Универмаг - Страница 51

Фиртич давно был знакок с Кузнецовым. Но той неопределенной степенью знакомства, когда каждый из них мог принять его и как дружбу, и как равнодушие, и даже как вражду. Бывают такие странные отношения. Все зависело от обстоятельств. Охваченный желанием во что бы то ни стало заполучить весь пакет заказов на новое оборудование «Олимпа», Фиртич не все предусмотрел. А теперь вот как дело обернулось. Не одной голубой шерстью да пирожками. Кузнецов даже и не вспоминал, что Фиртич запретил продажу пирожков, а ведь наверняка был в этом лично заинтересован... Он берег Фиртича для серьезного дела. Конечно, он не мог предположить, что именно от Лисовского, главного бухгалтера «Олимпа», будет зависеть его судьба — экспертизу могли поручить и другому... Но не раз бывавший во всяких передрягах, Кузнецов свято верил: то, что сегодня кажется пустяком, завтра может стать решающим.

Превыше всего Кузнецов ценил ловкость. Если он чувствовал, что его поступок расценивается как хитрость, он был недоволен собой, считая, что в чем-то , изменила ему ловкость. Хитрость должна быть незаметна, как дыхание. И фразу, которую обронил тогда у себя дома Лисовский о том, что еще следует разобраться, почему он, директор ресторана, при всех своих великих блатах и возможностях допустил эту заваруху, Кузнецов рассматривал как недостаточную свою ловкость...

И, точно угадывая ход его мыслей, Фиртич произнес:

- Ты уже виделся с Лисовским? И хотел его купить. И проехало. — Фиртич не знал об этом факте, но по молчанию Кузнецова понял: так оно и было. — Есть люди, Аркадий Савельич, которые не вписываются в твое представление о мире.

- А в твое? — иронически произнес Кузнецов.

- А в мое, Аркадий Савельич, в мое вписываются! — с нажимом сказал Фиртич. — Этим мы и отличаемся друг от друга. Хотя многим можем показаться близнецами. У нас разные точки отсчета, Аркаша. Что делаешь ты, Аркаша, я ненавижу. А что делаю я — тебе безразлично... Лисовский — мой бухгалтер. И останется им, чего бы мне это ни стоило.

От стекла задней двери донесся шорох. Фиртич обернулся. В прямоугольнике окна он увидел Валеру.

- Скажи своему холую, пусть погуляет, — произнес Фиртич.

Кузнецов приоткрыл дверь и бросил в проем:

- Погуляй.

Валера сделал несколько шагов и остановился, прижимая к животу пакеты.

- Что ты хочешь от Лисовского? — проговорил Фиртич.

- Ты ж понимаешь, Костя, я как директор ресторана лицо без материальной ответственности, но мои люди...Короче. — Чтобы экспертиза подвела под другую статью. Вместо особо крупных к обычному... Ну, сменить статью, словом.

- А по совокупности?

- Я найму лучшего адвоката, Костя. Все будет чисто.

Фиртич усмехнулся:

- Любопытно. Твой Валера утверждает, что улик против тебя лично нет. К тому же ты без материальной ответственности...

- При статье, к которой подведет Лисовский, улики появятся. Той дуре бухгалтеру нечего будет терять...

- Значит, так, Аркадий, — перебил Фиртич. — Я попытаюсь поговорить с Михаилом Януарьевичем... Но у меня условие. Ты ни при каких обстоятельствах не станешь меня шантажировать. И мне нужны гарантии. Дела, связанные с Анной, должны быть забыты!

- Расписку, что ли, тебе дать? — буркнул Кузнецов. — Гарантия может быть одна, Костя. На пенсию я ухожу через месяц-другой. Купил домик в Крыму, уеду отсюда. — Кузнецов заметил, как уголки губ Фиртича тронула слабая улыбка. — Чего ты?

- Так. Свои мысли... Ладно, Аркадий, я сам позабочусь о гарантиях. Зови своего адвоката.

Фиртич понял ситуацию. Кузнецов может жить спокойно при условии, что кто-то прикрывает его грехи. Если никто не сядет в тюрьму, спокойной жизни ему не будет. Дамоклов меч...

Кузнецов приспустил стекло и кликнул Валеру. Сырой воздух вполз в теплый салон зримой сиреневой полосой, увлажняя ноздри, наполняя свежестью легкие. Валера протиснулся в салон, положил пакеты и откинулся в блаженстве на спинку. Замерз, бедняга...

