Ушкуйники - Страница 9

С другой стороны, ушкуйники представляли собой неофициальный военный флот Великого Новгорода. Новгородское вече и новгородские бояре поручали им сбор дани с обширных северных владений Новгорода, а также многие другие опасные предприятия. Отправляясь по рекам на ушкуях и насадах, ушкуйники проникали далеко на север и восток, где завоевывали для Новгорода новые колонии – по берегам Северной Двины, Волги, Камы и Вятки – и помогали тем самым купцам расширять торговлю.

– Откуда знашь меня? – спросил Варфоломеев, прожигая Стояна своими черными глазищами словно насквозь.

– Как не знать, – широко улыбнулся парень, – коли слава твоя впереди тебя бежит?

Ушкуйники одобрительно заулыбались, подозрительность в их взглядах сменилась доброжелательностью: грубая лесть Стояна явно пришлась по душе. Взгляд Луки Варфоломеева тоже потеплел, однако лицом он продолжал оставаться неподвижен.

– Ты один? – спросил атаман, по-прежнему пристально вглядываясь в слегка наивные голубые глаза парня.

– Нет. Нас двое.

– Овец стригли?

На какое-то мгновение Стоян растерялся, не поняв сути вопроса, но, быстро вспомнив рассказы Носка, с напускной солидностью протянул:

– Приходилось…

Парень сказал неправду. Его приятель Носок в прошлом и впрямь какое-то время «стриг овец» – грабил купцов вместе с ушкуйниками. Что же касается самого Стояна, то он сызмальства ходил по реке лишь с рыбацкой артелью, к которой два года назад и примкнул изрядно отощавший от долгих скитаний Носок. Несмотря на солидную разницу в возрасте (Носок был почти на десять лет старше Стояна), они сильно сдружились, поэтому когда бывший ушкуйник, обладавший строптивым характером, повздорил с артельным атаманом и его выгнали из артели, юноша долго думать не стал: собрал свои немудреные пожитки, вместившиеся в один-единственный заплечный мешок, и покинул артель вместе с новым товарищем.

– Это хорошо, – похвалил Варфоломеев. – А оружие и доспех имеете?

Стоян потупился и смущенно развел руками: тут ему похвастаться было нечем. Два ножа и кистень Носка не в счет, а из рассказов приятеля он знал, что каждый ушкуйник непременно должен иметь личные копье, лук, саблю, шлем и кольчугу, а то и панцирь. Конечно, оружие можно было бы добыть и в походе, но новобранцам – охочему люду – подобная удача выпадала лишь в том случае, если ватага не могла набрать нужного количества людей.

Бить басурман считалось тогда в Новгороде делом законным и похвальным, поэтому оружием и деньгами ушкуйников часто снабжали богатые новгородские купцы. Но не безвозмездно – по возвращении из похода ватаге приходилось щедро делиться с ними добычей. Сейчас же, похоже, Лука Варфоломеев решил не влезать в долги. Или же намечал тайный поход, о котором никто из посторонних не должен был пронюхать. Атаманы ватаг хорошо знали, что иноземные купцы в Великом Новгороде имеют платных осведомителей, причем как из голытьбы, так и из числа зажиточных горожан, и потому рядовым ушкуйникам (за исключением особо доверенных лиц) о своих планах в целях предосторожности не сообщали.

– Понятно, – молвил Лука с кислой миной. – Что ж, добудете оружие – милости просим. Даю вам на это седмицу[17]. Встреча здесь же, в такое же время, – подытожил он и, отвернувшись от Стояна, словно разом забыл о его существовании, продолжил разговор со своими спутниками на понятном только им языке.

Потупившись, парень вернулся на место.

– Ну што, получил отлуп? – полюбопытствовал Носок.

– Оружие иметь надобно… – мрачно ответил Стоян. – А где нам ево взять?

– Главное, не где, а за какую деньгу, – со вздохом проговорил Носок. – Да-а, незадача. И я, как на грех, аккурат вчерась свой панцирь продал…

– Зачем?!

– А затем, друг мой, што нам и за постой платить надыть, и харчиться. Покуда работу не найдем.

– Эх!.. – Стоян пригорюнился, едва не плача.

