Утреннее шоссе. Взгляни на свой дом, путник! - Страница 74

– Что ты, разгар рабочего дня, – пояснил Арон. – Для того чтобы работать, надо заставить работать технику. Я тебе сейчас покажу аквариум. Как в океанарии в Элате.

– Ты обещал показать завод.

– А что я делаю? – обиделся Арон. – Привык к заводу-бардаку, погуляй теперь по заводу-санаторию.

Вокруг циркулярного аквариума сидели несколько человек в голубых халатах, тянули из банок сок, тихо переговаривались, наблюдая за торжественным шествием по кругу экзотических рыбин в прозрачной воде.

Знакомство с заводом профессионально – дело не простое. Надо не только проследить производственный цикл, но и вникнуть в технологию, во взаимоотношения с поставщиками, а иначе все равно что изучать реку без притоков. А я все пытался привязать свои впечатления к своему ленинградскому заводу с уровнем технологии, помеченным началом шестидесятых годов…

Поэтому я не мог сразу и разобраться, что нахожусь на формовочном участке, правда на вспомогательном – крупные детали завод получал из Южной Кореи, более выгодно. Но и мелкая формовка – процесс, который протекал в каких-то электронных печах, – впечатляла готовой продукцией. Если и надо ее доводить, то самую малость.

Сборочный цех – просторное помещение с гофрированным стеклянным сводом, наподобие перрона Московского вокзала в Ленинграде. За длинными верстаками сидели рабочие-сборщики в тех же голубых халатах. Электронное табло сообщало шифр позиции, еще какие-то необходимые данные…

Я задавал Арону вопросы, вникал, но, к сожалению, не записывал. А надо было. По памяти сейчас сложно восстанавливать мелкие, но необходимые детали. Скажем, почему хронометр перед сборщиком не только отсчитывал время, но и вращался. Впрочем, не в этом дело. Главное – общая тенденция, современный технологический уровень производства. Солидность, уверенность в качестве, способность к конкуренции.

Этот цех был не единственный, судя по складу готовой продукции, которая хранилась на просторном дворе. Какие-то агрегаты, обтянутые плотным пластиковым кожухом, ящики, сколоченные из свежих досок, на боку которых, среди цифр, темнело слово «Израиль»…

Еще запомнил я рабочую столовую. Разнообразный и недорогой ассортимент, на пятьдесят процентов оплачиваемый заводом… У буфетной стойки я собрал свою питу: плоскую лепешку, надрез в которой набивают всевозможной начинкой – овощной, мясной, фруктовой. Сели за стол, придвинули банки с соком, и Арон поведал историю завода.

Несколько лет назад завод представлял собой хиреющее предприятие. Выпускали военно-полевые палатки, рюкзаки и какую-то металлическую арматуру. И впоследствии был продан за бесценок. Новый хозяин подбирал себе технического руководителя, иными словами, главного инженера. Среди претендентов, пришедших по объявлению, оказался молодой человек из России, из Новосибирска, по фамилии Левин. В трикотажной бобочке, худой, несчастный, обремененный семьей, типичный еврей-неудачник. После часового собеседования Левина пригласили на завод и предложили отправиться на стажировку в Америку и Швецию.

По возвращении хозяин положил Левину приличный оклад и полную свободу действий, а сам уехал из страны – специально, чтобы не вмешиваться…

– Теперь ты понял, каких людей вытуривает ваша Россия, – заключил Арон. – Ты бы посмотрел сегодня на того Левина. Внешне такой же обормот, в своей бобочке… Когда он идет по заводу во главе специалистов, кажется, что солидные граждане гонятся за городским сумасшедшим, смех просто. Но каким уважением этот сумасшедший пользуется на заводе! Да что на заводе – в деловых кругах страны…

Я вспомнил о другой судьбе.

