Ураган - Страница 6
Во дворе послышался шум. Кто-то прикрикнул на залаявшую было собаку:
— Ослепла, что ли? Не был несколько дней и уже не узнаешь!
— Заходи, заходи, старина Ли, — ласково позвал Хань Лао-лю.
Вошел улыбающийся Ли Чжэнь-цзян и снял черную шляпу с обвисшими полями.
— «Господин Шестой в роде»! Сегодня днем приехали какие-то люди. Говорят, бригада по проведению земельной реформы. Не знаю, как они будут разыгрывать свои фокусы, но думаю… О! И ты здесь, Тянь?
Ли Чжэнь-цзян поздоровался со стариком, сделав вид, что только сейчас его заметил.
Хань Лао-лю взял со столика чайник японского фарфора, украшенный голубым рисунком, хлебнул из носика и откашлялся. Пристально поглядев на вошедших маленькими, похожими на зеленые горошины глазками, он неторопливо проговорил:
— Арендуйте теперь землю у кого-нибудь другого. Мне земли и самому не хватает.
Тянь Вань-шунь так и прирос к месту, крепко стиснув в руках поля соломенной шляпы:
«Что делать теперь? Ведь лучшей земли не найти, да сейчас никак и не расплатиться с помещиком. Неужели же ему со слепой старухой идти побираться!»
Ли Чжэнь-цзян, однако, расстраиваться не торопился и, нахмурив широкие черные брови, на секунду задумался.
Сначала он предположил, что Хань Большая Палка собирается выкинуть какую-нибудь новую штуку. Так как цена на опиум поднялась, может быть, он собирается надбавить плату за аренду земли? Но затем догадался: «Определенно, Хань уже предупрежден о приезде бригады, ищет нашей поддержки и хочет сперва припугнуть».
Глаза Ли Чжэнь-цзяна заблестели. Он понимающе улыбнулся и с чуть заметной иронией проговорил:
— Земля, конечно, хозяйская. Если хотите отобрать, что можно сказать на это?
Помещик рассмеялся, поднялся с кана и, уведя Ли Чжэнь-цзяна в смежную комнату, о чем-то стал с ним шептаться.
Тянь Вань-шунь, словно пораженный громом, стоял посредине комнаты.
Как ни старался Ли Чжэнь-цзян приглушить свой грубоватый голос, старик Тянь услышал.
— Дело, говорю, хозяйское. Однако это и мое дело. Все силы приложу…
Дальнейшие его слова заглушил лай собак и гогот гусей на дворе.
После ухода Ли Чжэнь-цзяна Хань Лао-лю, улыбаясь уголками рта, вернулся в комнату. Но едва он взглянул на Тянь Вань-шуня, улыбка исчезла, и лицо приняло ехидное выражение.
Двадцать с лишним лет Хань Лао-лю всеми правдами и неправдами держал в страхе и повиновении своих арендаторов, батраков и других зависевших от него людей. Когда они бывали нужны ему, на его желтом лице с маленькими японскими усиками появлялась притворная улыбка. Когда же услуги этих людей не требовались, он презрительно не замечал их, а если они сами напоминали о себе, глаза помещика начинали метать молнии.
Раньше у Ханя-шестого было в обычае после обеда прогуливаться по деревне. Поклонов и приседаний бедняков он не замечал вовсе, зато почтительность людей состоятельных принимал охотно. Впрочем, искренним и откровенным не был он ни с кем.
«Если слово просится с языка, сдержи его», — вот что было его правилом, которому он никогда не изменял. Но однажды, хлебнув лишнего, Хань-шестой в разговоре со своим другом Тан Тянем высказал правду о себе: — Хочешь иметь деньги — знай пять слов: мошенничество, нахальство, изворотливость, коварство, беспощадность.
И сейчас, растянувшись на кане и посасывая свою опийную трубку, Хань Лао-лю, как всегда, делал вид, что старик Тянь для него не существует. Когда вновь появилась Финиковая Косточка, помещик слегка подмигнул ей и отвернулся. Она сразу смекнула в чем дело и обратилась к Тянь Вань-шуню с такими словами:
— Послушай, старина Тянь, все это совсем не потому, что нам пришла охота отбирать у тебя нашу землю. Для тебя же самого так будет лучше. Ведь земля у нас неплодородная, урожай на ней скудный. Возьми в аренду хорошую землю у кого-нибудь другого. Больше снимешь, тебе же больше останется.
