Урал — земля золотая - Страница 48

— Видишь?

— Где она?

— Дай ружье, теперь моя очередь.

Расстояние до зверя — метров пятнадцать. Я приложил самострел к дереву и долго целился. Рысь на дереве беспокойно щурилась, глядя мне в глаза.

— Стреляй, а то хвост покажет, — торопил Ваня.

— А я, как Мюнхаузен, пришью ее хвост к дереву…

— Стреляй, тебе говорят!

Выстрел оглушил меня. Когда дым рассеялся, я не увидел зверя.

— И у тебя колено ныло?

— Долго целился, а то бы прямо в лоб между глаз угадал, — стараясь не выдать досаду на самого себя, ответил я.

Погоня за хитрой кошкой продолжалась.

— Хватит, Василий, — предостерегал братишка. — Она нас заведет подальше да и сожрет.

— Ну, уж и струсил. А ружье у нас зачем?

— Патронов мало остается.

— Не будем косачей да русаков бить, — храбрился я.

Второй раз мы увидели рысь, прижавшуюся на сухом суку, метрах в десяти от нас.

— Дай теперь я, — загорячился Иван.

Он снял лыжу, воткнул ее в спет, сел и положил ствол ружья на пятку лыжи. Не успел он прицелиться, как кошка мгновение метнулась куда-то и снова исчезла. Я отбежал от брата на несколько метров, силясь снова увидеть рысь.

Вдруг сверху упала на меня сначала кухта, а потом серая корочка коры. Я взглянул вверх и обомлел: прямо надо мной сидела рысь, сверля меня насквозь своими злыми зеленоватыми глазами.

Я хочу крикнуть, но не могу — голос отнялся. Только левая рука быстро нащупала за поясом тяжелый охотничий нож и поднялась с этим оружием вверх для защиты.

Рысь прыгнула на меня, громко зарычала, и я полетел в снег от удара в грудь. Боязнь смерти заставила меня быть быстрым и сильным. Вскочив на ноги, я ударил зверя ножом в шею. Рысь рванулась в сторону и от сильного рывка вырвала нож из моей руки: он торчал у нее в загривке. Одну секунду кошка помедлила, прилегла на снег и, бросившись на меня, снова сбила сильным ударом. Я закрыл лицо руками, пытался подняться, но не мог и, почувствовал острую боль в плече.

Видимо, я потерял сознание.

Очнулся тут же на снегу. Ванюшка со слезами на глазах вытирал рукавицей кровь с моего лица и бинтовал голову своим шарфом. Тут только я почувствовал, что у меня сильная боль в правой стороне головы.

Оказывается, когда я боролся с рысью, Ваня долго не решался выстрелить, боясь убить меня. Потом, когда он увидел, как рысь впилась в мою грудь, он запалил самострел. Грянул выстрел: пуля пробила зверю заднюю ногу, распорола живот, раздробила обе челюсти, и тогда уже, ослабшая, она слегка ранила меня в голову.

Я поднялся, вымылся снегом и посмотрел на бледного плачущего братишку.

— А где она?

— Вон, — он указал на кусты березняка.

Рысь лежала на боку, подергивалась и хрипела. Снег вокруг нее напитался кровью.

В деревне мы дождались вечера у одного своего одноклассника, вымылись, закрыли ссадину волосами и пришли домой. Дома так ничего и не узнали. Рана на груди скоро зажила, кровь с лыж и одежды мы смыли.

Прошла зима. Мы оба закончили седьмой класс и перешли в восьмой. В летние каникулы мы навестили знакомые места, где чуть было так трагически не закончилась наша зимняя опасная охота.

На месте, где убили рысь, отыскали ее череп и закопали под дерево.

Барка движется вверх по реке, оставляя позади две волнообразные полосы. По каменистому берегу, четко постукивая копытами, идет пара лошадей. На них сидят всадники-погонщики. Длинные лямки тянутся от хомутов упряжных к середине высокой мачты барки. Обоих погонщиков зовут Иванами: один Иван большой, другой бойкий мальчонок — мой сверстник.