– Да будет те… – Носок успокаивающе похлопал его по литому плечу. – На Варфоломееве свет клином не сошелси: другим атаманам хорошие бойцы тоже нужны. Ежели имеешь желание в охочий люд податься, так я поспрошаю.

Расплатившись за ужин, приятели покинули корчму Шукши. Уходя, Носок лопатками чувствовал острый взгляд, которым сопровождал его Лука Варфоломеев. «Неужто признал?!» – подумал, холодея, Носок. Он даже от Стояна скрыл, что в той памятной драке схватился с самим атаманом. И не приди тогда на помощь Варфоломееву его люди, давно бы он уже кормил раков на дне Волхова.

…Небо над Великим Новгородом очистилось от туч, и яркое весеннее солнце вызолотило маковки храмов, украсило бриллиантовой пылью начавшие таять сугробы и добавило радостного настроения развлекавшемуся по случаю праздников народу. Как правило, ни одна масленичная неделя в Новгороде не обходилась без медвежьего представления, весьма популярного и у городских, и у деревенских жителей. Православные священники сию народную забаву строго осуждали, называя «бесовским угодьем» и «богомерзким делом», однако, несмотря на все запреты и гонения, медвежья потеха продолжала существовать, веселя и радуя крестьян и бояр, ремесленников и князей, взрослых и детей. Особенно же прижилась эта забава в вольном городе Великом Новгороде, где недостатка в храбрецах-удальцах никогда не было и где язычество испокон веков успешно сосуществовало с христианской верой.

С учеными медведями ходили по Руси с незапамятных времен. В народе медведь ассоциировался и с лешим, и с языческим богом Велесом[18]; считалось даже, что он обладает магической целебной силой. А крестьяне были твердо убеждены, что медведь сильнее самого нечистого и способен отвести беду: если, к примеру, спляшет подле дома, да еще и обойдет вокруг него, то пожара никогда не случится.

Вечным спутником медведя и поводыря была также бодливая коза, которую обычно изображал мальчик, наряженный в мешок с прикрепленной к нему козлиной головой с рожками и приделанным на уровне лица длинным деревянным языком. «Коза» выплясывала вокруг медведя, дразня его и покалывая деревянным языком, а медведь бесился, рычал, вставал на задние лапы и кружил вокруг поводыря. Считалось, что это он так танцует. По окончании представления поводырь, сыпавший во время неуклюжей пляски спутников шутками-прибаутками, давал медведю в лапы короб, и тот обходил с ним честную публику. Благодарные зрители бросали в короб веверицу, калачи, вяленую рыбу, куски мяса и прочие съедобные лакомства.

Довольно часто и поводыря, и медведя щедро угощали водкой, после чего изрядно опьяневший мужик-поводырь предлагал медведю «побороться». Их борьба вызывала у публики бурю восторга, хотя и не всегда, увы, заканчивалась для поводыря благополучно.

Сегодня Стоян и Носок попали на другую разновидность медвежьей потехи – на единоборство с медведем человека из числа добровольцев. Такие состязания тоже были чрезвычайно популярны в Новгороде и устраивались не только для князей и бояр, но и для простого народа. Причем участвовать в схватке с медведем могли как специально нанятые для этой цели профессиональные ловчие, так и любые храбрецы, любители острых ощущений. Бои проходили на специально огороженной площадке. Для них заблаговременно отлавливались матерые дикие медведи, на одного из которых человек и шел потом с одной лишь рогатиной[19] в руках. Впрочем, схватка вооруженного рогатиной человека с медведем считалась тогда самым обычным способом охоты на зверя. На бой же выходили представители любых сословий и чинов – от простого люда до детей боярских и княжеских.

Нынешний медведь был сильно разъярен и оттого еще более страшен. Видимо, его разбудили, выманили из берлоги и отловили сетью, и теперь он бесился не столько из-за обступивших клетку людей, сколько из-за утраченной возможности досмотреть зимний сон. Судя по отличной, не свойственной зимним медведям упитанности, по шелковистому блеску шерсти и налитым мышцам, после отлова его успели хорошо откормить. На вид ему было лет пятнадцать – именно тот возраст, когда медвежьи реакции отличаются быстротой, а действия – стремительностью.