Уравнение с Бледного Нептуна - Страница 15

Работа над биотозой как неперспективная была давно исключена из плана исследований лаборатории Эрика. Опыты приходилось ставить по вечерам, когда никто не мешал…

— Как же тебе удалось? — начал я, врываясь к Эрику.

Он сидел и курил.

Никто не производит впечатление большего лодыря, чем этот напряженно работающий молодой человек. Сколько я его помню, он всегда сидит и курит. Он очень много думает, но разве можно сказать, о чем он думает. У начальства Эрик не в большом почете. Руководство любит видеть сотрудников с озабоченными лицами суетящихся возле новейшей аппаратуры. Много точек, много-кривых — налицо исследовательская работа.

— Получать тысячи точек, добывать кривые, коллекционировать зависимости могут только творческие недоноски, — поправляя свои доисторические очки. говорит Эрик. — Нужно получить одну точку, одну кривую, но… самую главную. Надо не исследовать, а изобретать, не анализировать, а синтезировать.

У него программа минимакс: минимум анализов, максимум синтеза…

У меня создавалось впечатление, что Эрик ежеминутно вылезает из собственной кожи. Он все время пытается взлететь ввысь, и это стремление нас роднит. Мне тоже хочется поднять себя за водимы куда-нибудь повыше.

— Проклятье ситуации заключается в том, что я не знаю и не понимаю, как это произошло, — ответил Эрик.

— Что ты с ней делал?

— Ничего. Она стоит там, где стояла. Посмотри сам.

Я посмотрел. Биотоза выросла раз в пять. Теперь в аквариуме плавал цветок диаметром в сорок сантиметров. Цвет ее немного изменился, на лепестках появились бледно-розовые разводы.

— Но все же?

— Вот я и думаю. Почему? Вчера она была такой же, как всегда. Сегодня утром, когда я пришел на работу, я тоже не заметил никаких изменений. Я ее не трогал и ничего с ней не делал. Вот только перед семинаром я переставил аквариум со стола на верхнюю полку: Николаю Николаевичу нужно было разложить на столе свои экспонаты. После семинара я пошел обедать, а когда возвратился и начал снимать аквариум с полки, увидел, что биотоза выросла. Я позвонил тебе. Вот и все.

Я посмотрел на стол и на полку. Аквариум совершил путешествие на высоту около семидесяти сантиметров. Биотозу подняли и опустили, а она взяла и выросла. Глупость какая-то.

Мы с туповатым недоумением рассматривали цветок.

— Вот свинья! — рассмеялся Эрик. — Что ты с ней поделаешь? Какие-то загадки.

— У тебя нет здесь поблизости каких-либо излучений радиоактивных веществ? — спросил я.

— Что ты! Одни стекляшки…

— Непонятно…

— Можно? — в комнату вошел лаборант Николая Николаевича. Звали его не то Олег, не то Игорь.

— Эрик, мы позабыли у тебя один демонстрационный образец, Николай Николаевич только сейчас хватился, — сказал он.

— Да, да, вот он, — Эрик протянул юноше ампулу с заспиртованной головой лягушки.

Тот взял, посмотрел на нас и улыбнулся.

— Что, своим аленьким цветочком любуетесь? Красивый он у вас и светится здорово!

— Где ты видишь, что он светится? — удивился Эрик. — Он не светится.

Парень заглянул в аквариум.

— Да, странно, совсем не светится, — он покачал головой, — а на семинаре светился. Да еще как!

Мы насторожились.

— Ты, Эрик, видел? — спросил я.

— Нет, я сидел спиной к биотозе.

— А что ты видел, Игорь?

— Олег.

— Прости, Олег.

— Как же, я отлично помню, что цветок светился, словно в него вставили лампочку. На семинаре было много народу, в эту комнату человек сорок набилось, мне сесть было некуда, и я забрался сюда. Сверху мне отлично был виден аквариум с вашим цветком. Он приходился как раз на уровне головы Николая Николаевича. Я обратил внимание, что он сияет и переливается. Я еще подумал, что красивый цветок ребята вырастили, зря их ругают…

— Спасибо. А ты не заметил, что с ним происходило? Светился, и только? А не увеличивался ли он, не шевелился?

— Не-ет, — протянул Олег, — чего не видел, того не видел. Да я, признаться, сразу отвлекся. Больно интересно Николай Николаевич про свои опыты рассказывал.

— Так. Ну ладно, Игорь, — сказал Эрик.

— Олег.

