Урга и Унгерн - Страница 82

– Это тот темулин, который содержится в грибах, поражающих библейский плевел? Ты хочешь, чтобы я отравил кого-то?

– Если барон решит взять тебя с собой в поход, назад ты уже не вернешься. Темулин – это твой билет на свободу. Разделишь содержимое на четыре равные кучки и в течение двух дней будешь съедать по одной утром и вечером. Можешь водой запивать, на вкус не противно совсем. У тебя разовьется болезненное состояние, больного тебя в поход не возьмут.

– А если я насмерть траванусь?

– Не ссы, Ивановский, летальных случаев от отравления темулином было не так уж и много, – утешил меня Рерих.

С волнением ожидал я начала июня. По дивизии вышел список офицеров, которые должны идти в поход. Там были практически все, кроме Комендантской команды Сипайло в составе ста пятидесяти бойцов, военного училища под начальством Торновского в количестве пятидесяти рекрутов, интендантства и мастерских во главе с Рерихом числом в сто шестьдесят человек. Жамболон-ван также оставался в монгольском правительстве для связи. Нескольких офицеров штаба, включая юного Войцеховича, Дедушка также оставлял в городе, а вот мне жребий выпал идти в далекий поход!

Приготовление к нему заняло целую неделю. Все это время я не мог найти Рериха. Торновский рассказал, что барон неожиданно отправил его в Ван-Хурэ с каким-то заданием. Я очень нервничал. Точная дата выдвижения войск из города была не определена, и я не знал теперь, когда же мне начинать принимать темулин, чтобы вызвать симптомы тяжелой болезни.

19 мая 1921 года меня срочно вызвали из штаба к барону. В его палатке я никого не обнаружил. Сбитый с толку, вышел на улицу и стал размышлять о том, куда же подевался Дедушка. Трубы уже отгудели, оповещая всех о том, что Урга готовится отойти ко сну. Вокруг не было никого, кто мог бы мне помочь разыскать Унгерна, и я уже начал подумывать о том, чтобы вернуться в штаб. Неожиданно я услышал приближающиеся шаги и негромкий разговор мужчины и женщины. Женский голос был хрипловатым и, похоже, принадлежал особе почтенного возраста. Невидимые собеседники довольно бегло переговаривались на незнакомом мне языке. Я двинулся им навстречу и чуть не столкнулся лбами с Жамболон-ваном. Он совсем не удивился и, судя по широкой улыбке, даже обрадовался. Спутница Жамболона отличалась маленьким ростом и огромным носом на смуглом лице; по длинным волосам, наряду и многочисленным украшениям я заключил, что она цыганка, хотя, возможно, женщина лишь выдавала себя за таковую. Не представляю, откуда и при каких обстоятельствах мог в эти тревожные дни в Ургу прикочевать цыганский табор.

– Ивановский, хорошо, что ты тут! Барон тебя звал тогда. – Жамболон, не останавливаясь, развернул меня за плечи и подтолкнул легонько в спину, он явно спешил.

Цыганка послушно семенила за ним.

– Я думал, барон у себя в юрте… – бормотал я на ходу, не понимая, куда меня ведет Жамболон.

– Нет, он же у меня в юрте гадание проводит, шаманы говорят ему так делать. Барон шаманов слушает.

Я знал, что у Дедушки есть несколько шаманов, которых возглавляет старец с четками из птичьих черепов, и перед любым более или менее важным событием барон обращается за советом к богам. Видимо, сегодня, помимо своих штатных гадальщиков, он решил прибегнуть к услугам этой пожилой цыганки. Других причин ее позднего появления в дивизии, в сопровождении верного адъютанта Унгерна, я не нашел. Шли недолго, дверь распахнул сам Жамболон и пропустил меня вперед. Пригнувшись, я перешагнул порог юрты и зажмурился, пока глаза привыкали к свету. За мной следом вошел Жамболон, поддерживая под локоть загадочную гостью.

