Усиление беспорядка - Страница 1

Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО

УСИЛЕНИЕ БЕСПОРЯДКА

If the present had desired to yield us any motives

The floating body may have been forgotten by memory

Bare branches show alternating emergences of leaves...

Barrett WOTTEN, "Under Erasure"

Или взять хотя бы человека с собакой, идущего по песчаной косе. Свет падает сбоку, и рисунок теней тонко прочерчивает на просвет бумагу.

Линия его носа находится в строгом подчинении у скудного освещения. Бумага прозрачна, как ширма, на которой едва-едва колеблется тень бамбука. Сквозь осенний дождь доносится шорох слетающих листьев. Совершенно верно, взять хотя бы несколько птиц, не считая их, довольствуясь одним тонко дребезжащим различием между неопределенным множеством и единичностью. Скользящие над заливом птицы. Как это просто! Но что они означают для меня? На Кавказе существует птица, меняющая свое оперенье в зависимости от поры года. Она гнездится в зарослях озерного тростника. Зимой ее оперенье черно без изъяна, летом же она белеет. Весной и осенью ее никто не видит. Когда наступает пора зимних вихрей, эта птица, которую местные жители зовут Чиро (не имея возможности вникнуть в смысл привычного имени), не только не прячется, под стать остальным, но использует восходящие вихри, чтобы подниматься на неимоверную высоту со сложенными крыльями. Ее отсутствие длится один день и одну ночь. Все это время она проводит на плече Гелиоса. Падает на землю обугленной. Теофраст писал о ней как о птице-растении, устрашающей даже скалы, и чья печень в необыкновенно короткие сроки восстанавливает утраченные способности ясновидения, а высушенная и растертая с чемерицей на плоском камне у проточной воды используется обычно как средство, успокаивающее память детей, в праздники Осхофориев покидающих Аид.

Oни появляются на рассвете, их ждут у храмов, где выставлены чаши с заранее изготовленным питьем. Прежде, в глубокой древности, для этих целей использовалась печень коршуна и мак. Тихий мелодичный звон связок монет, вывешиваемых по этому случаю на ветвях дубов, и поныне очаровывает путешественников. Некоторые из исследователей связывают обычай вывешивания денег не с хтоническим культом, но с первым появлением египетских медных зеркал на Крите, настаивая, что Кносский дворец был ничем иным, как воплощением Бога Отражения-Зеркала, тогда как легендарный Минос не что иное, как манифестация образа, встречающегося с самим собой. Они появляются неожиданно, как будто делают всего лишь неуследимый шаг из ледяных волос тумана в явь земного. Родители пришедших не смотрят в их сторону. Только жрец Деметры свободен в этот миг срезать прядь волос у девушки, впервые накануне разомкнувшей круг собственной крови, и сжечь ее на углях. Дети и остальные молчат. Некоторые полагают, что архитектура языка изоморфна архитектуре зеркала, поскольку считают, что зеркалом управляет память. Однако доказaтельства их туманны, а сведения недостоверны, ибо производятся в языке, асимметрия которого очевидна в его неисполняемой неполноте. Им не о чем говорить. В предгрозовом свечении зелень травы словно испускает из себя темное сияние, однако белизна ее разительна и мешает плакать.

Все дело в направлении луча. Если угол верен - вещи недалеко отступают от своих подобий. В такие минуты у меня всегда появляется желание заплакать - точнее, заполнить плачем нечто недостающее, то, что открывается в такие мгновения: в минуты, подобные этому предгрозовому свечению и траве, крикам простых птиц над обрывом, сильному свету, о стену которого они исступленно бьются, падая откуда-то из-за спины человека, ступающего по песку у самого края воды. В обычные дни подобной недостаточности не ощутить. Я хотела бы знать, сколько мне лет. Взять хотя бы стены, когда садится солнце, проникающее тебя с той же легкостью, с какой оно проникает сквозь самое себя, переходя во владения луны, улиток и часов, сворачивающихся перламутровыми наростами. Неясное, но неотступно близкое биение сопровождает тогда каждый поворот головы: сны растрачивают неясность, и их чистота охватывает беспредельные области не случившегося. Теперь я могу сказать, что мысль есть ожидание в превышении осознания времени. Это не означает, что в такой перспективе времени нет. Оно есть, и только. Не знаю почему, но это мне всегда напоминает историю, случившуюся с Мишелем Лери. Причем не нужно упускать и другие связующие элементы, о которых, если не забуду, постараюсь сказать ниже. Так или иначе, время каким-то образом соединяется со знанием. Однажды он захотел, просто до исступления захотел курить, он ощутил прекрасный дым сигареты, свитый с запахом свежего кофе, влажной прохлады камня, не разбуженной голубями листвы, - его пальцы уловили зыбкую дрожь ее тепла... Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что держит в своих пальцах наполовину сгоревшую сигарету; оказывается, он курил. Да, таково было утро. Мостовые матово отсвечивали голубой чешуей ночи. Песок хрустел на зубах. Отечество дыма вставало со всех четырех горизонтов. Далее Мишель Лери предлагает следующее соображение, которое может звучать так: "Я был охвачен желанием того, что я уже делал, как если бы я не делал этого... хотя объект моего желания не должен был быть им, то есть, объектом желания, поскольку он свершился в желании - я уже курил; но это желание было абсурдно и по другой причине: оно демонстрировало, насколько ничтожна желанная вещь".

