Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших р - Страница 7

Что касается слушающего, то, по-видимому, он тоже замечает лишь часть повторов, а полностью выделить и расшифровать их он может только при применении формального метода. Сама возможность заметить повторы, с тем, чтобы построить затем исходную гипотезу, связана для слушающего с двумя факторами. Первый из них – это чувство превосходства по отношению к говорящему. В наблюдении, использованном в качестве модели, бесконечные однообразные «возвращения» к компонентам ситуации «перелом» и нелепая фраза о большом псе, который мог бы сломать лапу, создавали для слушающего комический эффект, связанный с личностью говорящего. Другими словами, слушающий иронизировал, смеялся над говорящим и ощущал себя в позиции: Он другой = Я лучше. Ощущение его другим собственно и было вызвано «позицией эксперта»: тем фактом, что он не замечает, а я заметил, то есть мне удается то, что не удается ему. Именно это ощущение сравнительной успешности придавало слушающему ту проницательность, которая почти полностью отсутствует в отношении собственных высказываний.

Второй фактор – это специфическая семантика повтора. Микросюжет опасности, боли, болезни, смерти всегда привлекает внимание слушающего и относится к разряду фильтров (подробнее: Новикова-Грунд, Психосемиотика). Если бы повтор не был связан с этой семантикой, а представлял собой нечто нейтральное, вероятность того, что слушающий заметит его в спонтанном тексте, не прибегая к формальной процедуре, была бы значительно ниже. Так, практически незамеченными проходят в спонтанных текстах синтаксические повторы.

Синтаксические повторы.

Синтаксические повторы гораздо менее заметны, чем повторы сюжетов и микросюжетов. Не будет преувеличением считать, что они выявляются только при применении формальной процедуры. Расшифровке же без ее применения они вообще не подлежат – интуитивно они практически не регистрируются.

Если вернуться к уже рассматривавшемуся спонтанному тексту Г., то можно увидеть в этом тексте ряд синтаксических повторов – это разнообразные конструкции, не содержащие агенса. Агенс – это термин из теории глубинного синтаксиса. Он обозначает синтаксическую позицию, в которой стоит слово, называющее того, кто совершает действие.

Примером наиболее распространенных неагенсных конструкций, часто встречающихся в русском языке, являются безличные предложения. Надо чаще читать газеты; хочется спать; ему пришло в голову прогуляться, а также предложения, в которых наличествует синтаксический субъект – обычно подлежащее или дополнение – но этот субъект не называет того, кто совершает действие: Будущее требует от человека все больших знаний; наука открывает новые горизонты; жирная пища вредна для здоровья. Так, в предложении: Чтение газет необходимо для понимания ситуации – на поверхностно-синтаксическом уровне есть подлежащее (чтение), но умолчивается тот, кто это чтение совершает.

Рассмотрим текст Г. еще раз, подчеркивая и расшифровывая в скобках указанный тип повтора.

Там болотце такое, и деревья как скелеты…(здесь нет действия и, соответственно, отсутствует агенс – тот, кто действие совершает) Там один прыгнул (прыгнул один кто? Агенс наличествует, но не определен), и вдруг как хрустнет (кточто совершает «акт хрустения?» Агенса нет «по грамматическим причинам»: предложение, на уровне поверхностного синтаксиса, безличное, то есть в его структуре отсутствует место для агенса). Думаю (агенс Я пропущен, хотя и восстанавливается по контексту): лыжа у него или нога?… А он отламывает ветку, прямо как куриную ножку… А там речка незамерзающая (см. комментарий к первому предложению), и кирпичей в шеверу натыкано, туда если ногой попасть – хряп, и ноге конец…(снова безличная конструкция – см. выше – повторенная трижды). Этот чайник, он крепление сломал, полез пальцем – и палец как куриную ножку (неполное предложение, агенс восстанавливается из контекста, но не обозначен), ну не сломал, но мог бы…

Итак, короткий текст почти целиком состоит из неагенсных конструкций, то есть таких, в которых субъект действия либо отсутствует в принципе, либо грамматически наличествует, но семантически расплывчат и неопределен.

Исходная гипотеза в отношении данного текста была сформулирована следующим образом: если повтор безагенсных и псевдоагенсных конструкций является у Г. некоторым «возвращением» к постоянной проблеме, а не случайным компонентом отдельного речевого эпизода (привязалась синтаксическая модель), то он должен регулярно возникать и в других спонтанных текстах Г. Путь от исходной гипотезы через цепочку расширения контекстов и последовательной верификации каждого этапа привел к следующему заключению: неагенсные конструкции абсолютно превалируют в описаниях ситуаций, в которых протагонистами являются доминирующие и пугающие (огромные, громкие) люди из окружения Г., а также природа и элементы городского пейзажа, связанные с шумом, движением и опасностью (огромные и громкие городские улицы, подъемный кран, экскаватор). Напротив, Я и мое – тихое (мать, любимая девушка) – описываются только и исключительно агенсными конструкциями. Кроме того, в отношении Я происходит постоянное опускание агенса в ситуациях, описанных внутренними когнитивными предикатами (думаю, знаю, догадываюсь, понимаю), то есть конструкция приближается к неагенсной (агенс наличествует, но говорящий избегает его называть). Из этого вытекает следующая исходная гипотеза: думать, знать, догадываться, понимать и прочие предикаты когнитивного ряда, примененные к себе, также описывают ситуации, вызывающие напряжение и страх. Эта гипотеза тоже была подтверждена и верифицирована с помощью описанной процедуры. Надо заметить, что неагенсные конструкции появлялись в большом количестве в текстах Г. в тех случаях, когда речь шла о вымышленных или частично вымышленных ситуациях – или, наоборот, вымыслы и конфабуляции Г. всегда связаны не с собой и своими действиями, а с фигурами других, которые и описываются неагенсными способами. В частности, в большинстве случаев употребление сослагательного наклонения было сцеплено с неагенсными конструкциями и с ситуациями, в которых действовали другие.

Примененная к двум типам повторов в текстах одного и того же говорящего, процедура обнажила сцепление атрибутов, или кластер:

а) другой – подавляющий, опасный, громкий;

б) его действия и ситуации, в которых они происходят, – предмет фантазирования Г., он знает, что на самом деле их не было вовсе или все происходило не совсем так, как он описывает;

в) природа и городской пейзаж – еще одна репрезентация враждебного другого, со всеми вытекающими синтаксическими последствиями;

г) «перелом» – микросюжет, маркирующий одновременно вымыслы и конфабуляции Г. и опасного и громкого другого; неагенсные конструкции – синтаксический элемент, маркирующий одновременно опасного и громкого другого, собственные вымыслы Г. и опасную внешнюю среду;

д) сам Г. приближается к ощущению себя опасным, сильным, другим, предающимся фантазированию, когда утверждает про себя, что он знает, понимает, думает.

Полученный результат позволяет более проницательно воспринимать новые спонтанные тексты Г.: едва появляется один из вышеперечисленных элементов кластера (сцепления), как следует понимать, что речь идет о чем-то, пугающем Г. и о ситуации, в истинности которой он не уверен. Кроме того, анализ синтаксических повторов выявил страх Г. по отношению к другим, к среде обитания, к себе самому.

Работа с повторами в спонтанных устных текстах показала, что носитель языка, будь то великий писатель, ребенок с отставанием в развитии или исследователь, который (традиционно занимая «марсианскую» позицию отстраненного и будто бы находящегося над ситуацией наблюдателя) взялся анализировать тексты, – все они находятся практически в равных отношениях с текстом: они осознают лишь малую часть информации, которой с тем или иным успехом пользуются в процессе коммуникации.