Уровень дзета - Страница 5
– Надо как-то отметить это место, – пробормотал он, озираясь в поисках ветки или камня.
Не найдя ничего подходящего, решил идти просто так.
– Пойду на север! – громко провозгласил он, растерянно повертел головой (туман со всех сторон был совершенно одинаковым) и решительно добавил, махнув рукой в никуда: – Север у нас будет там!
Шагать в тумане с непривычки было стремно. Все- таки это не платформа реалитивизора, которая послушно вращается под ногами в любую сторону, а ты остаешься на месте. Тут – другое дело! То кочка под ногой, то ямка под другой…
Впрочем, кроме кочек и ямок, ничего не менялось. Пройдя примерно тысячу шагов, Клюшкин расслабился, раззевался и – бумц! – врезался лбом и коленкой в здоровенный темно-синий щит, на котором белой флуоресцентной краской были накаляканы какие-то кривули и значки. Самая большая кривуля-закорючка в самом центре щита была ярко-желтая, с золотистомедным отливом.
Диди. Эта «кривуля» красуется и на обложке этой книги.
– Сто тыщ сусликов, муточерт вас всех раздери! – выругался он, схватился за лоб (синее сияние ладоней на этот раз его не остановило) и уставился на каляки. – Эй, есть тут кто?
Тишина. Дюшка вздохнул и, продолжая держаться за лоб (хорошей шишки не миновать!), обошел щит. На заднике каляк не было, были слова. Много букв на нескольких языках. Одиннадцатая по счету надпись, единственная из всех на родном языке, гласила:
«Все нетривиальные нули дзета-функции Румана имеют вещественную часть, равную одной второй».
Диди. Мы, земляне-12, смогли бы прочесть на этом щите только двенадцатое предложение. Оно было на английском и в переводе на русский звучало так: «Все нетривиальные нули дзета-функции Римана имеют вещественную часть, равную одной второй». Разница в одной букве. Просто на Земле-11 жил математик по фамилии Руман, а на нашей – Риман. А нетривиальные нули – они на любой планете одинаково нетривиальные.
Клюшкин прочел про нетривиальные нули три раза, ничего не понял и принялся изучать щит с той стороны, где красовались каракули, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся графиками и формулами.
– Црень какая-то! – выдал он наконец.
Диди. Црен или црень – это трава такая. Сорняк. Земля-4. Южане ее называют црен, без мягкого знака. Северяне – црень, смягчая. Город, в котором жила Элина, был северный.
Дюшка еще раз позвал по очереди Диму, Рона и Лили, выждал минуту, задрал голову и отправил в небо один из самых душераздирающих оперхрюков. Затем, не зная, что еще можно предпринять, потер доску пальцем. Краска не стиралась.
Дождь продолжал висеть в воздухе (наличие воздуха оставалось все еще под вопросом), Клюшкин вымок до нитки и уже давно оставил всякие попытки протереть лицо или выжать волосы (они у него были теперь длинные, до плеч, и уже не такие рыжие, как в детстве, лишь слегка отливали медью).
– Не стирается, – сам себе сказал он. – А на вид на школьный мел похоже…
Потер посильнее. Нет, не стиралось.
– Ну да, мел давно бы дождем смыло… А если ногтем поскрести?
Дальнейшие нехитрые эксперименты показали: надпись пальценестираемая, дождеустойчивая и ног- тенесоскребаемая, но зато странно-изменяемая при попадании синих нитей-лучей.
– Ага! – сказал Дюшка. – Ну хоть что-то!
И принялся (наконец-то!) изучать то, что излучалось из его ладоней.
Увлекся, надо сказать.
Не заметил, как дождь прошел, надо сказать.
Не заметил, как позади появилось видавшее виды, но мягкое и сухое кресло, как опустился в него, как стал записывать результаты своих опытов в странноватую большую тетрадку с бежевыми, словно выгорели на солнце, листами…
Выяснилось следующее. Нить тянулась, но не сильно, ее удалось удлинить всего на несколько сантиметров, причем сил ушло столько, словно вагон разгрузил. Да и то – не удлинить, поскольку она рассеивалась в пространстве и в этом смысле вела себя подобно лучу света.
