Умерший рай - Страница 17

Последние слова пришли на ум не случайно. И не только потому, что ее отец был капитаном дальнего плаванья. И судя по всему, хорошим мужиком. Он имел чрезвычайно дорогую по тем временам машину, «двадцать четвертую волгу», причем черную – каковые полагались исключительно работникам партийного и государственного аппарата. Я не представляю, сколько сил потребовалось приложить простому смертному, чтобы раздобыть даже на флотские боны автомобиль привилегированного цвета. Правда, разбитую в хлам, что вполне соответствовало образу бравого капитана. И на этой «волге», цвету которой по инерции козыряли постовые, он целыми днями решал дела отряда. Таскался по магазинам и базам, покупал с командиром и возил на хранение все те бесконечные банки тушенки, мешки с крупами и ящики водки, о которых я уже писал.

(Отмечу вскользь, что у комиссара Иванова имелась собственная машина, причем не «жигули», а нестарая «вольво» зеленого цвета. Однако на просьбу помочь с перевозкой продуктов он отказался, сославшись на дороговизну бензина. Который в те годы не стоил вообще ничего.)

Но пишу я сейчас не о ничтожном ублюдке комиссаре, а об Ольге, память которой греет меня до сих пор.

В самом облике Ольгином виделось нечто, наводящее на мысль о таинственных морских глубинах. Даже шагала она всегда стремительно и порывисто и чуть-чуть – всего чуть-чуть! – наклонясь вперед, точно преодолевая сопротивление невидной никому водяной стихии.

Итак, Ольга была высока, стройна и узка.

Узким казалось ее тело с длинными тонкими ногами, узкими смотрелись ее бедра.

Узкими конусами оказались и ее груди, которые я имел счастье как следует разглядеть уже в Германии…

Все представлялось диаметрально противоположным моим влечениям.

Но лицо ее, тоже вытянутое и узкое, всегда завешенное узкой челкой светлых волос, имело неописуемую притягательную силу. Когда я смотрел в ее глаза – серые, очень выразительные и большие, хотя тоже создающие ощущение чего-то узкого… – то казалось, что уже нахожусь в ней по-настоящему.

И это шло вразрез со сложившимся образом девушки-мальчишки.

Возможно, она и сама не знала об особенностях своего взгляда.

А может, я просто нравился ей – ведь мог же я, черт побери, нравиться в ту пору девушке! – и она подавала сигнал, на который я ни разу и не ответил.

Сначала она привлекла меня именно как товарищ. Я оценил это по неделям, когда мы работали в университетской столовой № 9. И при потребности в напарнике старался выбрать именно Ольгу.

Позже, в Германии, на утреннее дежурство по кухне я всегда выходил с Ольгой. И на воскресные прогулки по городу (о которых еще расскажу) отправлялся с нею. И вообще почти везде, где было можно и даже не слишком нужно, мы оказывались вместе.

Так получилось. Потому что лишь рядом с Ольгой мне было хорошо.

Незаметно, еще в Ленинграде, она начала нравиться мне и как женщина.

Хотя констатируя это, я продолжал утверждать, что Ольга не принадлежит к моему типу.

На самом деле этот «мой тип» я могу четко осмыслить лишь сейчас, наполнившись опытом и мудростью. А тогда любое существо противоположного пола представляло интерес для меня, молодого, жадного и голодного.

И, возможно, у нас с Ольгой могло что-нибудь получиться. Пусть всего лишь на время пребывания в отряде.

Но – могло…

Тем более, естественным образом возникали подходящие ситуации.

Незадолго до отъезда командир приказал нам приготовить газету о Ленинграде для немцев. Или о Дрездене для своих – уже не помню точно.

Ей и мне – как журналисту и как художнику.

В те дни Ольга жила на даче под Ленинградом. И на отрядном собрании мы договорились, когда я к ней приеду – именно к ней, а не просто на нейтральную территорию – чтобы спокойно подумать о газете.

И я прибыл в дачный поселок, где немало поплутал, прежде чем нашел нужную дачу по весьма смутному описанию.

