Умерший рай - Страница 13

Изменить размер шрифта:

За годы жизни в Ленинграде я превратился в кофейного наркомана и по возвращении в Уфу испытывал не то чтобы ломку, но тягостное уныние от невозможности удовлетворить одно из привычных желаний.

В кафетерии посменно работали две буфетчицы.

Одну я не помню, зато вторую забыть невозможно.

Не знаю, каким было настоящее имя, но все звали ее на восточный манер Лейлой – или, кажется, Лолой.

Да, точно, Лолой – как узнал я позже, сокращенным вариантом от испанского «Долорес».

Лолой из кафетерия – способной дать по всем своим выпуклостям и вогнутостям сто очков вперед «Лоле из Валенсии» Эдуарда Мане.

Форменный передник едва не лопался на ее груди, обещая нечто потрясающее счастливцу, который сумеет туда пробраться. А в глаза этой Лолы было опасно заглядывать дольше, чем на секунду. Я не могу объяснить, я даже не помню ее лица – но это было именно так.

Глаза Лолы грозили засосать в себя.

Он первой налила мне кофе за принесенный поднос. Я еще не знал порядков и полез за кошельком.

– Да ладно, потом отдашь!

– засмеялась буфетчица.

Потом я уже не стеснялся и всякий раз просил налить «в долг» кофе и даже положить к нему мороженого.

Носил посуду в кафетерий я очень часто. Пожалуй, чаще необходимого, и у Лолы всегда громоздилась целая гора чистых креманок и стаканов. И даже не из-за кофе с мороженым. Меня подспудно влекла к себе эта женщина. Наверное, порочная по своей сути, источавшая флюиды, с которыми не имелось сил бороться. Мне было приятно даже просто видеть на нее издали.

Однажды, взглянув так, что мне сделалось одновременно холодно и жарко, Лола поинтересовалась:

– Все в долг берешь и берешь – а когда отдавать будешь?..

Теперь, умом прожившего жизнь я прекрасно понимаю, что именно она имела в виду под словом «отдавать».

Но тогда мой психологический барьер – подсознание закрепощенного мальчишки, всего несколько дней назад сделавшегося мужчиной – не пропустил внутрь зашифрованного импульса.

И покраснев, я забормотал о деньгах… Повел себя как распоследний дурак. И даже перестал носить посуду в буфет, когда там стояла Лола.

Хотя само пребывание в одном зале с ней электризовало что-то томительное внутри меня.

Возможно, в глубине души я понял все и тогда – но помешала исподволь вселенная кастовость. И сознание собственной исключительности: я, я, Я – выпускник с красным дипломом, аспирант серьезной кафедры, без пяти минут кандидат наук и будущий доцент, и прочая и прочая и прочая…

Такой «я» в принципе не мог принять намеки какой-то буфетчицы

И лишь прожив двадцать лет я понял, как неправ был в своей необоснованной гордыне.

Женщине и мужчине из разных социальных слоев трудно поддерживать полноценное общение. С этим не спорю и сейчас.

Но ведь невысказанной целью тех отношений стояло лишь желание соединить определенные органы. Что можно сделать вообще без единого слова, даже разговаривая на разных языках!

Тела двух людей способны подарить друг другу в миллион раз больше, нежели их контактирующие сознания.

Но тогда я был безнадежно далек от понимания этой истины.

Простой в сути, но гораздо более сложной для постижения, чем та трижды проклятая математическая физика, по которой я писал диссертацию.

Дороги, которые нами не пройдены

Воспоминание о буфетчице навело на ненужно глубокие мысли.

В разные годы жизни человек испытывает разные убеждения по поводу ее смысла и наполненности.

Что казалось важным двадцать лет назад, сейчас видится не стоящим выеденного яйца. И наоборот. Наверное, это естественно, ведь сама природа сознания переменчива.