– Ладно, человека-паука из меня не получится, с этим уже ясно. Теперь выясним, какой она длины…
Клюшкин пошарил на столе (да, да, момент появления перед его носом письменного стола, заваленного канцелярскими товарами, он тоже прошляпил). Линейка нашлась. Однако деления на ней были непривычные. Не Земли-11 и не Земли-4, это точно. С остальными метрическими системами Дюшка знаком не был.
– Ну хорошо, допустим, вот это – один… Один андреметр, назову в честь себя!
Диди. Мания величия и желания называть что-то в свою честь часто начинается с привычки разговаривать с самим собой.
– Итак, это один андреметр, значит, длина моей нити… Длина нити…
Измерить точно не получалось. Было совершенно неясно, где именно нить превращается в луч. Трогаешь у самой ладони – нить. Даже видно, что она состоит из пяти более тонких ниточек, которые выходят из бугорков под основаниями пальцев, стелются к центру ладони, сливаются и потом уже поднимаются вверх. На расстоянии двух-трех ногтей – еще нить, чувствуется отчетливо. Далее, еще примерно с большой палец длиной, нить еще чувствуется, но становится мылкой, плохо уловимой. А потом превращается в луч.
Нить не мешала чесать нос, брать предметы, а также совершать другие привычные действия. Если не обращать на нее внимания, ее вроде бы и нет. Или если закрыть глаза…
Дюшка закрыл глаза и обалдел: он вполне отчетливо видел нить даже с закрытыми глазами! Кресло, стол и щит с каляками не видел, а нить – да, как ни зажмуривайся. Кроме того, были хорошо различимы похожие на браслеты опоясывающие запястья структуры. Они были черные, но переливались разными цветами, если вертеть ладонью. И вроде бы можно было прочесть на них какие-то буквы. Дюшка присмотрелся и смог разглядеть четыре, а пятая угадывалась. Буквы были Дюшке незнакомы.
Диди. На Дюшкиных мутонитях можно было прочесть древние греческие буквы Земли-12 или аналогичные им древние эллионтические буквы Земли-13. Это были буквы пи, дельта, альфа и фи. Что касается пятой, только намечающейся, это была буква дзета.
Спустя три дня Дюшка научился видеть «второй слой мира», не закрывая глаз.
Спустя неделю вспомнил о том, что у него с собой есть несколько инфошариков, на которых, в частности, сохранены все тетрадки Элиного отца и все фантастические романы деда Славика.
Спустя дней сорок (к этому времени он уже здорово освоился и оброс всеми необходимыми бытовыми предметами, включая, например, джакузи и станок для печати микросхем в домашних условиях) обнаружил во «втором слое» синие ангельские капсулы переноса между мирами и мирно дрыхнущих в них Элю и Ризи.
Спустя три месяца стал потихоньку понимать, что за формулы нацарапаны на доске-щите и что это за зверь такой – дзета-функция. Чтобы разобраться с этим «зверем», пришлось заняться математикой. Учебники появлялись из ниоткуда, так же как остальные предметы. Причем логика появления оставалась непостижимой: вроде бы добавлялось на самом деле самое необходимое и такое, о чем Дюшка думал (как бы загадывал или заказывал мирозданию), но при этом, во-первых, далеко не все необходимое, а во- вторых, многое из появившегося было не так уж необходимо, даже излишне, и Дюшка такого не просил. Например, роллер-гироскутер странной конструкции, или мандариновый джем с кедровыми крекерами, или полотенце-пижама с капюшоном…
Спустя полгода жизни в полном одиночестве (наличие находящихся в анабиозе друзей слегка поддерживало его боевой дух) Клюшкин почувствовал, что сходит с ума. Его успехи в математике были весьма скромными. И он не понимал, для чего ангелы его сюда засунули и что ему требуется сделать с этой клятой функцией. Кроме того, его неотступно преследовали мысли о Варе, о том, что ее нет, нет, нет. Мысли о Земле-11, о конце света на ней. Мысли о Земле-4, о том, что люди там живут ужасной двойной жизнью, причем в одной из них (дневной) не помнят о второй (ночной соответственно). Думал о своем дедушке Славике Тихоновиче, перечитывал его фантастический роман (инфошарик с романом был у Дюшки с собой) и не понимал, откуда у деда могли возникнуть в голове такие идеи. Думал о многих-многих вещах, но чаще всего – о Варе. Он вспоминал тот день, когда они были одни в доме Славика и он поил Варю натуральным молоком, а ей не нравилось, но солнце тонуло в ее волосах, тонуло и тонуло, и это было счастье.