Умерший рай - Страница 9

Хотя выше вроде бы было уже некуда.

Влюбился в свою преподавательницу по философии Анну. Которая окончила наш университет годом раньше, имела мужа-геолога и уже была слегка беременна.

Мой ураганный роман можно сравнить с тем, что показано в сериале «Дело гастронома №1». Хотя все происходило и не совсем так – точнее, совсем не так, а сходство сюжетов прослеживается лишь в том, что она давала мне почитать двухтомник стихов Евгения Евтушенко, который в те годы было достать почти невозможно.

Аня вела семинары в нашей группе целый семестр, но рассмотрел ее и ураганно влюбился я лишь перед самой сессией.

А дальше все пошло именно ураганно. Сначала прогулка вместе от здания до электрички, что составляло пару километров. Потом мои приезды в дни ее экзаменов и последующие прогулки до морского берега через лес. Потом поездки в Ленинград на электричке и прогулки уже от Балтийского вокзала через весь город до Дворцовой площади…

Правда, дальше этих прогулок дело не пошло, я ее ни разу даже не пытался поцеловать, до такой степени был очарован и платонически влюблен.

Потом она улетела к мужу в Целиноград и мы обменялись несколькими письмами. Потом общение сошло на нет и по возвращении после лета мы уже не встречались. Но я продолжал любить ее так сильно, что даже дал себе обет не сквернословить в целях осветления своей личности – и держал его целый год, обходясь без мата даже на военных сборах, где был сержантом и заместителем командира взвода.

Кроме того, этот роман – именно роман в лучшем смысле слова – оказался толчком к написанию серии неплохих стихов с посвящением А.К., которые нравятся мне до сих пор. Поскольку знаменуют собой переход на очередную ступень поэзии – от тоски по Родине и абстрактных воздыханий о первой любви к прочувствованным выражениям себя самого.

(Перескакивая через большой промежуток времени, отмечу, что четвертый период моего стихотворчества пришелся уже на 1992 год, когда я влюбился безответно в последний раз в Ольгу, одну из своих партнерш по бальным танцам опять в Уфе – написал серию очень хороших стихов легкого Пушкинского стиля и даже четыре классических сонета, отмеченных посвящением О.С.)

А потом, на четвертом курсе, в 1980 году произошло уже непоправимое. Истинно непоправимое, пустившее под откос уже всерьез всю мою (и, увы, не только мою) последующую жизнь.

Я влюбился в свою первую жену. Девушку Наташу, учившуюся тремя курсами младше на матмех факультете ЛГУ.

Это чувство – подпитанное тем, что именно Наташа оказалась первой, чью обнаженную грудь я не только видел, но и трогал – вынесло меня уже на третий уровень поэзии – с той поры осталось много стихотворений странных, страшноватых и ошеломляюще безнадежных, несмотря на кажущееся положительным развитие наших отношений.

Словно мое внутреннее «я» мучительно рвалось наружу. пытаясь подсказать «я» внешнему, что этот роковой роман нужно оборвать прежде, чем он приведет к непоправимым последствиям.

О том говорят, например, заключительные строки стихотворения, написанного мною в 1985 году за несколько дней до горячо ожидаемой свадьбы:

И я не знаю сам, близка ты иль далёка:

Так пусто без тебя, так холодно с тобой.

Увы, своего внутреннего голоса я не послушал и рванулся в омут своего чувства.

В описываемый мною период я находился в состоянии ссоры со своей ужу почти определившейся невестой. С которой к тому времени уже год или даже два занимался тем искусством которое не переходит предел, но имитирует почти все, ощущаемое партнерами в постели. Полученная привычка вкупе со страшным сексуальным голодом и толкнула меня на похождения с другими женщинами.

Но все-таки первая жена означала определенный этап в моей жизни.

Ведь первой женщиной, которую я увидел, была именно она.

Но первой познал я все-таки другую.

Нет, это Пушкин написал, а не я.

Ее звали Тамарой – из уважения и благодарности к той женщине я привожу подлинное имя.

Наша связь канула в прошлое, но если по невероятной случайности она натолкнется на эти строки, ей будет приятно узнать, что я помню всё.

Звалась она Тамарой. И познакомились мы на танцах.

Я ведь тогда почти профессионально занимался бальными танцами – единственным спортом, который признаю.

Случилось это в огромном и длинном, напоминающем одноименный крейсер, Дворце культуры имени Сергея Мироновича Кирова на Среднем проспекте Васильевского острова города Ленинграда.

Домов затемненных громады

В зловещем подобии сна.

В железных ночах Ленинграда –

Блокадной поры тишина.

Но тишь разрывается воем,

Сирены зовут на посты –

И бомбы свистят над Невой,

Огнем обжигая мосты.

Под грохот полночных снарядов,

В полночный воздушный налет

В железных ночах Ленинграда

По городу Киров идет.

В шинели короткой походной,

Как будто полков впереди,

Идет той походкой свободной,

Которой в сраженья ходил.

Звезда на фуражке алеет,

Горит его взор огневой.

Идет, ленинградцев жалея,

Гордясь их красой боевой.

Стоит часовой над водою:

Моряк Ленинград сторожит.

И это лицо молодое

О многом ему говорит

И он вспоминает матросов

С Каспийских своих кораблей,

С кем дрался на волжских откосах,

Среди Астраханских полей…

…Прожектор из сумрака вырыл

Его бескозырку в огне.

Название грозное: «КИРОВ»

Грозой полыхнуло на ней…

И в ярости злой канонады

Немецкую гробить орду

В железных ночах Ленинграда

На бой ленинградцы идут.

И красное знамя над ними,

Как знамя победы встает.

И Кирова грозное имя

Полки ленинградцев ведет !..

Не думай, читатель, что я перескакиваю с темы на тему, решив потомить тебя ожиданием рассказа о своих сексуальных подвигах – которого ты ждешь с нетерпением, какого бы пола ты ни был и сколько бы лет ни имел за плечами!

Просто я вспомнил дворец культуры, повторявший очертаниями военный корабль – и в памяти возник настоящий крейсер «Киров».

И сами пришли строчки из поэмы Николая Тихонова «Киров с нами» – которые я цитировал по памяти и поэтому заранее извиняюсь за неточности. Я очень люблю эту поэму; я всегда чувствую, как с нею к горлу подступают слезы, а кулаки сами собой сжимаются.

Потому что несмотря на течение времени и смещение ценностей, все связанное с Ленинградом и войной задевает нечто в моей душе.

Ведь я наполовину ленинградец.

Мама моя родилась в этом городе, а я оказался уроженцем Уфы лишь по стечению обстоятельств – точнее, волей все той же войны. Мой дед Василий Иванович Улин, профессиональный партийный работник, руководил эвакуацией и разворачиванием производства на одном из прежних Ленинградских оборонных заводов. Мама с бабушкой успели относительно спокойно уехать на восток летом сорок первого. Прадедушка умер в самую страшную блокадную зиму, в феврале сорок второго. (Та зима 41/42 годов была точь-в-точь как нынешняя, 2004/2005: неимоверно снежная, метельная и морозная.) А прабабушку вывезли по Дороге жизни, и она еще несколько лет прожила в Уфе. Так получилось, что после войны семья в Ленинград не вернулась. И я родился не там, где мог.