Унисоны (Книга стихов) - Страница 8

Сумеем в были воплотить,

И шли открыто без опаски,

И не за что себя корить.

Народной массой одолели

День и число, и номер класса,

И быль, как сказка, в самом деле,

И нет нам удержа и спаса.

1998

x x x

Я не сумею тебе рассказать,

Слышал ли, как вы меня хоронили...

Лучше при жизни опять и опять

Мне говорить, что меня вы любили...

Редко придете меня навестить,

Или со временем и не придете,

Это заранее просто простить,

Так приходите сейчас, по охоте...

Может, и стану я рядом витать,

Но показать это вам не сумею,

Лучше, чем песней за сценою стать,

К вам дотянуться рукою своею.

Жизнь жестоко диктует порой,

Но чтобы ей до конца насладиться,

Может, носиться в ней не по прямой,

Чтоб не тянуло назад возвратиться.

1998

x x x

Пугают даты под стихами,

Над чащей сосен петухи.

Полутона в вороньей гамме.

Почти замолены грехи.

Умеет за глухой оградой

Взгляд различить и тон, и суть.

И непомерною наградой

Считаешь каждое чуть-чуть.

1998

x x x

Я опять на часы не гляжу.

Слишком рано детей разбужу.

Что со мной? Нетерпения зуд.

Жизнь короткая - долог мой суд.

И вы будете тоже мечтать,

Чтобы мог вас мой голос поднять,

Но никак не вернуть, не забыть,

И вы станете детям звонить...

1998.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ НОЧИ

x x x

Пыльный ветер по стылой Фонтанке,

В Шереметьевском доме окно,

Можно в горькую тайну изнанки

Заглянуть сквозь него заодно.

До Цепного моста недалеко:

Только окна твои миновать

И подъезд недреманного ока,

Чтоб вернуться от Летнего вспять.

Все круженье,

круженье,

круженье,

Нету силы идти напролом,

Окружение, как окруженье,

Неразъемность наручников - дом.

В этом городе полном печали

Строк, отлитых на все времена,

Сколько душ свою ночь повстречали

Под приютом безмолвным окна.

К Черной речке теперь пешеходом,

Незастроенным веком мечты,

И больнее печаль с каждым годом,

И разведены ночью мосты.

x x x

Письма - это совсем не бумага,

Не отчаянья мрак по ночам,

Эти строки при свете - отвага

Разговора с собой по душам.

Тайна здешних болот не раскрыта,

Из погубленных душ пьедестал,

Конь в брезгливом испуге копыта

Над застывшею болью задрал.

И отчаянье в реку стекает,

Не скудеют его родники

Наводнения проза такая

Хмуролобым совсем не с руки.

Обновления ветер спесивый,

Ожидание жизни иной,

Город самый красивый в России,

Город самый в России больной.

Червоточина в тайне зачатья

Открывается много спустя,

А смертельные сфинксов объятья

На почтовых конвертах - пустяк.

Но он тянет, как пропасть с обрыва,

Как объятья в разлуке твои,

Над Фонтанкой окно молчаливо,

За оградой в саду - воробьи.

x x x

Где-то тут, на Кронверке

Витают

Души их, и тени их бредут,

В жизни неприкаянны веками

Верой защищавшие редут.

Сколько тут опал и междометий,

Возвращений горьких и смертей,

Уголок не сыщешь на планете

Сердцу и страшнее и святей.

Отдана Лубянке эстафета,

Наполняет голос новояз,

Это здесь они висели где-то,

И веревка тут оборвалась.

Но концы ее легко связали

С той поры в трепещущей ночи

Тени их и души их из дали,

А за ними следом палачи.

Не полны раскаянья и страха

В рвенье "до конца искоренить",

По ветру их красная рубаха,

"Слово - дело" - вековая нить.