У руля стоит лоцман Абрам Савельевич. Он старый, но бодрый и веселый. А сила-то у него прямо медвежья! И сам он, как медведь: борода точь-в-точь шерсть старого пестуна, плечи широкие, руки волосатые и длинные. Ну, а остальное все ничего, только вот трубка. И что за трубка! То ли наган то ли трубка какая — не поймешь. А он ее любит. Случилось как-то ему потерять трубку на охоте, так он три дня не спал, не ел, все искал и думал о ней. В конце концов нашел. И нашел-то где: в патронташе.

Мы продолжаем свой путь. Яйва стремительно несется навстречу, затопляя берега и перебегая камни. В порогах река шумит, пенится, бьется о камни, бурлит. В быстринах, шевеля плавниками, стоит синехреб хариус, которого редко встретишь на плесах. Хитрая рыба. Чуть что — прячется в пучину, а оттуда его ничем не выманишь. Поймать хариуса трудно, разве подденешь на какую-нибудь каверзу, или рукой сцапаешь, когда он смирно стоит под камнем.

Минуем серую, угрюмую скалу с широким отверстием пещеры. Огромная, неровная пасть устремилась на нас, словно хочет проглотить.

— Смотри зевало-то какое? — говорит мне Абрам Савельевич, указывая рукой на пещеру. — Поди, так и сглотала бы всех нас.

— Пещера-то? — удивился я.

— Ну? Больно она голодная да жадная. Оттолкнись! У, разиня. Камень слева! Ребята! Понужайте-е-е! Э-э-эй! На лошадях-ях!

Я стою на носу барки и отталкиваюсь от подводных камней. Из воды выглядывает громадная голова валуна. Я схватил шест и неловко сунул в гладкий камень. Шест скользнул по лысине валуна, и я, взмахнув руками, бултыхнулся в воду.

— Буль-фль-пль! Ш-ш-ш-ш…

Опустившись на дно, я решил оттолкнуться от него и всплыть. Надо мною проплыла какая-то тень, и донесся глухой удар. Я не догадался, что это барка стукнулась о камень, и с силой рванулся вверх.

— Бу-бу-хх!!! — зашумело у меня в голове от удара в днище барки. Выдохнул я воздух и из последних сил рванулся по течению. Опять несчастье: налетел на тяжелый руль нашей барки. Я и об него стукнулся. Теряя сознание, вцепился руками и ногами в руль и… высунул голову из воды. Барка стукнулась о камень, отскочила назад и рванула лямки. Всадники и лошади, которые шли у самой воды, тесно прижимаясь к скале, свалились в воду и сейчас барахтались в ней. А на судне суетился по палубе Абрам Савельевич, закидывал за борт тяжелый багор и щупал дно. На камне сидел мокрый меньшой Иван и, широко раскрыв глаза, следил за багром.

«Меня ищут», — сразу догадался я и с трудом вскарабкался на крышу кормовой каюты. Меня никто не заметил. В голове шумело. Я прилег. Лошади с фырканьем и ржанием выбрались на берег, удержали неуправляемую барку. За ними вышел Большой Иван.

Я спустился к рулю и как можно громче закричал:

— А-э-э-эй! Я зде-есь!

— Жи-ив ты-ы? — кричит Абрам Савельич, заглядывая в воду.

— Го-го, какой он… Ф-р-р-р! — обрадовался Большой Иван с берега.

— Гликося, ты где. Эк-кой ты смешной! — удивился Абрам Савельевич, увидев меня, и закричал на лямщиков.

— Что орете? Барку правь к берегу. Понужай!

Лошади отряхнулись и тихо пошли вперед.

— Понужайте-е! — торопил старик. — Озяб?

— Нет, жарко даже. Ух, как солнце печет…

Я рассказал ему все, что произошло, а он словно никогда не видал меня, вглядывался в лицо.

— Ты чего, Абрам Савельевич, смотришь?

— Эк, у тебя фонарь-то какой всплыл! Преогромадный…

Через час мы приближались к деревушке, прилепившейся к правому берегу Яйвы. За деревушкой тянутся поля, зеленый лес и синие горы. На берегах пасется скот, растет красная и черная смородина, малинник. Старые дома тесно жмутся друг к лругу, улиц здесь наверно никогда не было. Все переплетено изгородями, на которых висят сухие и мокрые сети. У воды лежат перевернутые лодки.

Абрам Савельевич подбоченился, сел на мешок с мукой, крепко зажал зубами трубку и, попыхивая дымом, важничал, как морской капитан.