Ундервуд - Страница 6
Каждый день похож на предыдущий. В детстве я любил наблюдать за тем, как из крана в саду капала вода. Помню, я все ждал, что наступит тот момент, когда очередная капля окажется какой-то особенной, не такой как остальные. Но, конечно, этого так ни разу и не произошло. Моя теперешняя жизнь напоминает мне те моменты. Просыпаясь утром, я надеюсь на то, что вот-вот случится что-то, отчего будущее вдруг превратится в нечто туманное. Раньше я считал, что уверенность в завтрашнем дне много стоит, но, как оказалось, это было ошибкой. Вообще, мне недавно пришло в голову, что, возможно, причины войны кроются не в экономических или политических кризисах, а в элементарной скуке. Я бы даже вывел показатель обыденности, как, например, градус по Цельсию или Фаренгейту для определения температуры. Пусть это будет 1 Ск, как «скука». Достигает уровень своего максимума – пожалуйста, примите пилюлю в виде военного конфликта. Полегчало?
Самое сложное в создавшейся ситуации то, что мне не с кем поговорить на эту тему. Моя жена – милейшее создание, но она не поймет. Когда-то я считал, что могу поделиться с ней любой мыслью, любым переживанием, но сейчас… Нет, это совершенно невозможно. Я знаю, как она отреагирует. Виновато улыбнется и обнимет меня, будто на самом деле стала причиной того, что со мной произошло. Это не так, конечно. Адель видит, что со мной не все в порядке, и старается помочь мне в меру своих возможностей. Но что она может? Любить меня еще больше? Я не могу требовать этого от нее, тем более что она и так всем своим видом показывает, что готова выполнить любую мою просьбу, любой каприз. Это не выход – ни для меня, ни для нее. Безумно жаль, что Анджей решил перейти черту, мне его очень не хватает. Возможно, он мог бы стать тем единственным, кто понял бы меня, потому что я сам себя не понимаю. Пишу всю эту ахинею и осознаю, что в ней нет ничего, кроме банального кризиса среднего возраста, наступившего немного раньше времени. Б.М.Б. давно не отвечает мне, возможно, потому, что я неправильно формулирую вопросы. В жизни каждого человека должен быть тот, кому он может сказать все – пусть это будет ничего не значащий набор слов, не важно. Необходим слушатель. В моем случае единственным собеседником, да и то не слишком разговорчивым, можно считать разве что мою «Ундервуд». Я зову ее Ундиной, хотя это и бессмысленно. В ее металле столько же от русалки, сколько в танке – от бабочки. Тем не менее, как странно бы это ни прозвучало, ей все же удалось влюбить меня в свои клавиши. Говорят, что если русалка родит ребенка от человека, то обретет душу – бессмертную и чистую, как слеза младенца. Кто знает, возможно, то, что я пишу сейчас, и есть наше дитя? Тогда мне жаль его, ведь он придет в этот свет калекой. Я все чаще задумываюсь о том, что мои размышления не должны увидеть свет. Во-первых, они не дадут людям ничего нового. А во-вторых, в этом мире и так слишком много темного и уродливого. Зачем усугублять эту мрачную палитру? Но пока рано думать об этом. Мне кажется, что я еще не все сказал.
