Умирать — в крайнем случае - Страница 18

— Чтобы приступить к операции, нужно еще одно, — вспоминаю я.

— Как вы себе представляете это «одно»?

— В виде десяти процентов.

— Вы с ума сошли, — заявляет Дрейк без пафоса, но совершенно категорически. — Вы знаете, что это такое — скажем, десять килограммов героина?

— В Америке это не меньше десяти миллионов.

— По американским ценам работают только американцы, — поспешно объясняет шеф. — Но даже по европейским ценам это — пять миллионов. И у вас хватает наивности верить, что я вам дам пятьсот тысяч, даже если все будет идти как по маслу?

— Почему бы и нет? Вам останется не меньше двух миллионов.

— Питер, я взял вас в секретари, а не в бухгалтеры, — напоминает Дрейк. — Но раз вы берете на себя и эту обязанность, учтите, что я не один провожу операцию. У меня есть партнер, аппетит у которого побольше вашего.

— Ваш партнер возьмет свое на разнице между европейскими и американскими ценами, раз там товар вдвое дороже, как вы говорите. Ваш партнер получит сто процентов прибыли, сэр. А я прошу у вас мизерные десять процентов.

— Вы сошли с ума, — качает головой Дрейк и уныло горбится, сокрушенный этим диагнозом. Потом заявляет: — Один процент! Чтобы вы могли оценить мое великодушие!

— Я ждал, что вы срежете процент, другой, — вздыхаю я. — Но не думал, что у вас хватит бесцеремонности предложить мне один процент.

— Один процент плюс жизнь, Питер! А жизнь дороже всяких процентов. Особенно в вашем возрасте.

Он молчит, погруженный в светлую скорбь, потом произносит со вздохом:

— Чего бы я только не дал, чтобы быть в вашем возрасте, друг мой!

В интимном полумраке «Евы», пропитанном запахами дорогих сигар и дорогих духов, зажигается зеленый луч прожектора. Он выхватывает из темноты глянцевый круг дансинга. На этом круге, в перламутровом конусе света, начинается смертельная схватка женщины с огромной зеленой змеей. Борьба идет под протяжные завывания оркестра.

Зрелище в целом довольно противное; я ничего не имею против змеи — безобидной игрушки из зеленого плюша; но смертельная схватка оказывается, в сущности, страстным объятием, а такая картина может служить духовной пищей только психопату.

Наш столик находится возле самого дансинга, я попал сюда благодаря неслыханному благоволению шефа, который решил отпраздновать перемирие со своим верным секретарем. Это перемирие — результат долгих и напряженных дискуссий; мне все-таки удалось выторговать два процента в качестве комиссионных за операцию с героином. Честно говоря, меня этот лишний процент мало волнует, даже если он когда-нибудь и обратится в деньги; но Дрейк должен твердо усвоить, что я жизненно заинтересован в нашем совместном мероприятии, и движущая сила этого интереса — денежные знаки. Я отстаивал свои жизненные интересы с таким тупым упорством, что легко мог схлопотать вместо лишнего процента пулю, и уступил только тогда, когда Бренда подала мне очередной знак: «Довольно, хватит!»

Особых иллюзий по поводу мимических советов мисс Нельсон у меня нет. Я прекрасно понимаю, что ее симпатии обращены не на меня, а на канал переброски героина, который может принести кучу денег Дрейку, а значит, и ей. И, будучи женщиной разумной, она старается контролировать действия двух представителей сильного пола, слепое упрямство которых может привести к столкновению и ликвидации одного из партнеров; и тогда — прощай, канал переброски, прощай, операция с героином. Словом, я слишком уважаю Бренду, чтобы считать ее способной на иные чувства, кроме алчности.

Мулатке, танцующей в лучах прожектора, — женщине, борющейся со змеей, — надоело обвивать плюшевое чудовище вокруг своего тела; она швыряет его на дансинг, вопли тромбона смолкают, начинается бешеная румба; под звуки этой румбы мулатка неистово трясется, так что из связки бананов, составляющей весь ее наряд, во все стороны летят желтые тропические плоды. Один банан падает рядом с моим ботинком, но я небрежно отбрасываю его, — я не любитель бананов, особенно пластмассовых.