— Прости, Олег. Ты нам рассказал интересные вещи. Спасибо!

— Может, образцы Николая Николаевича?… — неуверенно начал я после ухода Олеся.

— Сейчас! — Эрик сорвался с места и выскочил из комнаты. Через десять минут он приволок груду ампул, банок и коробочек.

— Здесь все! — выдохнул он. Как одержимые хватали мы экспонаты и подносили их к биотозе. Никакого эффекта… Тогда мы свалили все образцы возле аквариума и с отчаянием уставились на проклятый цветок. Ни свечения, ни движения.

— К черту! — заорал Эрик. — Пошли отсюда. А нужно думать, думать и еще раз думать.

Мы отправились гулять. В молчании бродили мы по улицам Москвы.

— Самое приятное — попасть на улицу, где никогда еще не был. Тогда сам себе становишься незнакомым, — говорил Эрик,

— При условии, что улица непохожа на те, где ты уже был. Слушай, Эрик, пойдем к одной моей хорошей знакомой. Она, кстати, меня приглашала.

Примерно через месяц у меня состоялся разговор с Эриком по видеофону:

— Ну, как дела?

— Я ее облучал всеми видами излучений. Были испробованы ультрафиолетовая часть солнечного спектра, инфракрасные лучи, рентген, альфа-, бета- и гамма-лучи, радиоволны по всему диапазону и так далее…

— И что же?

— Никаких изменений, а при жесткой обработке биотоза просто скисла.

Лицо Эрика было длинным и печальным.

— Ладно, не огорчайся, старина, что-нибудь придумаем. Лолу видишь?

Он кивнул головой.

— Передай привет.

— Ты что-то больно веселый. Как твои дела?

— Подвигаются. Я забегу к тебе, расскажу.

Причина моего веселья, конечно, не в делах, хотя и на них сейчас было грех жаловаться. Концентратор умственной энергии стоял готовый. Он сверкал всеми никелированными деталями, призывая исследователей к действию. Остались некоторые недоделки, через неделю можно было начать контрольные испытания. Я сомневался, что он будет работать именно так, как нам хотелось. Но с чего-то надо было начать. И все же концентратор мог скорее огорчить меня грядущими неприятностями, чем порадовать…

На удивительную высоту подняла мои чувства Ружена. Когда я гуляю с ней по Москве, по старым улицам, где живут скрюченные в три погибели пенсионеры да самодовольные кошки, мне кажется, что я иду с давно знакомым человеком, которого я знаю до последней морщинки на лице. И все же каждый раз она для меня неожиданно новая, даже чуть враждебно чужая.

— Я любил тебя, когда ты еще не родилась и родители твои еще не родились. Я любил тебя тогда, когда не знали слово «страсть» и люди, как дети, резвились. Я любил тебя, когда Земля еще не знала человека. Я любил тебя всегда, моя любовь во мне от века…

— Такой старый-старый чувства должен бил угаснуть, — смеется Ружена.

— Ни за что! — кричу я, и мы несемся вприпрыжку по гулким мостовым по направлению к Большому парку.

— Слушай, Ру, — говорю я, когда мы присаживаемся на скамейку в темной аллее парка, где пахнет сыростью, слышна музыка и видны тысячи огней, спрятавшихся в густую зелень.

— Слушай, Ру, — говорю я, и она кладет голову на мою руку, и я ощущаю шелковистые волосы, тепло ее сухой горячей кожи, и запах, чудесный запах щекочет мои ноздри свежим весенним ветром.

— Слушай, Ру, — говорю я, и сладостный ком, стоящий в горле, медленно тает, и от него по всему телу бегут огненные искры.

— Слушай, Ру, — говорю я, — мне кажется, я очень плохой человек.

— О-о, вполне возможно, — отвечает девушка, — но сейчас это не имеет никакого значения.

— Понимаешь, я все время думаю.

— Не устаешь?

— Даже когда я целую тебя, я думаю.

— Это большой грех.

— Да… Мне непонятно, почему мне бывает хорошо, почему плохо. Вот я плохой, и такой, и сякой; одним словом — плохой. Но ведь хорошим я быть не хочу. Ни в коем случае! Я хочу быть таким же плохим, но чтоб мне было хорошо. И уж совершенно не понимаю, почему мне хорошо с тобой. Ты же ничего не делаешь, чтобы нравиться или как-то произвести впечатление. Ровным счетом ничего. А мне хорошо, очень хорошо. Так никогда еще не было. В чем дело? В чем зарыта собака человеческого счастья?