Когда сейчас я думаю о лучшей части жизни, которая осталась позади, и пытаюсь понять – что же теперь вызывает наибольшую досаду? – то прихожу к выводу, что самыми горькими кажутся не совершенные ошибки, а упущенные возможности.

Дороги, открывавшиеся на развилках, и оставшиеся непройденными. В принципе это факт нормальный. Нельзя идти одновременно по двум дорогам. Глупо надеяться и на то, что выбрав правую, можно будет через некоторое время вернуться и пойти по левой.

Да к тому же невыбранная дорога могла оказаться тупиковой веткой и не вести никуда. Но чтобы узнать это, пришлось бы идти до конца. Теряя силы и время. Так, наверное, стоило полагаться просто на выбор судьбы, которая каждый момент слепо направляла в ту или иную сторону.

Но все-таки, все-таки…

Мысли об упущенном всегда навевают горечь.

Особенно если мне сорок пять, а «возможность» – это женщина, которая двадцать лет назад скользнула мимо. Хотя могла ненадолго войти в мою жизнь.

Точнее, я мог впустить ее в эту самую «жизнь» практически без усилий, однако по своей молодой дурости пренебрег самим шансом

Такого не повторить. И не наверстать. Никогда и ни при каких условиях.

С возрастом начинаешь понимать, что жизнь – даже если она кажется удавшейся – не является единым целым. Как мозаика, она вся состоит из мельчайших кусочков. Прожитых лет, дней, часов. Упущенные возможности, отвергнутые варианты, неслучившиеся приключения делают картину прошлого серой.

И – чего греха таить – приходится признать, что свои неполные полвека я потратил почти понапрасну. Не изведав и десятой доли того, что незаметно предлагала судьба. И самое горькое – понимать это и осознавать, что жизнь прошла и ничего не вернешь.

Ведь сейчас мне уже ничего не остается делать.

Разве лишь обозвать полным остолопом себя двадцатичетырехлетнего, пропустившего намек буфетчицы Лолы из университетской столовой № 9…

…Ну ладно.

Хватит о женщинах.

По крайней мере, на время.

Перехожу к стройотряду.

«Так вот, орлы…»

Заголовок дал всплывший сам по себе бородатый анекдот.

Стоит Чапаев перед эскадроном, горячит коня, и спрашивает:

– Ребята! Нужны птицам деньги?

– А на хера они им, Василий Иваныч?! – с дружным хохотом ревут бойцы.

– Так вот, орлы – пропил я вашу кассу взаимопомощи…

Почему это вспомнилось в записках о восьмидесятых годах?

Да потому, что в застойные времена советские люди не нуждались в деньгах. Сколь бы парадоксальным ни казалось это смелое утверждение, я берусь его отстоять.

Потому что помню ту эпоху.

Зарплаты оставались маленькими, но квартплата оказывалась еще меньше – причем почти у всех имелись государственные квартиры, телефон стоил копейки, общественный транспорт – еще дешевле. А в магазинах не предлагалось практически ничего, чтобы потратить крупную сумму.

Более того, возникновение действительно крупных денег ставило человека в безысходное положение, подобно Остапу Бендеру в «Золотом теленке». В СССР нельзя было вложить средства в дело, или купить несколько кооперативных квартир, или уехать за границу и пристроить капиталы там. Нельзя было ничего. Даже иметь в одной семье два автомобиля. За автомобилем вообще приходилось стоять в очереди пять-семь лет, поскольку машин не хватало, а подержанные продавались редко.

Поэтому советские люди застойной эпохи жили так счастливо, как сегодня не приснится даже в сладком сне.

Отсидев на работе в своем НИИ… Именно отсидев, а не отработав, поскольку главным условием профессиональной пригодности считалось время прихода и ухода с работы. Успев скользнуть за турникет прежде, чем стрелка перепрыгнет штрафной рубеж, человек не спеша поднимался в свой сектор. Где его ждали занятия согласно вкусам, увлечениям и половым различиям.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com