— Господин… госпожа… — взмолился старик, сложив на груди руки. — Если вы не оставите мне землю, то даже в будущем моем перевоплощении я не смогу расплатиться с вами. Ведь у меня всего-навсего одна слепая лошадь. Как я смогу работать, если земля будет далеко от дома? Господин, я всегда соблюдал уговор, и не было такого случая, чтобы чего-нибудь не додал.
Хань Лао-лю поднялся и, взглянув старику прямо в лицо, спросил:
— Вот в деревню приехали коммунисты. Как ты считаешь, плохо это или хорошо?
— Я вас не понимаю, господин. Хорошие они или плохие, откуда мне, простому крестьянину, знать такое…
Он ответил так потому, что слыхал от людей: бригада по проведению земельной реформы и Восьмая армия — это одно и то же. А Восьмую армию старик очень уважал. Когда в деревне Юаньмаотунь стоял третий батальон, пятеро бойцов жили у него на квартире. Они чистили его двор, кололи дрова и во всем помогали ему. Сказать, что они плохие, было бы просто нечестно. Но разве можно хвалить бригаду в присутствии помещика?
— Теперь, когда приехала бригада, ты, должно быть, возликовал! — ядовито заметил Хань Лао-лю.
— Господин, да ты смеешься надо мной. Они мне не родственники и не друзья…
Помещик испытующе впился в него глазами:
— Я тебе так скажу: бригада долго здесь не продержится. Правительственные войска вот-вот должны переправиться через реку. Ты не гляди, что у коммунистов разные там маузеры да винтовки. Придет время, они, будь у них хоть заячьи ноги, удрать не успеют. Старина Тянь, мы с тобой — добрые соседи, и я всегда рад тебе помочь. Но если ты хочешь работать на моей земле и дальше…
Он остановился и украдкой скосил глаза на Тяня.
Слова «бригада долго не продержится» ранили Тянь Вань-шуня в самое сердце.
Именно этого он больше всего опасался. На морщинистом лице старика звездочками заблестели капли пота.
— Если ты и в дальнейшем хочешь быть спокоен, — продолжал Хань Лао-лю, довольный действием своих слов, — не связывайся с ними. О чем бы они тебя ни спрашивали, ты на любой их вопрос трижды отвечай: «не знаю».
Теперь Хань Лао-лю пригласил старика сесть и даже сам подошел к нему.
— Брат мой, — мягко проговорил он. — Мы всегда жили дружно. Случались, конечно, и между нами недоразумения, но ведь «железная ложка нет-нет да и стукнется о край котелка».
Хань Лао-лю намекал на историю с дочерью Тянь Вань-шуня. Он хотел было утешить старика, но затем решил лучше вовсе не касаться этой темы. Однако старик Тянь сам вспомнил о дочери, и сердце его болезненно сжалось. Какой смертью умерла она, бедняжка!
На глаза его навернулись слезы, губы задрожали, и ему стоило большого усилия сдержать волнение.
Помещик нахмурился и строго сказал:
— Конечно, если ты чувствуешь, что способен на такие дела, можешь меня не слушать. Иди вместе с этой шайкой и отличайся! А дальше сам увидишь, — Хань Лао-лю сделал угрожающий жест, — придет время и… раз!
Это страшное «раз!» громом прокатилось над головой старика. Не успел он прийти в себя, как во дворе раздались чьи-то голоса:
— Хозяин дома?
Хань Лао-лю сорвался с места и с любезной улыбкой поспешил навстречу.
Вошли двое: один — толстый, другой — худой. Помещик подал Тяню знак, чтобы он тотчас же убирался.
Фамилия толстого гостя была Ду Шань-фа, а кличка — Добряк Ду. Он приходился тестем одному из племянников Хань Лао-лю. Худого звали Тан Тянем, а прозвали Тан Загребала. Он почитался названным братом Хань Лао-лю. Оба являлись землевладельцами и вместе с Хань Лао-лю были известны в деревне Юаньмаотунь под именем «трех больших семейств». Если сложить все их имения в этих краях, составилась бы тысяча с лишним шанов самой лучшей земли, не считая участков песчаных или заросших кустарником. Им принадлежал также и винокуренный завод под вывеской «Счастье приносит добро», который находился в городе.
Добряк Ду и Тан Загребала отличались друг от друга не только внешностью, но и характерами.
Первый был ревностным приверженцем буддийского учения и держал у себя бронзовую статую Будды. Второй верил во всех богов и чертей и поклонялся изображениям лисицы и хорька.