Упущенный шанс Врангеля. Крым-Бизерта-Галлиполи - Страница 6
Большой урон нашим войскам наносила прусская батарея, расположенная впереди деревни Каушен, на одном пригорке, слева от крестьянской мельницы. Тогда ротмистр Врангель вызвался захватить батарею конной атакой, на что и получает разрешение начальства. Посадив свой эскадрон на коней и весьма умело прикрываясь перелесками и лощинами, он незаметно приблизился к батарее на один километр и, рассыпавшись с первым полуэскадроном, стремительно бросился на врага. Пруссаки открыли огонь по кавалерийской лаве, который пришелся по низу, и потерь в людском составе, кроме офицеров, почти что и не было. Прямым попаданием картечи была убита лошадь под Врангелем, и, чудом спасшийся, он пешком добежал до орудий, где шел рукопашный бой. Потеря батареи заставила немцев поспешно отойти, и наши эскадроны заняли деревню Каушен.
За Каушенское дело ротмистр Врангель был награжден Георгиевским крестом и получил должность начальника штаба сводно-кавалерийской дивизии. В декабре 1914 г. его назначили флигель-адъютантом и произвели в чин полковника, а за отличие в дальнейших боях он получил Георгиевское оружие.
Здесь я привожу официальную версию, благо, иных версий Каушенского боя нет. Был ли Врангель таким храбрецом, действительно ли его подчиненные кавалеристы считали, что «барон заворожен, и его немецкая пуля не берет»? Не знаю, но на ум приходит первый бой Николая Ростова, за что он, кстати, был награжден Георгиевским крестом. Ейбогу, стоит перечитать этот эпизод «Войны и мира».
Ольга Михайловна Врангель отправилась за мужем в действующую армию. Она записалась в сестры милосердия Георгиевской Петроградской общины и работала в военном госпитале в городе Вильно. В годы войны работа в госпиталях была модной среди титулованных особ империи. На медицинском поприще они себя не слишком утруждали, по несколько раз в год отправлялись в длительный отпуск и т. п. Кроме всего прочего, Ольга Михайловна оказалась близко к месту службы мужа, и барон имел возможность часто посещать жену.
Как мы уже знаем, конец 1916 г. полковник Врангель встретил на Румынском фронте. О том, что происходит с бароном в бурное революционное время, нам расскажет сам Врангель. Для этого есть две веские причины. Во-первых, барон был мало кому известной личностью и не участвовал активно в событиях 1917 г., так что иных свидетельств о его жизни у историков почти нет. Ну а во-вторых, нам крайне интересно формирование взглядов Врангеля в ходе «российской смуты». Хотя при этом мы должны все время помнить, что это не записки очевидца, а мемуары эмигранта, написанные через несколько лет после окончания Гражданской войны, и, соответственно, события рассматриваются с учетом позднейшего. Ну а от «остроумия на лестнице» не свободен почти ни один мемуарист.
«После кровопролитных боев лета и осени 1916 года, к зиме на большей части фронта операции затихли. Войска укрепляли с обеих сторон занятые ими рубежи, готовились к зимовке, налаживали тыл и пополняли убыль в людях, лошадях и материальной части за истекший боевой период…
Солдаты после 2х лет войны, в значительной массе, также были уже не те. Немногие оставшиеся в рядах старые солдаты, несмотря на все перенесенные тяготы и лишения, втянулись в условия боевой жизни; но остальная масса, те пополнения, которые беспрерывно вливались в войсковые части, несли с собой совсем иной дух. Состоя в значительной степени из запасных старших сроков, семейных, оторванных от своих хозяйств, успевших забыть пройденную ими когда-то школу, они неохотно шли на войну, мечтали о возвращении домой и жаждали мира. В последних боях сплошь и рядом наблюдались случаи “самострелов”, пальцевые ранения с целью отправки в тыл стали особенно часты. Наиболее слабые по составу были третьеочередные дивизии.