Уютный и светлый городок Херцлия славился многими своими жителями, большинство которых принадлежало к израильскому истеблишменту. Среди них Хаим Фангер слыл весьма заметной фигурой. Его дом на берегу моря вознесся на три этажа, с солярием, сауной, бассейном, лимонным садом. На человека, который до семьдесят третьего года жил в районе Антоколес славного города Вильнюса в коммунальной квартире с четырьмя соседями, дворец в Херцлии не сваливается случайно. Канули в прошлое годы пребывания на Земле обетованной, когда небо казалось с овчинку. Чем только он не занимался! Был и таксистом, и почтальоном, и ассенизатором, и страховым агентом, а главное – безработным. Потом судьба свела его с владельцем мастерской в Тель-Авиве, где ремонтировали комнатные обогреватели. Сообразительный и рукастый Хаим оказался в мастерской не последним человеком. И вскоре стал совладельцем, дальше – больше. Короче! Нет сегодня дома в Израиле, на крыше которого не стоит солнечный коллектор, нагревающий воду в баках. Эти баки изготовляет фирма Хаима Фангера, бывшего вильнюсского служащего, и его сына…

Мы сидели в дубовой гостиной, широкие окна которой вбирали Средиземное море. И лишь лохматые пальмы смазывали иллюзию корабля. Господин Фангер, смуглый, подвижный, не по годам стройный, в строгом вечернем блейзере, попыхивал старой трубкой с позолоченной головой тролля.

– Я прожил жизнь, молодой человек, кое-чего добился в итоге. И думаю, что Израиль – страна не для того, чтобы тут просто жили евреи, вернее, не только для этого. Кусочек нашей земли точно небольшая сцена, где актеры – евреи. А спектакль рассказывает о том, на что вообще способен человек в труднейших условиях, если он понимает, что деваться некуда. Актеры! Со всеми плюсами и минусами еврейского характера. Но видите ли… Не каждый может играть в спектакле. Нужен талант или хотя бы способности, понимаете, нет? Кто может быть режиссером такого спектакля? Сам Господь Бог! Да, именно Он. Понимаете, нет?

Я кивнул: понимаю, слушаю внимательно.

– В чем состоит задача такого режиссера? В том, чтобы убедить зрителя в возможности жить по-человечески, если взяться за ум. Даже при ограниченных возможностях… Мы ведь довольно бедная страна. Только наши враги кричат, что мы купили весь мир. На самом деле мы живем в долг. И в какой еще долг! Понимаете, нет? Если пересчитать на душу населения наши расходы, то трудно поверить, что государство еще дышит… Показать всему миру, как при таких трудностях, в сплошном окружении врагов, можно сохранять достоинство, и есть задача такого режиссера, как Господь Бог. Понимаете, нет?

Трубка без присмотра погасла, и Фангер поднес к макушке тролля изящную зажигалку. Втягивая щеки и скосив глаза, он следил, как занимается жар, а раскочегарив, блаженно прикрыл веки. Вкусный дым вирджинского табака поглотил настоянный на лимонах вечерний воздух.

– Да, в Израиле много богатых людей, но сама страна довольно бедная. Можно, конечно, ужесточить налоговую систему, но это не выход из положения, – произнес наконец Хаим Фангер. – В демократической стране рост налогов первым делом душит среднего предпринимателя, а это для Израиля самоубийство. Поэтому своим грандиозным спектаклем мы должны встревожить наконец души зрителя. Внушить им, что сцена и зрительный зал, в сущности, есть общий мир. И не надо завидовать актерам, их красоте, талантам, голосам. Все это результат изнурительной, неимоверно трудной работы. Не мешайте своей завистью актерам, им и так нелегко. Но главное, есть пример. Понимаете, нет?

– Не знаю, – протянул я. – Мне не кажется, что Израиль такая уж бедная страна…

– Я ведь сказал: идет спектакль. Понимаете? Спектакль. Во всемирно известном театре, с блестящими актерами и гениальным режиссером. Разве можно при этом иметь плохое впечатление? Да никогда в жизни! Поэтому вам и не кажется. А возьмите в руки счеты и прикиньте, сколько стоят декорации, зарплата актерам, всякие там фигли-мигли, как охрана театра, обслуживающий персонал. Слава богу, хоть режиссеру платить не надо, он на общественных началах… И увидите, что театр существует только за счет дотации. Понимаете, нет?

– Ну и что? – пожал я плечами.

– Что «ну и что»? – засмеялся Фангер. – Тут есть одна тайна. Едва вы покинете театр, этот искусственный мир, вы почувствуете такую пустоту, такую потерю, что, перефразируя Вольтера, можно сказать: «Не было бы Израиля, надо было бы его выдумать!»