Унижение - Страница 10
Однажды в пятницу вечером Пиджин приехала к нему расстроенная: около полуночи ее родителям в Лансинг позвонила Луиза и рассказала, как ее использовала и обманула их дочь.
— Что еще? — спросил он.
В ответ Пиджин расплакалась:
— Она рассказала им о тебе. Что я живу с тобой.
— И что они на это сказали?
— К телефону подошла мама. Отец спал.
— И как она отреагировала?
— Спросила меня, правда ли это. Я ответила, что не живу с тобой, но что мы близкие друзья.
— А что отец?
— Он не берет трубку.
— Почему?
— Не знаю. Между мною и моим отцом никогда не вставал другой мужчина. Гадкая сучка! Никак не может заткнуться! — кричала она. — Навязчивая, ревнивая, властная, злобная сучка!
— Это действительно так тревожит тебя — что она рассказала все твоим родителям?
— А тебя?
— Только если ты встревожена. А так — абсолютно нет. Я думаю, это даже к лучшему.
— А что я скажу отцу? — спросила она.
— Пиджин Майк, скажи ему что хочешь.
— А вдруг он вообще откажется разговаривать со мной?
— Тогда с ним поговорю я, — сказал Экслер. — Все очень просто.
— Как бы он ни был зол?
— С чего бы ему злиться? Твой отец разумный, здравомыслящий человек.
— Почему меня это так подкосило?
— Ты сама сказала. Лесбийский гамбит. Вот она, верность отцу.
— Ах, сучка! Взять и позвонить им! У нее совсем крыша поехала. Не контролирует себя.
— Да, — согласился он. — Видимо, любая мысль о тебе причиняет ей страдание. Но у тебя-то крыша не поехала. И у меня. И у твоей матери, и у отца.
— Тогда почему отец не стал говорить со мной?
— Если тебя это так волнует, почему бы не позвонить и не спросить его? Может быть, ты хотела бы, чтобы я с ним поговорил?
— Нет, я сама.
Они сначала поели, а уже потом она позвонила отцу, закрывшись в кабинете. Минут через пятнадцать вышла, протянула ему трубку и кивнула.
— Эйса? — сказал он. — Привет!
— Привет! Слыхал, ты соблазнил мою дочь.
— У нас роман, это правда.
— Не скрою, я несколько удивлен.
— Не скрою, я тоже, — со смехом ответил Экслер.
— Когда она сказала, что собирается навестить тебя, я и не предполагал, чем все кончится.
По голосу Эйсы трудно было определить, рассержен ли он, и Экслер решил исходить из предположения, что нет, не рассержен.
— Ну, я рад, что ты ничего не имеешь против, — сказал он.
Последовала пауза, потом Эйса ответил:
— Пиджин — сама себе хозяйка. Она уже давно не ребенок. Послушай, тут Кэрол хочет сказать пару слов. — И Эйса передал трубку жене.
— Да уж, — проговорила Кэрол, — кто бы мог предположить такое во времена нашей молодости в Нью-Йорке?
— Никто, — согласился Экслер. — Я не мог бы такого предположить даже в тот день, когда она тут появилась.
— По-твоему, моя дочь поступает правильно? — спросила Кэрол.
— Думаю, да.
— Какие у вас планы? — продолжала Кэрол.
— У меня — никаких.
— Пиджин всегда умела удивить нас.
— Она и меня удивила, — ответил Экслер. — По-моему, себя тоже.
— И свою подругу Луизу.
Он воздержался от замечания, что Луиза сама достойна удивления. Понятно было, что Кэрол хочет, чтобы ее голос звучал мягко и дружелюбно, но по некоторой отрывистости фраз он понял, что разговор дается ей нелегко и что они с Эйсой изо всех сил стараются вести себя разумно, как полагается, только потому, что им кажется, так будет лучше для Пиджин. Родители не хотят отталкивать ее в сорок лет, как оттолкнули в двадцать три, узнав, что она лесбиянка.
В следующую же субботу Кэрол примчалась из Мичигана, чтобы пообедать с Пиджин в Нью-Йорке. Пиджин в тот день уехала в город утром, а вернулась в восемь вечера. Он дождался ее, приготовил ужин и, только когда они поели, позволил себе спросить, как все прошло.
— Ну так что она сказала?
— Хочешь, чтобы я была честной до конца? — ответила Пиджин.
— Да, пожалуйста, — попросил Экслер.
