Успех - Страница 50
— Но почему? Боже, и что ты теперь собираешься делать?
— Я просто сказал им. Сказал, что освобождаю место.
— А что они? Они захотят взять тебя снова?
— Я не могу этого больше терпеть. Не могу терпеть их.
— Что они сказали?
— Они сказали, что понимают. Так или иначе, это была не очень хорошая работа.
— Что ты собираешься делать?
Он взял стакан виски обеими руками, сложенными на груди, и пригнул голову, чтобы сделать глоток.
— Ты что, еще не понял? — сказал он. — Я могу делать что угодно. Займусь этим с нового года. Поговорю с папой. Когда поедем домой на Рождество. Ты поедешь домой на Рождество?
— А куда еще ехать?
— Терри, что ты чувствовал?… Ты не против, если я спрошу?… Что ты чувствовал, когда твою сестру…
— Мне было грустно и страшно, — сказал я.
— Мне тоже, — сказал Грегори.
— Но в каком-то роде мне было страшнее. Я боялся из-за себя, из-за того, что может случиться со мной.
— М-м, именно это я и чувствую. Я рад, что ты тоже это пережил.
— А теперь в каком-то смысле я лишился двух сестер, — сказал я довольно дерзко.
— Да, в каком-то смысле, — ответил Грегори и посмотрел на меня. — Тебе должно быть очень тяжело, Терри.
— Не очень.
Как-то вечером в конце месяца — курс в Городском колледже как раз закончился, и мы слегка это отметили — я, пошатываясь и рыгая, брел по Квинс-уэй, с наслаждением ощущая, как воздух холодит мои онемевшие щеки. Свернув налево на Москоу-роуд и повинуясь шальному инстинкту, я решил пройти через парковочную стоянку за «Бесстрашным лисом». Ярдов десять я брел в полной темноте, пока не заметил комковатую груду мусорных мешков, высвеченных фонарем над задней дверью. Я двинулся вперед. Я знал, что он там, и он действительно оказался там — сгусток нищеты и грязи, компактная куча компоста, окруженная пустыми бутылками из-под сидра и пятнами красноватой блевотины. Я подошел ближе. Помнится, я не притязал ни на что, кроме одного из наших маленьких псевдосократовских диалогов, но в ту ночь со мной творилось нечто необычное.
— Привет, — сказал я. — Привет, это я, маленький говнюк.
Лучи фар проехавшей машины скользнули по лицу замудоханного хиппи. Он не спал, лежа с открытыми глазами.
— Большой кусок дерьма, — сказал он, поглядев на меня изучающе.
— По-прежнему видим все в розовом свете? Жизнь пока не отвернулась от тебя?
— Да.
— Некоторым парням всегда везет… Эй, я смотрю, ты тут что-то у себя переделал? Вид какой-то другой. Небольшая уборка? Небось, опять швырялся наличными?
— Не смешно.
— Думаешь, ты смешной? Ты ничто. Я бы за тебя кусок дерьма собачьего не дал.
— Пошел ты.
— Это я пошел? Думай что говоришь, тварь бездомная. — Я встал на колени и шепотом продолжал: — Да я с тобой что хочу сделаю, хиппи безмозглый. Кто тебя защитит? Кому какое дело, что с тобой случится. Никто ничего не заметит и слова не скажет.
— Пойди просрись, дерьмо.
Я выпрямился. Согнутая рука высунулась из мешковатого пальто. Я довольно сильно наступил на нее левым ботинком и спросил:
— Что ты сказал?
— Я сказал, пойди просрись, ты, дерьмо!
Я неловко ударил его сбоку в голову. Левую ногу я старался держать на его руке — для дополнительного давления, — так что в процессе едва не потерял равновесие. Это меня еще больше разозлило. Отступив на два шага, как регбист, который лупит по мячу, я изо всех сил врезал ему правой под челюсть. Послышался вязкий хруст, а вслед за тем глухой стук, когда его голова ударилась о бетон. Он захрипел и перекатился на живот. Дырявое пальто задралось, обнажив часть голой спины; конец тонкой цепочки позвонков прятался в брюках. Я бы мог ударить своим тяжелым башмаком и по ней тоже, по этой хрупкой трубочке, содержащей столько всякого жизненно важного хлама. Это было бы здорово. Он снова перекатился на спину. Нет. К чему лишние хлопоты? Он свое получил. Вытряхнув из бумажника десятку, я сунул ее в его оттоптанную руку. Что ж, неплохая сделка Все по справедливости. Когда я, пошатываясь и рыгая, побрел дальше, сзади донесся глухой стремительный топот. На какое-то мгновение сердце у меня сжалось от страха, но, обернувшись, я увидел только пару таких же голодранцев, которые бежали, чтобы помочь своему дружку и разделить с ним деньги.
