нечего распускать всякие слухи.

Но тут Света сказала:

- Он сегодня на верх мачты залез, мы с девочками так переживали, я чуть не заплакала.