Волны что-то важное такое

Шепчут, как им кажется тайком,

На Руси не ведают покоя

Души ни до смерти, ни потом.

x x x

Это тайна ночного полета

Всех на свете земных Маргарит,

На Исакии ангел кого-то

Словно... шерп молодой сторожит.

За Фонтанкой у церковки Анны,

Зацепившись, упала луна

И катилась по рельсам трамвайным,

Как однажды в Москве голова.

Эти тонкие ленты стальные

Ночь разрежут двойной колеей,

И пойдут за тобой остальные,

Как тропинкой идут полевой.

Но в томительном сером тумане

Ночи, не насылающей сон,

Все мосты развели атаманы

Недоступных для смертных времен.

И приходится верить, тем паче,

Что уже совпаденья пошли,

И нельзя прикоснуться иначе

Ни к каким наслажденьям земли.

x x x

Тышлер здесь подглядел свои тени

Декорации крыш городских,

Робко окна трепещут в смятенье,

Заворожено город притих.

За какой занавеской отсюда

Абажуром расправленный свет,

Уцелевшая чудом посуда

Вековых дореформенных лет,

Молью травленный стол с перламутром,

Речь, отличная вязью от всех,

Этот взгляд неожиданно мудрый,

Этот не позабытый успех.

Возвращение, как отрезвленье,

Здесь живет еще дух, а не быт,

Из раскромсанного поколенья,

Кто осмеян, обгажен, убит...

У Никольского, словно в котомке,

В саркофаге глухого двора,

Перворусских варягов потомки,

Что на службу к холопам с утра.

А ночами,

ночами,

ночами,

Неподвластные гнусной братве,

Были горькой судьбе палачами

В непокорной своей голове.

И над крышами вдовой столицы

Поднимается дух по ночам,

И узорами окон хранится,

Шифрограммами светится нам.

И читается без перевода

Через век, через тысячу лет,

По истории странной подвода

На пути без конца и примет.

x x x

В Озерках горят дома

Вековой постройки,

На пожаре кутерьма,

Перерыв на койке...

Бродит Бродский под окном,

Ходасевич ходит,

Пушкин с пушкой - в полдень гром,

Эхо не находит.

Достоевский достает,

Пьет чаек Чайковский,

А на Невском идиот

Ищет нос майорский.

Скачут кони, львы рычат,

Фрески, маски, доски,

Барельефы для внучат

Мизерны и плоски..

Першпективы, купола,

Ворота, решетки,

Божья матерь, чья взяла?

Контуры нечетки...

У излучины реки

С подставной Авроры

Разбежались морячки

Все на заговоры.

Белый выбелил в ночи

Серебром останки,

Не умчались палачи

В табор на тачанке.

Задохнулись митинга,

И филон Филонов

Не хрипатит ни фига

Ни с каких балконов.

Киров бросился кирять

Из пуантов потных,

Жданов не желает ждать

Скрип засовов плотных...

Ягужинский стылый дух,

Некрасив Некрасов.

Страсти фитилек потух

На трухе матрасов.

x x x

Как от дружбы дойти до любви.

Креслом бил зеркала режиссер.

И все кутался Храм на крови

В бесконечный ремонта узор.

Чилинзелли в окно заглянул,

Бестолково трубили слоны.

А мне слышался нежный Катул,

А им снились об Африке сны.

Не взирая на вывески лет,

На их красный партийный резон,

Во дворцах по полуночи свет

И хрустальный напоненный звон.

У Ани`чкова в красном дому

К Белосельской спешили на бал,

Угоревший в картежном дыму

Пушкин руку Россет подавал.

Их движения тень не легла

За решетки тельняшечьих лет,

И поганая власть не смогла

Воспаривших загнать в турникет.

Днем отсюда инспектор ходил

К Демени и спектакль принимал,

Он из марионеток удил

Большевистским чутьем криминал.

Но на вывеске каждой кресты

Жирно ставил хозяин былой

И бросал в опохмелку висты,

И в года, как в Неву, с головой.