1750 фунтов? Они шутят?
На следующее утро, сидя в конторе, я сонно просматривал газету — чем более важная ты здесь шишка, тем меньше тебе приходится крутиться. Переведя взгляд с кроссворда на рубрику рекламных объявлений, я увидел следующее:
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ГАЛЕРЕЕ ТРЕБУЕТСЯ АССИСТЕНТ. Вежливый, общительный молодой человек (21–25 лет), частная галерея, Мэйфер. Опыт работы не обязателен. Контактный телефон 629-3095, спросить Одетту или Джейсона Стайлз. Заработная плата 1750 фунтов.
Ничего удивительного, что он так взбеленился. Почему они не платят ему лотошными фишками? Несколько минут я крутился в кресле. Конечно, подумал я, конечно. Потом набрал номер. Подошла какая-то женщина с грубым голосом. Я назначил встречу на завтра на время ланча. «Да, Телятко, — сказал я, — Стэнли Телятко». Пожалуй, надену новый черный вельветовый костюм, ту мою желтую рубашку и галстук. Надо будет почистить ногти и хорошенько причесаться. И быть точным.
— Доброе утро.
Мистер Телятко, не так ли? Доброе утро.
— Спасибо. Здравствуйте.
— Не пройти ли нам в офис? — спросила длинная кочкообразная женщина, явно страдающая менопаузами. — Мой муж уже там.
Я потащился за ней через всю галерею, ее ляжки с шуршанием терлись друг о друга, каблуки стучали по пробковому полу. Место напоминало кинодекорацию, слишком ярко освещенное и образцово-показательное, словно здесь собирались запечатлеть последнюю стадию нашего исторического прогресса.
— Ну вот и мы, — сказала женщина, когда мы вошли в глубоко затененный офис — Это… Стэнли Телятко. Знакомьтесь — мой муж, Джейсон Стайлз.
— Здравствуйте, — обратился я к пугающе бодрому мужчинке, стоявшему в выжидательной стойке возле серого ящика с каталогами.
— Пожалуйста, Стэнли, садитесь, — сказал он.
Пока я, разливаясь соловьем, воспроизводил свою curriculum vitae [18]— читал, мол, курс истории изящных искусств в Кенте, параллельно вел кое-какие дополнительные исследования в Курто, — я чувствовал растущее беспокойство своих слушателей: казалось, они полны желания вежливо выслушать меня до конца, но трепетно желали, чтобы эта формальная интерлюдия как можно скорее закончилась. Продолжая врать, я вместе с тем проникся своеобразной атмосферой этого места — угрюмо влажный диван, на котором я сидел, бескровный воздух, стесненное дыхание комнаты.
— Понятно, — сказал мистер Стайлз, бросая взгляд на жену. — Позвольте спросить… каковы ваши притязания? Соответствует ли им наша галерея?
— Ну, притязания мои сводятся к тому, чтобы внести свой, пусть небольшой, вклад в мир искусства в целом. Разумеется, я уже посещал эту галерею как случайный зритель. И каждый раз меня снова тянуло сюда. Мне нравятся работы, которые у вас выставляются, — это действительно достойные работы и мне бы хотелось принять участие в вашем деле.
Идеальный бред, подумал я, но Стайлзы вновь показались мне сбитыми с толку, извиняющимися, почти смущенными.
— М-м, понимаете, — сказал Стайлз, — дело в том, что, с вашей точки зрения, у нас тут не так уж и много работы. Дела в галерее более или менее идут сами собой. В самом деле, мы просто сидим и надеемся на лучшее. Беда с нашими предшествующими ассистентами всегда заключалась в том, — он коротко хохотнул, — что у них были слишком большие притязания, слишком много интересов. В самом деле, нам нужен человек вообще без интересов.
— В самом деле?
— Это тихая работа, — сказала миссис Стайлз. — Она подойдет тихому молодому человеку.