Умерший рай - Страница 1

(Двадцать лет спустя)

Моей невозвратной молодости

1. «Но почему мы не находимся сами на островах Надежды и не спим с женщинами, которые пахнут корицей и чьи глаза становятся белыми, когда мы их оплодотворяем под Южным Крестом…»

(Эрих Мария Ремарк. «Черный обелиск»)

2. «Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.»

(Екклесиаст. 8:11)

В 2002 году, вернувшись из турпоездки в Египет, я написал документальную повесть «Африканская луна».

Едва окончив египетские заметки, я вспомнил о другом путешествии за границу. Совершенном мною – если отсчитывать от того 2002 года – почти 20 лет назад. И подумал, что смогу создать нечто на том давнем материале.

По инерции, оставшейся после «Луны», быстро написал несколько глав – и бросил. Поскольку в самом деле материал двадцатилетней давности усох и поблек. Скроить из него нечто живое казалось принципиально невозможным.

В таком виде, брошенная – хотя не похороненная – эта повесть провалялась два года.

До тех пор, пока уже нынче я опять не съездил за границу. На сей раз в Турцию. По непонятным причинам поездка вызвала во мне всплеск писательской потенции, какого не было давно.

Я начал работать в начале июля – и писал, писал и писал…

Сделал документально-публицистическую повесть «Камни в пыли», инспирированную поездкой в Турцию. Потом написал художественную вещь, эпизодическая завязка которой лежала на берегу Средиземного моря.

Все замыслы вроде бы претворились. Но инерция несла вперед. Делать было нечего, и я взялся за эти записки. Хотя вначале и сам не верил в успех.

Однако воспоминания захватили. И заставили писать до тех пор, пока я не выложил все, что само по себе рождалось в сознании.

Вопреки опасениям, вещь получилась почти в три раза объемнее легендарной «Луны» – и тянет уже на мемуарно-публицистический роман.

Ну, а о свежести и искренности судить вам.

Однажды в прошлой жизни, когда я преподавал в университете, мы сидели и вели разговор обо всем на свете с Семеном Израилевичем Спиваком.

Это известный ученый, профессор математики, обладатель всех мыслимых в научном мире наград. А главное (что случается крайне редко вообще!) – умный человек. Один из умнейших, кого мне посчастливилось встретить на жизненном пути. Преклоняясь перед ним, я приватно называл его «ребе», что по-еврейски означает обращение к раввину, учителю или просто мудрому человеку.

Хотя я, увы, никогда – даже в детстве ! – не был евреем, я всю жизнь ощущаю подспудную тягу к иудейской нации, понимая мое внутреннее, метафизическое родство с нею. И, как ни странно, получаю ответное восприятие.

Гораздо позже описываемых событий и самого периода изначального написания этой вещи я даже перевел с иврита на русский язык изумительную по ритмике песню «Кахоль ве лаван» («Белый и голубой») о флаге Израиля – и этот перевод, сделанный по подстрочнику, но стопроцентно передавший ритмику оригинала (что было сделать крайне сложно из-за того, что иврит, по сравнению с русским языком, характерен необычайно короткими по количеству звуков словами) был многими уважаемыми людьми признан как лучший вариант русского перевода замечательной песни.

Но извините, я отвлекся.

А вспомнил просто, как мы сидели со Спиваком…

Разговор сошел на воспоминания о прежних временах и мы медленно опустились в прошлое.

Как положено двум ностальгирующим собеседникам, вспоминали мы что-то хорошее. Бывшее реально, или только грезившееся – не важно; но оставшееся далеко позади.

Мне в тот момент было года сорок два; но тем не менее казалось, будто только прошлая жизнь осталась цветной, а настоящая сделалась черно-белой.

Разговорившись, мы перешли к обсуждению как раз этого феномена человеческого самовосприятия.

И тут Семен Израилевич припомнил, что недавно читал очень любопытную книгу – мемуары некоей старой еврейки, жившей в Испании то ли в XVII, то ли даже в XVI веке. Не помню, кем она была и о чем писала – и это неважно. Время и место столь далеки от нас, что все это с тем же успехом могло происходить на Луне. Меня поразил первый абзац книги, который Спивак привел наизусть:

«В прежние времена жизнь протекала совершенно иначе.

Хотя бы потому, что тогда я была молодой…»

Эта грустная фраза неизвестной, давно умершей женщины запомнилась тогда и не дает мне покоя до сих пор.

Она настолько крепко вошла в меня, что я решил сделать ее названием первой главы.

Которая может считаться предисловием автора: так последний объясняет свой взгляд на это произведение.

Ведь я собираюсь описывать события, предметы и места двадцатилетней давности.

Не теряйтесь в догадках, чему я собрался посвятить три сотни страниц повествования.

Перед вами – отнюдь не мои мемуары.

Точнее, не совсем мемуары…

Принимаясь за эти записки, я решил рассказать о своей давней поездке за границу.

Настолько давней, что страны, куда я ездил, не найдется ни на одной карте. Равно как и той, откуда выехал.

Потому что тогда я жил в СССР (Союзе Советских Социалистических Республик) – а ездил в ГДР (Германскую Демократическую Республику).

Столь эфемерными кажутся эти географические названия сейчас, что меня самого посещают сомнения в реальности того путешествия. Из всего прежнего мира неизменной сохранилась, пожалуй, одна лишь Польша. Которой суждено вечно оставаться утлой прослойкой – чем-то вроде коврика для вытирания ног – между Россией и Германией.

О Польше будет сказано несколько слов в нужном месте.

ГДР перестала существовать, влившись в единую Германию и лишившись всего лишь циркуля и молотка в обрамлении колосьев на своем черно-красном желтом флаге.

СССР рассыпался в прах и потерял все: и свои республики и красный флаг, и великолепный по художественной выразительности герб.

Впрочем, все это известно всем и обсуждалось много раз.

Сейчас я хочу оправдаться перед вами за предлагаемые материалы.

Ведь если учесть обилие нынешней информации, равно как и свободную возможность каждого россиянина съездить за рубеж в любом направлении, то познавательное значение моего документального романа может показаться сомнительным.

Слишком уж большой промежуток времени отделяет события от момента их описания; да и мир изменился неузнаваемо.

Но, может, в том и ценность подобных воспоминаний, что являясь одновременно личными мемуарами, они позволяют видеть сквозь медленно мутнеющую толщу времени и предложить не только изложение реальных фактов, но взгляд на прошлое с позиции нынешних знаний…

Так назвал одну из наиболее удачных своих книг уважаемый мною писатель Эдуард Лимонов.

Он гораздо старше меня; его Эпоха представляла собой детство послевоенного мальчишки – время, в котором еще бродило эхо великой Войны, накладывая отпечаток на все мысли и поступки.

Если абстрагироваться от положительных качеств, подсознательно приписываемых всему, что мы именуем великим или гениальным, то действительно та эпоха была наполнена величием. Правда, злом в не меньшей мере, чем добром, но отрицать ее грандиозность не станет никто.