- Вот что, Валера, — произнес Фиртич. — Вы будете всю дорогу молчать. Как камень. И ты, Аркадий. У меня нет никаких с вами дел. Нет и не было. Нам нечего обсуждать! Вы поняли, адвокат? Это официальное заявление.

Он протянул руку и вогнал в паз магнитофонную кассету. Медленная музыка заглушила нетерпеливое урчание двигателя. В зеркале он видел взгляд Валеры, в недоумении обращенный к Кузнецову...

В потоке идущих мимо автомобилей образовался просвет, и Фиртич нажал на газ.

У Стеллы Георгиевны Рудиной было отвратительное настроение. И не без причин. Во-первых, вчерашнее письмо от мужа. Конечно, он прав. Нельзя так долго жить порознь. А что делать? Сейчас ей никак не взять отпуск — связалась с этой Второй обувной на свою голову. Да и не тянуло ее в Заполярье. Все ее там раздражало. Даже песни. Взрослые люди бренчат на гитаре и вяжут какие-то глупые слова. Пустое кривлянье... Семен, муж, видел ее состояние. И объяснял это просто хандрой, непривычной обстановкой. А может, и догадывался об истинной причине, но, боясь признаться самому себе, валил все на обстоятельства. Была и вторая причина дурного настроения: Рудина и не помнила, когда еще в отделе наблюдалась такая низкая реализация товаров, как вчера. Последняя сверка чеков ее ошеломила. Выручки почти никакой не было. А те крохи, что все-таки были, — от продажи осевшей на складах московской и ереванской обуви. А склады ломились от продукции Второй обувной фабрики. И Рудина подозревала, что фабрика, пользуясь ситуацией, завезла в каретники значительно больше обуви, чем оговорено счетом. В надежде выставить Универмагу в дальнейшем дополнительный счет... Надо что-то делать. Надо позвонить этому старикашке Платону Ивановичу. Случись неприятность, бриллиантовые кольцо и серьги, которыми одарил ее за услугу старик, будут не ценнее обыкновенного стекла... Да, напрасно она связалась с этой дрянной фабрикой, но пути назад уже нет.

Рудина сидела на заседании месткома, укутав плечи в платок с пунцовыми крупными цветами. Кроме того, что Рудина являлась членом местного комитета, ее присутствие на сегодняшнем заседании было обязательным — разбиралась докладная старшего администратора на продавщицу обувного отдела Татьяну Козлову. Если местком сочтет претензии администрации обоснованными, то секцию могут лишить премии, а то и весь отдел. Вчера к Рудиной подошел водопроводчик Леон и попросил заступиться за Козлову. Он рассказал о каком-то бабьем методе — пить настои на водке по графику, чтобы избавиться от ребенка. Наглый молодой человек. И вид у него такой, словно знает он что-то важное, но согласен молчать. А может быть, и вправду знает?..

Рудина взглянула на сидящую в углу Татьяну. Длинные руки девушки падали на колени, прямые волосы светлым потоком прятали худое лицо и плечи от посторонних взглядов.

«Ну и мода!» — с неприязнью подумала Рудина. Она недолюбливала эту колючую девчонку. Да и Татьяна к ней не очень расположена, это Рудина чувствовала. И не прочь была расстаться с Татьяной. Надо ее направить на переаттестацию, а там видно будет...

- Почему не начинаем? — спросила Рудина.

- Риту ждем. Комсомольского вождя, — ответила профорг Лаура Степановна. — Ее кадр... А вот и она!

В кабинет вошла Рита. Маленького роста, в крупных круглых очках. Многие старые «олимпийцы» знали ее еще девочкой — бабушка Риты долгие годы ведала плановым отделом. Рита училась заочно в торговом институте. И вот уже второй год ее выбирали секретарем комсомольской организации.

- Наконец-то, — вздохнул старший администратор Сазонов. — Мы, кажется, не в отпуске, а на работе.

«Вечно он чем-то недоволен, чертова Каланча», — подумала Рудина и вспомнила сестру Сазонова Шурочку. Правда, бухгалтер в последнее время не очень досаждала своим надзором, но это-то и вызывало тревогу. Вот семейка!.. Что он привязался к этой Татьяне Козловой?!

- Да, да. Ближе к делу, товарищи, — поддержала Лаура Степановна. — У нас еще и второй вопрос — воскресник по уборке Универмага.