В юрте было много света. Вместо чугунной печи выложен круг из камней, в котором горели деревянные поленья. Вокруг этой импровизированной жаровни расположились монголы, наряженные в лоскутные шкуры. Вид они имели настолько колоритный, что опознать в них шаманов можно было без особого труда. Некоторые держали в руках бубны, у одного был посох. Шаманы молча смотрели в огонь и на наш приход внимания не обратили. Перед жаровней сидел и сам Унгерн, а рядом с ним я заметил вездесущего Оссендовского с блокнотом. Увидев меня, поляк растерянно улыбнулся и, махнув рукой, пригласил присесть рядом. Барон вдруг дал указание на монгольском, и шаманы без суеты и давки, довольно организованно покинули юрту.

– Привел? Пусть выберет себе место и начинает. – Дедушка кивнул в сторону цыганки. – Это мой последний день в Урге… Завтра мы выходим в поход, и я хочу знать, что меня в нем ожидает. Пусть твоя цыганка применит все свое искусство наилучшим образом, а я награжу ее по заслугам. Предупреди ее, чтобы не врала, а то примерно накажу! Мне нужна правда, какой бы горькой она ни была.

Оссендовский строчил в блокноте, повернувшись так, чтобы свет от жаровни падал на странички. Жамболон удобно угнездился у входа, закрыл глаза и, как мне показалось, немедленно заснул.

Гадалка подошла к барону вплотную, села перед ним по-турецки. Некоторое время пристально смотрела ему в глаза, драматически нахмурив брови. Через плечо у нее была перекинута сума, из которой она извлекла на свет небольшой мешочек, пучок сухой травы и горсть птичьих костей. Цыганка начала что-то нашептывать себе под нос, время от времени бросая на угли очага траву. Дым с незнакомым пряным запахом заполнил юрту, у меня слегка закружилась голова и учащенно забилось сердце. После того как вся трава прогорела, гадалка выложила на угли птичьи кости и стала их осторожно переворачивать с боку на бок бронзовыми щипцами, взятыми из той же сумы. Вскоре кости почернели и покрылись трещинами. Женщина с огромным интересом разглядывала их, лицо ее при этом проходило сложные мимические эволюции, выражая непонимание, удивление, задумчивость, а потом и страх, который сопровождался театральным вскриком, очевидно означавшим крайнюю степень ужаса. Тело цыганки стали сотрясать конвульсии и судороги, глаза закатились, давая понять присутствующим, что гадалка наконец вошла в экстатическое состояние.

– Вижу… – мрачным голосом сообщила она и сразу же перестала трястись. – Вижу бога войны… Он покидает этот мир… ужасно… Вижу тень… Она черна как ночь… Тень… Осталось сто тридцать шагов… Мрак… Больше ничего не вижу… Бог войны исчез…

Барон несколько раз утвердительно кивнул, после чего в задумчивости опустил голову. Цыганка упала навзничь, довольно аккуратно раскинув в стороны руки, и застыла в глубоком обмороке. Глаза ее были теперь закрыты, но в какой-то момент дернулось веко, и я заметил мгновенный блеск зрачка, направленного в нашу сторону. Жамболон выметнулся из своего гнезда у дверей, взял цыганку под мышки и без особых усилий выволок ее наружу.

Унгерн тоже вскочил на ноги, стал ходить вокруг жаровни, искоса поглядывая на разбросанные у костра птичьи кости. Затем так же неожиданно остановился и заговорил:

– Я умру! Теперь это ясно наверняка… Но уже не важно… Дело начато, и оно не погибнет… Я предвижу, как оно будет продвигаться. Потомки Чингисхана разбужены. Теперь невозможно погасить огонь в сердцах монголов! В Азии возникнет великое государство от берегов Тихого и Индийского океанов до самой Волги. Мудрая религия Будды распространится на северные и западные территории. Дух победит! Родится новый вождь – сильнее и решительнее Чингисхана, умнее и милостивее Бабура… Он будет крепко держать власть в своих могучих руках до того счастливого дня, пока из своей подземной столицы не поднимется царь мира. России нужно смыть с себя грех революции, очиститься кровью и смертью, а все признавшие коммунизм должны быть истреблены, им суждено исчезнуть под обломками империи, которая возродится уже без них.

Оссендовский отчаянно строчил в блокноте, лицо его исказила бессмысленная улыбка, от напряжения он даже высунул кончик языка, отчего вид его стал еще более нелепым. Барон выдержал положенную продолжительную паузу, дав возможность поляку записать все полностью, после чего, скрестив на груди руки и приняв горделивую позу трагического поэта, промолвил: