Умирающее животное - Страница 12

Об этой трансформации Дженни и написала в своей замечательной курсовой работе. Именно эту историю она изложила. Пригород, причем с прописной буквы. Противозачаточная Пилюля. Пилюля, подарившая женщине Паритет Полов. Музыка. Литл Ричард[6], раскочегаривший всё и вся. Бэкбит Пелвиса[7]. Машина. Малютки милуются с Мальчиками в Машине. Процветание. Ежедневные Поездки из пригорода в город и обратно. Родительские Разводы. Взрослым не до Вас. У них Травка. У них Кокс. Они верят доктору Споку. Все это закономерно приводит вас к Повелителю Мух на букву «У», как и прозвали наш университет Помоечные Подружки. Причем Дженни даже не вошла ни в одну из бесчисленных революционных первичных организаций, которые расцвели по всей стране. Дженни не стала ни новой Бернардин Дорн, ни еще одной Кэти Буден[8]. Правда, и Бетти Фридан[9] была ей по барабану. Помоечных Подружек не интересовали ни политика, ни построение гражданского общества; впрочем, интерес к ним проявился позже — уже во второй половине шестидесятых. В тогдашнем вихре можно было более-менее отчетливо выделить два течения: представители одного исповедовали полную индивидуальную раскрепощенность, возводя ее до оргиастических высот и бросая тем самым вызов традиционному обществу; представители другого (пути тех и других сплошь и рядом пересекались и переплетались) выступали за гражданское равноправие и боролись против войны, черпая моральное оправдание в принципиальном неповиновении, некогда провозглашенном Генри Дэвидом Торо[10]. Но чем сильнее слышались голоса моралистов, путающихся с развратниками и в конце концов перепутывающихся с ними, тем сложнее было осудить свойственный и тем и другим постоянный настрой на промискуитет.

Но Дженни создала не политическую первичную организацию, а, если так можно выразиться, целиком и полностью половую. То есть занятую исключительно проблемами пола. И подобные половые первички появились в те дни не только в нашем кампусе, но и в тысячах и тысячах других по всей стране; их рядовые члены того и другого пола и, разумеется, вожаки (все они чаще всего пренебрегали элементарными правилами гигиены) предались воистину необузданному разврату. «Туда-сюда везде и всегда» — вот что (а вовсе не «Интернационал») стало для них гимном. Сладострастная «музыка прямого действия» — чтобы под нее, как тогда выражались, побороться. Музыка, от которой сносит крышу, джазовый стиль бибоп. Разумеется, музыку и раньше использовали по сексуальному назначению — каждый раз в соответствии с правилами поведения, присущими той или иной эпохе. Даже Гленн Миллер со своими резкими музыкальными пассажами мог послужить далеко не худшей «смазкой» при случайном соитии. Затем молодой Фрэнк Синатра. А после обволакивающее звучание саксофона. Но о каких правилах поведения, присущих эпохе, может идти речь применительно к Помоечным Подружкам? Они пользовались музыкой как марихуаной — как средством окончательного раскрепощения, знаменем мятежа, призывом к эротическому вандализму. В годы моей молодости — в эпоху музыкального свинга — этой цели служила только выпивка. В шестидесятые же нарушители и нарушительницы всевозможных запретов получили в свое распоряжение целый арсенал стимулирующих полную половую безудержность средств.

Скорее не я воспитывал этих девиц, приходящих ко мне на семинар, а они меня. Я наблюдал за тем, как они держатся, как пренебрегают хорошими манерами, как, бывало, откровенно хамят; я слушал с ними их музыку, курил «траву» и слушал Дженис Джоплин, эту Бесси Смит шестидесятых, только не чернокожую, а белую, слушал незатейливую, как хонки-тонк, блюз, исполняемый на разбитом фортепьяно, Джуди Гарленд, слушал Джимми Хендрикса, который стал для этого поколения Чарли Паркером, только с гитарой; напивался или обкуривался и слушал, как Хендрикс вытворяет чудеса на гитаре, то разгоняя, то замедляя бит, пока наша Дженни затягивает свою наркотическую мантру: «Хендрикс и секс, Хендрикс и секс», а Кэролайн — свою: «Красивый мужчина с красивым голосом»; я наблюдал за тем, как они бахвалятся своими победами, за тем, как у них в очередной раз разыгрывается сексуальный аппетит, за тем, как они вновь и вновь заводятся — все эти малютки Дженни, не испытывающие биологического ужаса перед эрекцией, ни в коей мере не пасующие перед фаллосом, в который превращается эрегированный пенис.

Все эти Дженни Уайт американских шестидесятых умели утолить самый неутолимый любовный голод. Именно такой раблезианский половой аппетит был присущ им самим, так что они прекрасно понимали, с чем то и дело приходится сталкиваться. Мужской натиск, мужской напор служил им не поводом для мгновенного оскорбленного отпора, но приглашением, которое можно принять, а можно и отвергнуть. Дать мужчине по рукам, да еще пожаловаться потом кому-нибудь на домогательства? Нет, не в такой идеологической системе они были воспитаны, а точнее, воспитали себя сами. Они были слишком веселы и предприимчивы, чтобы удручать себя размышлениями о смертном грехе или страхом перед небесной карой. Куда больше они доверяли собственным инстинктам. Им вовсе не хотелось, чтобы на смену прежним предписаниям, запретам и правилам морального поведения пришли новые догмы, новая ортодоксия, новый контроль и самоконтроль. Они знали, как получить удовольствие, и знали, как его доставить, и не боялись ни того, ни другого. Агрессивные импульсы, исходящие от мужчины, эти славные создания только приветствовали; необузданность была им в радость; и, таким образом, впервые на американской земле (впервые с тех пор, как церковная власть в Новом Плимуте, Плимутской колонии, вплотную занялась женщинами, обвинив их в плотской скверне и в наведении порчи на мужчин)[11] появились женщины, думающие не головой, а интимной частью и склонные к постижению мира путем опыта, причем прежде всего опыта полового.

Где-то в Латинской Америке, вроде бы в Венесуэле, национальная денежная единица называется боливаром. Что ж, остается надеяться, что у нас, в США, при первом же президенте-женщине на смену доллару придет уайт. Дженни этого более чем заслуживает. Она демократизировала доступ к удовольствию.

Информация к размышлению. Доводилось ли вам слышать об английской фактории в Мерри-Маунт, на Веселой Горе, само существование которой бесконечно оскорбляло плимутских пуритан? Торговля пушниной, маленькое поселение, куда меньше Нового Плимута, примерно в тридцати милях к северо-западу от него. Нынешний город Квинс в штате Массачусетс. Мужчины пьянствуют, продают индейцам оружие, путаются с индианками. Одним словом, резвятся в тылу врага. Совокупляются с индианками, имеющими обыкновение вставать на четыре кости, чтобы их брали сзади. Что само по себе считается грехом в пуританском Массачусетсе, где роль уголовного и гражданского кодексов играет Библия. Пляшут вокруг майского шеста, напялив маски, каждый месяц празднуют Майский день. Новелла Готорна[12] основана как раз на истории, связанной с майским шестом, губернатор Эндикот отправляет отряд вооруженных пуритан под командованием Майлса Стэндиша срубить это ритуальное сооружение — высокую, чуть ли не тридцатиметровую сосну, изубранную цветами и лентами, и оленьими рогами. «И веселие, и уныние оскорбляют покой империи» — вот как понял это писатель.

В поселке Веселая Гора всеми делами долгое время заправлял некто Томас Мортон, барышник, стряпчий, богач и, как назвали бы это сегодня, харизматик. Этакий обитатель лесов из комедии «Как вам это понравится» или буйный бес из «Сна в летнюю ночь». Мортон, кстати, был современником Шекспира и родился всего лет на десять позже великого драматурга. Шекспир был для Мортона кем-то вроде рокера, близким предтечей и духовным собратом. Плимутские пуритане разорили Мортона, потом его разорили пуритане салемские — предъявили к уплате векселя, конфисковали товар, бросили за решетку. В конце концов он сбежал от них в Мэн, где и умер, когда ему было уже под семьдесят. Однако до самой смерти он издевался над пуританами и всячески их провоцировал. А они, в свою очередь, шарахались от него как от чумы. Потому что, если твое благочестие не на все сто процентов грехонепроницаемо, это рано или поздно непременно приведет тебя к Мортону. Пуритан ужасала возможность того, что их невинных дочерей похитит и растлит бесшабашный искуситель с Веселой Горы, не брезгующий ничем, включая смешение рас. Белый человек, а ведет себя как самый настоящий индеец, и вот ему-то и достанутся наши благочестивые девственницы? Это было бы еще отвратительнее, чем если бы невинных голубиц похитили и растлили краснокожие аборигены. Мортон наверняка превратил бы пуританских малышек в Помоечных Подружек. Только это и было у него на уме, только этим он и занимался, конечно, если не считать торговли с индейцами, у которых он выменивал пушнину на оружие. А пуритане тряслись над своим потомством, как курица над цыплятами. Потому что, отвернись от них собственное потомство, с антиисторическим экспериментом по насаждению религиозной нетерпимости и диктатуры как формы правления сразу же было бы покончено раз и навсегда. Всегдашняя американская песня: как нам спасти нашу молодежь от тлетворного влияния секса? Да поздно ее спасать, знаете ли, надо было глушить этот зов еще в материнской утробе!