(Тогда я еще не знал, что нормальные женщины в принципе неспособны передавать ориентиры местности.)

Найдя, долго стучал: сначала у калитки, потом в запертую дверь дома. Наконец распахнулась окно мансарды: даже тогда отличаясь плохим сном, я пустился в дорогу ни свет ни заря; спокойная Ольга еще и не вставала.

Увидев меня, она сбежала по лестнице, отперла и позвала наверх.

Кроме нее, тут никого не было.

Мы сидели в ее комнате. Прямо на распахнутой, и теплой от ее тела постели… и разговаривали об отрядских делах.

Сейчас я отказываюсь понимать себя – молодого, свободного и полного сил. Оказавшегося не где-нибудь, а на кровати рядом с женщиной. Все равно какой – нравящейся, или безразличной – но имеющей необходимые части тела для получения взаимного удовольствия. И…

Не совершившего даже попытки.

Впрочем, надо сказать, что тогда я еще мало знал Ольгу. А за годы ленинградской жизни успел приобрести стойкий комплекс неполноценности перед аборигенками. Я знал, что большинство ленинградок видели иногородних мужчинах лишь покусителей на жилплощадь, любое сближение воспринимали как способ остаться в городе после университета. Ведь у них имелось то, о чем не мог мечтать человек, подобный мне: ленинградская прописка.

Не сомневаюсь, что Ольга о таких глупостях не думала. Но я – думал. И воздвиг себе дополнительный барьер.

Мы провели вместе почти целый день. Посидели рядышком на смятых простынях, рассматривая серию открыток о Ленинграде. Потом спустились в летнюю кухню, где Ольга накормила меня завтраком. Затем снова поднялись наверх. И наконец она переоделась и мы поехали в Ленинград. Я домой, она по каким-то делам.

Это поистине ужасно. За все время я ни разу не попытался до нее дотронуться.

Возможно, меня чуть-чуть оправдает тот факт, что никакой газеты мы с нею так и не сделали.

Второй случай представился уже в Германии.

Ольга там времени не теряла – и будучи весьма практичной, часто проводила время с какими-то чехами. Которые ее поили, кормили, угощали. Вероятно, братья по соцлагерю не были так стеснены в валютных средствах, как мы.

Глядя на то время из сегодняшнего дня, я вынужден признать, что несмотря на узкую фигуру и отсутствие излишних выпуклостей, Ольга была очень красивой женщиной. И лучше бы мне самому не оставаться полным тупицей, а потратить всю собственную валюту на хождение с нею по ресторанам. По крайней мере, это оставило бы мне теплую память.

(О том, как бездарно потратил свои деньги я, рассказ впереди.)

В общем, по вечерам она всегда достойно проводила время.

Но однажды вдруг появилась в подвальном баре Дрезденского общежития, где обычно коротал вечернее время я. В тот вечер она казалась не просто красивой, а невероятной в длинном платье – кажется, сиреневого цвета – подчеркнувшим достоинства ее стремительной фигуры. Судя по всему, она поссорилась со своими чехами, ей стало скучно и одиноко. Она сама позвала меня танцевать, и мы пошли… Ольга прижималась ко мне всем телом. Сквозь тонкое платье я чувствовал волнующее и горячее прикосновение ее живота. Это казалось тем более удивительным, что я привык считать Ольгину фигуру плоской. И тем не менее ей удавалось трогать меня. Она обнимала меня, как никто из прежних сокурсниц на танцах студенческих времен. Положив голову на мое плечо, она шептала всякие странные нежности. У меня плыла голова и я впервые по-настоящему хотел ее.

Правда, все мы жили в больших комнатах. Однако при активном желании с моей стороны нашлось бы место для уединения.

Но я, оставаясь просто-таки планетарным идиотом, тогда был влюблен в одну из немок. Повинуясь своей карме, по обыкновению выбрал наименее подходящую цель. Немка проявляла ко мне вежливое равнодушие, но в тот вечер я рвался к ней. И не просто так – желая защитить невинное создание от приставаний одного из пьяных соотрядовцев. Который, как понимаю теперь ей-то как раз и нравился.