Подготовка пополнений в тылу, обучение их в запасных частях стояли в общем весьма низко. Причин этому было много: неправильная постановка дела, теснота и необорудованность казарм, рассчитанных на значительно меньшее количество запасных кадров, а главное, отсутствие достаточного количества опытных и крепких духом офицеров и унтер-офицеров инструкторов. Последние набирались или из инвалидов, или из зеленой молодежи, которой самой надо было учиться военному делу. Особенно резко все эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убыль кадровых элементов были особенно велики.
Со всем этим армия все еще представляла собой грозную силу, дух ее был все еще силен, и дисциплина держалась крепко. Мне неизвестны случаи каких-либо беспорядков или массовых выступлений в самой армии, и для того, чтобы они стали возможными, должно было быть уничтожено само понятие о власти и дан наглядный пример сверху возможности нарушить связывающую офицеров и солдат присягу.
Двухлетняя война не могла не расшатать нравственные устои армии. Нравы огрубели; чувство законности было в значительной мере утеряно. Постоянные реквизиции – неизбежное следствие каждой войны – поколебали понятие о собственности. Все это создавало благоприятную почву для разжигания в массах низменных страстей, но, повторяю, необходимо было, чтобы искра, зажегшая пожар, была бы брошена извне.
В этом отношении много старались те многочисленные элементы, которыми за последние месяцы войны обрастала армия, особенно в ближайшем тылу; “земгусары”, призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль или разрыву снаряда, с благосклонного покровительства и помощью оппозиционной общественности, заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов. Все эти господа, главным образом прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из “интеллигенции”, облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии…
Становилось все более и более ясным, что там, в Петербурге, неблагополучно. Беспрерывная смена министров, непрекращающиеся конфликты между правительством и Думой, все растущее количество петиций и обращений к Государю различных общественных организаций, требовавших общественного контроля, наконец, тревожные слухи о нравственном облике окружавших Государя лиц, – все это не могло не волновать тех, кому дороги были Россия и армия.
Одни из старших начальников, глубоко любя родину и армию, жестоко страдали при виде роковых ошибок Государя, видели ту опасность, которая нарастала и, искренне заблуждаясь, верили в возможность “дворцового переворота” и “бескровной революции”. Ярким сторонником такого взгляда являлся начальник Уссурийской конной дивизии генерал Крымов, в дивизии которого я в то время командовал 1 м Нерчинским казачьим полком. Выдающегося ума и сердца человек, один из самых талантливых офицеров генерального штаба, которых приходилось мне встречать на своем пути, он последующей смертью своей и предсмертными словами: “я умираю потому, что слишком люблю родину”, – доказал свой патриотизм. В неоднократных спорах со мною в длинные зимние вечера он доказывал мне, что так дальше продолжаться не может, что мы идем к гибели и что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя “дворцовым переворотом”…
Другие начальники сознавали, что изменить положение вещей необходимо, но сознавали вместе с тем, что всякий переворот, всякое насильственное выступление в то время, когда страна ведет кровавую борьбу с внешним врагом, не может иметь места, что такой переворот не пройдет безболезненно и что это будет началом развала армии и гибели России.
Наконец, среди старшего командного состава было не малое число и “приемлющих революцию” в чаянии найти в ней удовлетворение для своего честолюбия или свести счеты с тем или другим неугодным начальником. Я глубоко убежден, что ежели бы с первых часов смуты ставка и все командующие фронтами были бы тверды и единодушны, отрешившись от личных интересов, развал фронта, разложение армии и анархию в тылу можно было бы еще остановить».[8]
В этих коротких цитатах Врангель говорит очень о многом и одновременно о многом умышленно умалчивает. Начнем с того, что королевские династии в странах Западной Европы могли существовать без постоянных убийств монархов лишь за счет того, что сами монархи правили не произвольно, а по ими же самими установленным законам. В Западной Европе имелись силы, которые могли в какой-то мере контролировать действия монархов. Так, в Англии с XIII века действовал парламент, а во Франции – парламенты[9], независимая или полунезависимая церковь, наконец, сильные феодалы, располагавшие большими материальными средствами и военной мощью.