Я продолжаю, естественно, следующим замечанием: да, это так, если бы не одно ускользающее обстоятельство, а именно - сигарета (желание курить) как нечто, желающее быть присвоенным в событии "исполнения желания", чтобы стать этим нечто, в данном случае сигаретой, (которой, между прочим, предназначено превращение в дым, в Рай). Я спросила себя, чем являлась вещь для желания, и чем является желание для вещи. Ответить было нетрудно, поскольку мы, вероятно, представляем собой концентрические окружности: путь "желания". Однако путь "исполнения" представляет иную конфигурацию. Я и мое тело суть два путника, идущие навстречу с момента рождения и разминающиеся постоянно, - иногда я думаю, что мы - машины, расстроенная синхронизация которых является одним из основополагающих начал ее же проекта освоения смерти. Я смотрела на него, когда он в исступлении ласкал меня, прижимая к себе. Я ощущала при этом каждую ложбинку его тела, каждую складку сознания, то, как мы (не иллюзорно, а буквально) неукоснительно совпадали во всем, оставляя обнаженную - на расстоянии она казалась продернувшей времена стальной нитью - ось, вокруг которой мы исчезали, плавно вращась в отстранении, я и он, но я оставалась (наверное, в силу какой-то изначальной погрешности), никуда не исчезая, глядя на него и себя, перестав понимать что либо из происходящего, кроме отдаления. Это есть описание тошноты или цветущего папоротника. Может быть, я желала того, что уже было, как в случае Мишеля Лери, не обретая и не ощущая обретенного желанием. Мне кажется, что мы не имена самим себе. Мы самим себе никто. Для кого-то иногда мы кто-то. С годами проходит и это. Мне также кажется, что вещи тоже не тождественны себе самим. Мне многое кажется. Например, что время просто есть, то есть - его никогда не будет, точно так же, как и не было. На самом деле сигарета должна была желать его, а следовательно признать (договор) его желание, тем самым его бытие, чего не произошло. Эти тоже разминулись. Какая досада! Я укладывала горстями воду в песок.

Тогда я, конечно, думала по-другому. Мы обращались к народу. Птицы. Множественность, осуществляемая мной и во мне. Я не о том, какой пол, не о грамматическом роде. Тема казалась неисчерпаемой. В том-то и заключается, подозреваю, изъян. Но зимой все по-другому. Зимой оперение меняется. Оно также несет на себе цвета солнца. Так, если взять, к примеру, утро в пустой квартире, серый свет, открытую дверь балкона, снег, залетающий в комнату; он ложится на стул, тает на полу, легкий озноб, платок на плечах, тает в волосах. Фабула внутренней речи не содержит ни одного сгустка существенности. В такое утро можешь безбоязненно считать, что день благорасположен к тебе, что ты могла бы выйти на улицу и вполне внятно сказать себе или другим: "Повсюду невероятно покойно; а что, если закрыть глаза?" Когда гололед, наклоняйся. И иди. Взять, к примеру, юношу в очереди. Мы стояли пятый час. Я открыла глаза, глянула на часы. Изредка кто-то уходил, другой возвращался. Многие уходили, но многие возвращались. Я тоже пробовала, но потом отказалась от такой тактики. И иди, балансируя на вялой черте стирания, напоминая, прежде всего самой себе, дребезжащий звук, вырытый из папиросной бумаги, налипшей на гребешок. Губы. Рот. Горло. Дыхание. Диафрагма. Система сужений, напряжения и распрямления папируса. Сирены и слух - одно и то же. В книге "Императоры, черепахи и зеркала" пишется, что ожидание следует пить полной мерой. Я видела детей в праздники Осхофориев, я видела холмы и страшной силы, сияющее из моря, солнце, в котором мир созерцал себя, отражаясь от меловых скал. На шестой час, смущаясь, юноша, сказал мне "Вы очень красивы".