Конец номера ознаменован аплодисментами правда, довольно вялыми, если учесть, сколько пота бедняжка пролила на дансинге.

— Извините, дорогой, мне кажется, эта мулатка слишком вульгарна для заведения такого ранга, — замечает Бренда, протягивая длинную ухоженную руку к бокалу шампанского. Дама пьет шампанское, в то время как мы с Дрейком — люди непритязательные — прихлебываем виски.

— Верно, — кивает рыжий; уголек его носа уже сильно воспламенен. — Особенно если учесть, что здесь, на этой самой сцене, вы начинали свою блестящую карьеру.

— Не стоит напоминать мне об этом, — сухо замечает дама. — Я не забыла. Но таких вульгарных номеров у меня не было.

— Экзотика всегда вульгарна, — бурчит Дрейк. — Примитив, атавизм, грубые страсти… Без вульгарности нет экзотики.

— В таком случае замените ее кем-нибудь другим, мой друг.

— Я бы заменил, но что делать, если вы больше не желаете раздеваться публично, — дружелюбно отзывается Дрейк.

— Я разделась бы сию секунду, если бы это могло вывести вас из равновесия, — говорит Бренда. — Но вас, к сожалению, невозможно разозлить.

Дрейк поднимает брови, изображая удивление.

— Почему же? Питеру это почти удалось только что. Еще немного, и я познакомил бы его с Марком.

Я не знаю, кто этот Марк, но догадываюсь, что речь идет о том самом чрезвычайном и полномочном посланце смерти, о котором шеф уже упоминал однажды. Но Дрейку явно не до погребальных историй; настроение у него поднялось после победного завершения переговоров и дозы горючего.

— Ну как, дорогой? Неужели вас не интересует стриптиз в исполнении мисс Бренды? — обращается он ко мне.

— Мало вам того, что вы меня сегодня побили по всем статьям; вы еще хотите вовлечь меня в свои семейные недоразумения, — апатично отзываюсь я.

— Побил вас? Неблагодарный! Вы выжали из меня столько, сколько еще никому не удавалось выжать из старины Дрейка.

Шеф готов сказать еще кое-что по поводу моих успехов, но тут оркестр снова вступает в действие, и на сцене появляется новая солистка, сочетающая в себе женщину и змею. Гибкая самка в золотистом платье покачивается в свете прожектора, на сей раз красном. Сначала она покачивается и извивается просто так, бесцельно, будто для разминки, давая зрителям возможность оценить пропорции ее тела; потом начинает медленно расстегивать молнию на своем одеянии. Молния находится спереди, она прикрыта блестящим воланом, усыпанном алмазами (фальшивыми, конечно), но солистка справляется со своим делом очень медленно, будто совершает невесть какой трудовой подвиг. Потому что цель ее номера — играть на нервах публики.

— Кажется, она позаимствовала ваш аттракцион, — замечает по этому поводу Дрейк достаточно громко, чтобы его услышали вокруг. — Вы могли бы отдать ее за это под суд.

Бренда не удостаивает его слова вниманием. В ее взгляде, устремленном на дансинг, смесь профессионального любопытства и холодного пренебрежения.

Наконец молния расстегнута и золотистую тряпку, прошу прощения, — платье можно сбросить одним жестом. Но актриса предпочитает сложные решения и обходные маневры. Все так же убийственно медленно она начинает освобождать одно плечо; на эту операцию уходит целая вечность; еще одна вечность уходит на то, чтобы высвободить второе плечо. Прижав платье к телу, она начинает медленно стаскивать его вниз, из чего публика делает вывод, что теперь предстоит освобождение от целого вороха белья. Публика при всем при этом не скучает; напротив, она скорее заинтригована; к тому же ей давно известно, что вся соль — в раздевании, и как только с ним будет покончено, труженица искусства, вильнув на прощанье бедрами, покинет дансинг.

Так оно и происходит по истечении еще одной вечности.

— Ну как, Питер, понравился вам номер? — не без нотки гордости интересуется Дрейк. — Если да, то и Бренда вам понравится.

— Оставьте ваши намеки, сэр, — с досадой отзываюсь я. — У меня нет никакого желания знакомиться с вашим Марком.