Конрад встал из-за стола и прошелся по комнате. Он заметил, что та часть пола, которую он часто мерял шагами, успела изменять цвет и теперь напоминала вытоптанные покрытия каких-нибудь сельских муниципальных учреждений, по которым каждый день бродят целые толпы людей, решающихся какие-то кажущиеся им важными проблемы. Мужчина усмехнулся, подумав о том, что однажды в это помещение зайдет какой-нибудь его потомок и, с удивлением взглянув на это унылое свидетельство одиночества, лишь пожмет плечами и покроет доски еще одним слоем лака или просто заменит их новыми. Почувствует ли он, что здесь когда-то сидел его предок, погруженный в собственные мысли, и пытался разобраться в себе? Безуспешно пытался, добавил Конрад про себя. Увлекшись фантазиями на тему будущего, он вдруг рассмеялся, поймав себя на том, что с удовольствием бы познакомился с этим неведомым человеком, который, возможно, окажется старше его самого. Как же, черт подери, некстати ушел Анджей! Возможно, его развеселили бы такие речи. Вспомнив о чем-то, мужчина заглянул в ящик стола и, порывшись в нем, наконец, нашел то, что искал. С сомнением взглянув на кусочек мела, который лежал на его ладони, он некоторое время сидел неподвижно, но потом поднялся и подошел к единственной пустой стене, на которой не было ни фотографий, ни других предметов, способных помешать его замыслу. Сначала нерешительно, но затем все более уверенно, он начал рисовать. Когда он отступил на шаг, перед ним красовался Анджей в полный рост. Конечно, он не мог претендовать на какую-либо художественную ценность, однако определенное портретное сходство присутствовало – Конраду еще в детстве говорили о том, что у него был талант живописца. Правда, он так и не развил его, растратив свои задатки на всякую мелочь. Стараясь соответствовать своему статусу, если и не относившему его к высшему обществу, то явно исключавшего из числа рядовых граждан, он получил разностороннее образование. Когда-то он совершенно искренне гордился своей способностью поддержать беседу на любую тему. В действительности же его знания были настолько поверхностными, что он так и не смог определиться с тем, в какой сфере был специалистом. В конечном итоге, Конрад пришел к выводу, что такой сферы в принципе не существовало – единственная профессия, требования которой содержание его головы могло удовлетворять, была журналистика, да и то далекая от серьезной аналитики. Однако он никогда не рассматривал возможность работы в средствах массовой информации, так как это, по его мнению, было пустой тратой времени и заигрыванием с публикой. Нет-нет, популистом он не был. Как, в принципе, не относил себя ни к либералам, ни к консерваторам, ни к лейбористам. Сначала его самого полностью устраивала такая позиция, которую он считал проявлением свободомыслия и незашоренности мышления. Однако со временем, взрослея, Конрад осознал, что просто так и не смог определиться со своими жизненными принципами, оставшись на уровне вечно сомневающегося и критикующего все подряд обывателя. Это понимание пришло к нему слишком поздно, когда уже поздно было метаться в поисках дна, от которого можно было бы оттолкнуться. К счастью, у него хватила духа признаться себе в собственной ограниченности и прекратить попытки казаться чем-то большим, чем он являлся на самом деле.
– Вот, друг, мы снова вместе, – вслух произнес он, обращаясь к рисунку на стене. – Видишь, я все еще подвержен внутренним монологам. Может быть, пора переходить на новый уровень? Диалог – это по-нашему, да? Ну, что же ты молчишь?
Конечно, Конрад был далек от мысли о том, чтобы воспринимать портрет, нарисованный мелом, как нечто одушевленное. И все же, создав себе компаньона, пусть и ненастоящего, он почувствовал себя лучше.
– Ну, ничего, я пока могу поговорить за двоих. Ты был прав, Анджей. Практически во всем. Я недавно задумался о предопределенности, которой заражена вся наша жизнь, и пришел к выводу, что у меня по факту не было выбора. Понимаешь, о чем я? То есть, родившись у своих родителей, я заполнил собой некую ячейку, которой было предназначено отправиться на это гребаную войну, чтобы потом вернуться домой. Мне кажется, что я уже выполнил все, что было в меня заложено, и теперь доживаю, постепенно вырабатывая собственный ресурс. Я помню, что у тебя не было детей, так что ты вряд ли поймешь мои чувства по этому поводу. Видишь ли, у меня семья, и мне сложно смириться с тем, что мои потомки также всего лишь части этого конструктора. А по всему выходит, что это так. Адель, моя жена, напоминает мне какой-то поддерживающий механизм, без которого я бы давно упал. Помнишь Колосса и его глиняные ноги? Мне кажется, что это про меня. Пока она рядом, я стою. Что скажешь?
Следуя за первоначальной мыслью, Конрад увлекся и говорил все быстрее и увереннее. Со стороны могло показаться, что он читает текст со сцены какого-нибудь камерного театра.