— Хорошо, — сказала она, — постараюсь припомнить все как можно точнее. Это был мягкий допрос с пристрастием. Ее реакция не заключала в себе ничего вульгарного и эгоистичного. Просто канзасская материнская прямота.
— Продолжай.
— Ты действительно хочешь знать все?
— Да, — подтвердил он.
— Ну, во-первых, в ресторане она меня не узнала и проскочила мимо столика, за которым я сидела. Я ее окликнула.
Она обернулась: «О боже, да это моя дочь! Какая ты хорошенькая!»
«Хорошенькая? А раньше ты не находила меня хорошенькой?» — спросила я.
«У тебя новая прическа, и ты так никогда раньше не одевалась».
«Я стала более женственной — ты это имела в виду?»
«Определенно! — ответила она. — И тебе это очень идет, дорогая. Сколько это продолжается?»
Я сказала сколько, и тут она заметила: «Какая симпатичная стрижка! Должно быть, очень дорогая».
«Просто решила попробовать что-нибудь новенькое».
«Мне кажется, ты сейчас пробуешь что-то новенькое во многих смыслах. Я сюда выбралась, чтобы удостовериться, что ты обдумала все последствия своего… романа».
Я ответила ей, что не уверена, обдумывает ли кто-то вообще свои романтические отношения, а мне они приносят радость.
И тогда она сказала: «Мы слышали, он лечился в психиатрической больнице. Кажется, это было год назад. Кто говорит, что он провел там три месяца, кто — шесть, я точно не знаю».
Я сказала ей, что ты провел там двадцать шесть дней и что это было связано с профессиональными проблемами. Что ты на время утратил способность играть на сцене, а без актерской игры расклеился. И еще я сказала, что, с какими бы психическими проблемами ты ни столкнулся, они никак не сказываются на наших отношениях, что ты совершенно здоров, здоровее всех, кого я знала, и что, когда мы вместе, ты совершенно уравновешен и счастлив.
Тогда она спросила: «А с игрой на сцене у него по-прежнему не ладится?»
И да и нет, сказала я. Не ладится, но благодаря встрече со мной и нашим отношениям, как мне кажется, это перестало быть такой трагедией. Теперь ты, скорее, напоминаешь спортсмена, получившего травму и ожидающего, когда все заживет.
Она сказала: «Ты ведь не считаешь своим долгом спасти его?»
Я заверила, что нет.
Она спросила, чем ты заполняешь время, а я сказала: «Он видится со мной. И мне кажется, намерен видеться и дальше. Он читает, гуляет, покупает мне одежду…»
Тут она прямо подскочила: «Так это он купил тебе эту одежду. Да, я должна была догадаться, что именно в это русло он направит свою фантазию. Гетеросексуальный Пигмалион ваяет свою лесбийскую Галатею!»
Я сказала, что она придает этому слишком большое значение, просто нам обоим это нравится и тут не о чем больше говорить. Что если ты и влияешь на меня, то только так, как я сама бы того желала.
Но она все не унималась и спросила, с тобой ли вместе я покупаю себе одежду.
Я ответила: «Обычно да. И, повторяю, мне кажется, это доставляет ему радость. И по нему это видно. И вообще, раз у нас такой эксперимент, надо вести себя по правилам». И еще я сказала, что не понимаю, почему это должно кого-то волновать.
И вот тут тональность разговора изменилась. Она сказала: «Да, признаться, меня это волнует! Мир мужчин нов для тебя. И удивительно — хотя, может, и не очень, — что мужчина, которого ты выбрала для первого знакомства с этим миром, на двадцать пять лет старше тебя и перенес такой серьезный нервный срыв, что оказался в больнице. К тому же он остался не у дел. По-моему, это не предвещает ничего хорошего».
Я сказала ей, что нынешняя ситуация вовсе не кажется мне хуже прежней, когда подруга, которую я так любила, однажды объявила мне: «Я больше не могу жить в этом теле, хочу быть мужчиной».
А потом я произнесла целую речь, Саймон, я ее заранее заготовила и отрепетировала, пока ехала до города. Вот что я сказала: «Что касается разницы в возрасте, мама, я не вижу здесь никакой проблемы. Если я хочу стать привлекательной для мужчин, то более удачного способа узнать, насколько мне это удается, не придумаешь. Этот человек — лучший тест. На двадцать пять лет старше — значит, на двадцать пять лет больше опыта, чем у моих ровесников. О браке речь не идет. Я же объяснила, мы просто счастливы вместе. И отчасти я счастлива с ним именно потому, что он на двадцать пять лет старше меня».