Уотт - Страница 21

Так как же Уотт узнал, что ключ Эрскина не был простым ключом? Да поковырявшись в замочной скважине тоненькой проволочкой.

Тогда Уотт сказал: Сложные ключи открывают простые замки, но простые ключи никогда не открывают сложных замков. Однако, едва сказав это, Уотт пожалел о содеянном. Но было слишком поздно, слова уже сказаны и никогда их теперь не забыть, никогда не вернуть. Однако чуть позднее он жалел о них меньше. А еще чуть позднее не жалел о них вовсе. А еще чуть позднее они снова доставили ему удовольствие, не меньшее, чем когда впервые прозвучали, так мягко, так прельстительно, в его черепе. А еще чуть позднее он пожалел о них снова, гораздо сильнее. И так далее. Пока не осталось лишь несколько степеней сожаления, несколько удовлетворения, но в особенности — сожаления, касательно этих слов, с которыми Уотт знаком не был. И это, возможно, заслуживает упоминания, поскольку для Уотта это было обычным делом, когда речь заходила о словах. И хотя порой случалось так, что минутных раздумий хватало на то, чтобы закрепить раз и навсегда его отношение к словам, когда они звучали, так что они были ему приятны или неприятны более — менее неизменной приязнью или неприязнью, хотя случалось это нечасто, нет, но, думая то так, то эдак, он под конец не знал, что и подумать о прозвучавших словах, даже когда они просты и понятны, как вышеупомянутые, и имеют столь очевидный смысл, и столь безобидную форму, это значения не имеет, он не знал, что о них и подумать от конца одного года до конца следующего, думать ли о них плохо, думать ли о них хорошо или думать о них безразлично.

А если бы Уотт не узнал этого — что ключ Эрскина не был простым ключом, — этого никогда бы не узнал ни я, ни мир. Поскольку все, что я знаю по поводу мистера Нотта и всего, что касалось мистера Нотта, и все по поводу Уотта и всего, что касалось Уотта, исходит от Уотта и только от него одного. И если я не очень много знаю по поводу мистера Нотта, Уотта и всего, что их касалось, то лишь потому, что Уотт многого не знал по этим поводам или не удосужился рассказать. Но он уверял меня в ту пору, когда начал плести свою небылицу, что расскажет все, а несколькими годами позже, когда закончил плести свою небылицу, — что рассказал все. А поскольку я поверил ему оба раза, то продолжал верить и задолго после того, как небылица была сплетена, а Уотт меня покинул. Дело вовсе не в том, что это доказывает, что Уотт действительно рассказал все, что знал по этим поводам, или что он задался такой целью, ведь как оказалось так, что я не знаю по этим поводам ничего, кроме того, что рассказал мне Уотт. Поскольку Эрскин, Арсен, Уолтер, Винсент и остальные сгинули задолго до меня. Дело вовсе не в том, что Эрскин, Арсен, Уолтер, Винсент и остальные рассказали бы что-нибудь об Уотте, разве только чуть-чуть Арсен и еще чуть-чуть Эрскин, зато они рассказали бы что-нибудь о мистере Нотте. Тогда мы имели бы мистера Нотта в исполнении Эрскина, мистера Нотта в исполнении Арсена, мистера Нотта в исполнении Уолтера и мистера Нотта в исполнении Винсента, которых можно было бы сравнить с мистером Ноттом в исполнении Уотта. Это было бы весьма интересным упражнением. Но все они сгинули задолго до меня.

Это вовсе не означает, что Уотт не пропустил чего-нибудь из того, что происходило или было, или что он не приплел чего-нибудь из того, чего никогда не происходило или никогда не было. Уже упоминались трудности, с которыми столкнулся Уотт, пытаясь провести черту между тем, что произошло, и тем, чего не происходило, между тем, что было, и тем, чего не было в доме мистера Нотта. И Уотт в своих беседах со мной не делал никакого секрета из того, что многие вещи, описывавшиеся как происходившие в доме и, разумеется, владениях мистера Нотта, возможно, никогда не происходили или происходили совсем иначе, и что многих вещей, описывавшихся как бывшие или, скорее, не бывшие, поскольку они были гораздо важнее, возможно, не было или, скорее, они всегда были. Кроме того, человеку вроде Уотта сложно рассказать длинную историю вроде истории Уотта, не пропустив одного и не приплетя другого. Но и это вовсе не означает, что я не пропустил чего-нибудь из того, что рассказал мне Уотт, или не приплел чего-нибудь из того, что Уотт мне никогда не рассказывал, хотя я тогда тщательно записывал все в свою маленькую записную книжку. Так трудно, имея дело с длинной историей вроде тай, что рассказал Уотт, даже когда тщательно записываешь все в свою маленькую записную книжку, не пропустить чего-нибудь из того, что рассказывалось, и не приплести чего-нибудь из того, что никогда не рассказывалось, никогда-никогда не рассказывалось.

Не был ключ и ключом из тех, с которых можно сделать слепок при помощи воска, гипса, замазки или масла, а причиной этому было то, что ключ нельзя было заполучить хотя бы на минутку.

