Упрямый хутор - Страница 5

- Слышу. Достану тросы, товарищ лейтенант! - откозырял старшина. Для Дуни - постараемся!

- Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.

- Так я не про вас. Про себя говорю - постараюсь для Дуни.

- А, про себя!.. Ну, старайся...

Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.

- Попробуем вытащить ваш трактор, - сказал им Дорохин. - Приготовьте, что нужно, - камни, бревна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!

- Это что ж такое случилось? - спросил старик. - Третьего дни сами сомневались - нельзя, а нынче можно стало?

- Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.

- Да нам-то и не к чему знать. Нам бы свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?

- А чем подвезете камень?

- Чем подвезем?..

- Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе... А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!

Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов - никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные... Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.

- Хорошо работаете, - сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега. - В окопах ничего не слышно.

В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.

- Ну, что там? - спросил Дорохин, подойдя к воде.

- Н-ничего, - дрожащим шепотом ответил старик. - Самое глубокое место вымостили. Т-теперь легче п-пойдет... По-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадешь...

Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.

- Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!

- Яма, черт!

- Т-тонуть будешь - все одно не шуми. Н-нельзя!

Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать, - одна нога по колено на деревяшке, - размахивать руками, согреваясь.

- Заколел!

- С н-непривычки, - отозвался Харитон Акимыч. - Н-не рыбак. А я, б-бывало, чуть лед сойдет, в-вершки ставлю...

- Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвем - пойдет!

В стороне еще кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звездного неба женскую фигуру, подошел.

- Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?

- Я на лошадях приехала, за ездового.

- Где же ваша повозка?

- В хуторе. Товарищ старшина забраковал - скрипит, стучит. Носилками носят камень.

- Я им еще четырех бойцов дал, товарищ лейтенант, - сказал старшина.

- Не нужна повозка? Ну и вам тут делать нечего... Ну, какого черта стоите? - чуть не в полный голос выругался Дорохин. - Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить ничего не стоит?..

Дуня отошла.

- Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну, работайте, - обернулся к старшине, - да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних - назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход...

Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.

- Товарищ лейтенант! А может, я пойду тягачи встречать? - сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.

От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плесе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.

...Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в колене и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.

Дорохин с трудом распутал вожжи.

- Каким-то бабьим узлом завязано...

- Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.

- Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?

Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашел наперед, поправил уздечки, выдернул у одной лошади из челки репей. Держась за грядку, пошел рядом. Лошади шли шагом.

За хутором, на развилке двух дорог, - одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы на передовую, другая узенькая, проселочная, - Дуня придержала лошадей.

- Мне домой - направо. Вот по этой дорожке, в балку. Домой... Когда мы теперь наш хутор заново отстроим?.. Харитон Акимыч говорил: у вас на Кубани нет ни матери, ни жены. Вам же все равно. Приезжайте после войны к нам жить, товарищ лейтенант!

- У меня на Кубани невеста...

- Невеста? - Шевельнула вожжами, лошади пошли. - Ждет вас?

- Не знаю. Писем не получал... Этот серый сейчас захромал или это у него давно?

- Раненный был в ногу. Зажило, а хромает. Теперь так и останется.

Дорохин на ходу свернул папиросу, закурил.

- Куда ж это вы решили меня проводить? До самой каменоломни?

- Вон до того белого кустика.

- То - слива, дичка. Кто-то семечко уронил, выросло. Цветет одна, при дороге... А я мечтала: вот бы хорошо, если б вы у нас остались! Вы нас от немцев освободили, вам тут и жить! Мы бы вас уважали, дом хороший построили бы!

- Наше солдатское дело такое, Дуня, - далеко наперед нельзя загадывать. Не знаем, что с нами завтра будет, кто из нас до конца войны доживет...

- А приехали бы?

- Вот что дома - не знаю. Не пишут мне...

У белой, в цвету, будто обсыпанной снегом, сливы-дички Дуня остановила лошадей.

- Киньте цигарку!

Дорохин в две глубокие затяжки докурил папиросу, кинул.

Взяв вожжи в правую руку, Дуня склонилась через грядку, сильно, до боли, обняла левой рукой Дорохина за шею, жарко поцеловала в губы... Дорохин чуть не задохнулся невыпущенным из легких дымом... Засмеялась, хотела сразу - по лошадям и удрать. Но не тут-то было. Обшлаг рукава кофточки зацепился на плече Дорохина за пряжку ремня планшетки.

- Ой! - смущенно, тихо вскрикнула Дуня.

Пришлось еще склониться к нему, чтобы отцепить рукав. И еще раз поцеловала его.

- Кубань далеко! Не обидится ваша невеста. Не увидит!

Привстала на колени, дернула вожжами, свистнула. Лошади тронули шагом.

- На моих рысаках не ускачешь.

Опять засмеялась, хлестнула кнутом. Рослые, худые одры раскачались, побежали крупной верблюжьей рысью. Повозка загремела по каменистому дну балки...

Дорохин покрутил головой, пробормотал ошалело: "Ну и ну!", поднял с земли пилотку и не успевший погаснуть окурок, жадно, обжигая пальцы, затянулся. Стоял на дороге, пока светлое пятнышко Дуниной кофточки не исчезло в темноте. Повторил, улыбаясь: "Ну и ну!" - и побрел назад в хутор, оглядываясь и прислушиваясь к цокоту колес в балке...

Когда тягачи подошли к берегу Миуса - уже гудело по всему фронту. Немецкие батареи били беглым огнем, вспышки орудийных выстрелов по ту сторону луга за бугром полыхали, как зарницы. Немцы били пока что не по хутору Южному, а вправо, по селу Теплому, - видимо, там почудилось им наибольшее скопление "танков".

Дорохин, посвечивая фонариком, указывал дорогу.