Поскольку карман, в котором Эрскин хранил этот ключ, не был карманом из тех, в которые Уотт мог залезть. Поскольку он был не обычным карманом, нет, но потайным, пришитым спереди к подштанникам Эрскина. Если бы карман, в котором Эрскин хранил этот ключ, был обычным карманом вроде кармана пальто, или брючного кармана, или даже жилетного кармана, Уотт, залезши в карман, пока Эрскин не смотрел, заполучил бы ключ на время, достаточное, чтобы сделать с него слепок при помощи воска, гипса, замазки или масла. Тогда, сделав слепок, он вернул бы ключ в тот же самый карман, из которого взял, предварительно начисто обтерев его влажной тряпицей. Но залезть в карман, пришитый спереди к подштанникам, даже если человек при этом смотрит в сторону, не возбуждая подозрений, было, Уотт это знал, не в его силах.

Вот если бы Эрскин был дамой… Увы, дамой Эрскин не был.

Если же вы спросите, откуда известно, что карман, в котором Эрскин хранил этот ключ, был пришит спереди к его подштанникам, то ответ на это будет такой, что однажды, когда Эрскин справлял малую нужду под кустом, Уотт, который, так уж распорядилась Лахезис, тоже справлял малую нужду под тем же кустом, только с другой стороны, приметил сквозь куст, поскольку это был лиственный куст, ключ, поблескивавший промеж расстегнутых пуговиц гульфика.

И всегда, когда невозможность знать мне, знать Уотту то, что знаю я, то, что знал Уотт, кажется абсолютной, непреодолимой, неопровержимой и неподдающейся, можно показать, что я знаю это потому, что мне сказал Уотт, а Уотт знал потому, что ему сказал кто-то или потому, что он выяснил это сам. Поскольку я в этой связи не знаю ничего, кроме того, что сказал мне Уотт. А Уотт по этому поводу не знал ничего, кроме того, что ему сказали или того, что он тем или иным способом выяснил сам.

Уотт мог бы высадить дверь посредством топорика, или ломика, или небольшого заряда взрывчатки, но это возбудило бы у Эрскина подозрения, а такого Уотт не хотел.

И вот так то с тем, то с этим, то с нежеланием Уотта того, то с нехотением Уотта сего тогдашнему Уотту казалось, что он никогда не сможет проникнуть в комнату Эрскина, никогда-никогда не сможет проникнуть в тогдашнюю комнату Эрскина, а чтобы тогдашний Уотт мог проникнуть в тогдашнюю комнату Эрскина Уотту следовало быть другим человеком или комнате Эрскина — другой комнатой.

И все же Уотт, не перестав быть тем, кем он был, проник в комнату, не переставшую быть тем, чем она была, и выяснил то, что хотел узнать.

Изловчился вот да, сказал он, и когда он сказал: Изловчился вот да, то зарделся, пока его нос не принял обычный свой цвет, и свесил голову, сжимая и разжимая свои здоровенные красные костлявые руки.

Звонок в комнате Эрскина имелся, но он был сломан.

Единственным достойным упоминания предметом в комнате Эрскина была картина, висевшая на вбитом в стену гвозде. На переднем плане этой картины был изображен круг, явно проведенный при помощи циркуля и разомкнутый в самом низу. Удалялся ли он? У Уотта сложилось такое впечатление. На заднем плане, на востоке, виднелась точка, или пятнышко. Окружность была черного цвета. Точка — синего, но какого! Все остальное было белым. Как достигалось ощущение перспективы, Уотт не знал. Но оно достигалось. За счет чего появлялась иллюзия движения в пространстве и, казалось, даже во времени, Уотт сказать не мог. Но она появлялась. Уотт задумался, сколько времени уйдет у точки и круга на то, чтобы оказаться на одной плоскости. Или они уже это сделали, хотя бы почти? И не находился ли, скорее, круг на заднем плане, а точка на переднем? Уотт задумался, видели ли они друг друга или же слепо неслись, гонимые некой силой обыкновенного механического взаимного притяжения или игрой случая. Он задумался, прервутся ли они, поменяются местами и, возможно, даже смешаются, или продолжат двигаться по своим траекториям, подобно кораблям в ночи до изобретения беспроволочного телеграфа. Как знать, они могут даже столкнуться. И он задумался, не пытался ли художник изобразить (Уотт ничего не смыслил в живописи) некий круг и его центр в поисках друг друга, или некий круг и его центр в поисках некого центра и некого круга соответственно, или некий круг и его центр в поисках своего центра и некого круга соответственно, или некий круг и его центр в поисках некого центра и своего круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках своего центра и своего круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках некого центра и некого круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках своего центра и некого круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках некого центра и своего круга соответственно, в безграничном пространстве, в бесконечном времени (Уотт ничего не смыслил в физике), и при мысли, что дело, возможно, обстояло так: некий круг и некий центр, не его, в поисках некого центра и своего круга соответственно, в безграничном пространстве, в бесконечном времени, глаза Уотта наполнились слезами, которые он не сдержал, и они ровным потоком беспрепятственно покатились по его шершавым щекам, весьма его освежая.