Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Страница 95

– Пусть даже не сумеем взять верх в Столице, но уж провинция-то должна быть за нами, – продолжал Воевода. – Ей и самой обрыдло пожинать плоды дворцовых пе-реворо…

– Бодливой корове бог рогов не дал, – перебил я. – Кабинетные теоретики опасней стаи «гадеров». Нас никто не поддержит. Ты понимаешь? Ни-кто!

– А нам и не нужна помощь, – почти весело отвечал Коля. – И не страшен ропот толпы. Мы – лучшие мастера войны и должны громить любую силу.

Я вдруг понял, что он меня не слышит. Перечить ему – глупее, чем метать бисер перед свиньями.

– Мне надо подумать.

– Только недолго, – произнес братец без угрозы.

– А если я не соглашусь? – поднял я на него невинные глаза. Коля без труда выдержал мой взгляд.

– Придется менять Воеводу кедринской рати. Как это ни печально. А ты… – он сделал драматическую паузу, – дашь подписку о неразглашении и можешь двигать на все четыре стороны.

Мне хотелось спросить его: «А если не дам подписку?» – но я решил не совать пальцы в огонь. Хмуро поинтересовался:

– Еще вопросы есть?

– Отобедаешь со мной?

– Приезжай домой – там и погудим.

Коля лишь развел руками.

Больше всего мне было жаль погибшего Пенкина. А еще было жаль потерянного времени и того, что зазря прокатился в Каменск, бросив на произвол судьбы моих родных и собранную поштучно, боец к бойцу, рать.

Я чуть ли не бегом ринулся по коридору к выходу из здания. На парадной лестнице Блямбы меня окликнул дежурный, подал какую-то бумагу. Телеграмма-молния, присланная в Каменск полковником Ситниковым, была зашифрована его личным кодом, который наместник открыл мне, проявив тем самым величайшее доверие.

«Немедленно возвращайтесь благовидным предлогом тчк Подробности на месте тчк».

Произошло нечто ужасное. То самое, чего я так боялся. Самозаговором я перехватил холодную волну, покатившуюся меж лопаток, и отшвырнул ее куда подальше.

Прямо с вокзала, где меня дожидался армейский фургон с отделением бравых гренадер, я направился в Городскую Управу. Это была личная полковничья охрана, которой Ситников любезно со мной поделился. Даже гренадеры – удалые бабники, выпивохи и балагуры – сегодня выглядели присмиревшими.

Город притих, словно затаился в испуге. На улицах никого. Лишь полицейские патрули на каждом углу. Городовые испуганно озирались, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. Настороженно провожали взглядами наш мотор, но документы проверить не пытались. А еще нам на пути попались два казачьих разъезда. Те и вовсе шарахнулись от нас, угрожающе выставив положенные на луку седла ручные пулеметы. Кони вставали на дыбы и ржали, будто увидев смерть. У входа в Управу нас встретил Ситников. Лицо его было серое, неподвижное, у рта горькие складки – не лицо, а маска скорби. Молча отдал честь, пожал протянутую руку. Мы поднимались по ступеням в сопровождении двоих моих парней и того самого отделения гренадер.

Двустворчатая дверь распахнулась, пропуская нас в обширный холл, и тут я увидел… Вывернутые наизнанку тела и-чу лежали повсюду: в комнатах и в коридоре, на парадной лестнице, на балконах и на кухне. Волосы у меня встали дыбом. Я шагал, огибая трупы, и машинально считал их. Где-то здесь был и Матвей Пальцев… Я слишком устал от невыносимой боли, слишком привык к постоянному ожиданию несчастья, очерствел душой – иначе меня давным-давно не было бы в живых.

– Проворонил я, – были первые слова наместника. – Виноват…

Я не ответил ему – язык присох к гортани.

Кто здесь, в Кедрине, мог применить этот старинный прием боевой магии Востока? Раньше я полагал, что не существует никакого «обращения через ось мира», – это лишь легенда, отзвук некоего колдовского приема, способного взять бойца как бы изнутри. В очередной раз убедился: мифы не врут, они – все та же реальная история Земли, хоть и не поддающаяся элементарной логике.

Удар нанесли перед самым «разбором полетов» – когда в Управе собралась большая часть Истребителей Чудовищ. «Я найду и покараю убийц – рано или поздно», – уговаривал я себя и сам себе не верил. Погибших этим не вернешь. Пятьдесят шесть человек – большинство тех, кого я уговорил выйти из подполья. Кого убедил, что нельзя отсиживаться, когда власть на нашей стороне, – иначе Гильдия никогда не возродится. Получается, подставил я их. Это я их убил, вытащив на свет божий. Я и Виссарион…

Уцелели шестеро бойцов, охранявших мой дом, семеро, бывшие на заданиях в разных концах города, и еще дюжина под командованием старшего ловца Агамуратова, которые отправились в дальние волости на поиски спрятавшихся и-чу.

Уезд наш снова стал беззащитен. Это страшный удар по кедринской рати, от которого она не сможет оправиться без посторонней помощи. Ничего не попишешь – надо просить Колю дать подкрепление.

Я был опустошен. Уже без волнения я открыл неподъемный бронированный сейф. Все логические атрибуты были на месте. Достал из отдельного ящичка с особым замком причудливо изогнутую штуковину, напоминающую рог архара. Поводил из стороны в сторону, пытаясь засечь магический след, уходящий из здания. Перламутровый кончик «пеленгатора» не загорелся. Значит, колдовской заряд был израсходован до донышка. Концы в воду…

Солдаты специальной команды, укупоренные в защитные костюмы и изолирующие маски, не спеша подходили к трупам и одного за другим запихивали в серые холщовые мешки. То один, то другой солдат вдруг кидался в угол, срывал с головы маску, захлебываясь от рвоты. Это мы, и-чу, могли прочитать самозаговор и превратить сердце в камень. Полковник Ситников стоял рядом со мной и пытался раскурить трубку. Пальцы ему не подчинялись.

– Выпить хочешь? – предложил я.

– А не стошнит?

– От моего – нет.

Я достал из кармана плоскую флягу со змеиной настойкой. Отвинтил крышечку, протянул Ситникову, терпеливо дождался, когда он возьмет.

Мне нравился этот седовласый, стриженный ежиком полковник, с загорелым, словно выточенным из гранита лицом. Порой он напоминал мне памятник Долгу с большой буквы – долгу не перед Виссарионом, а перед нашей многострадальной отчизной. Перед отчизной, над которой нависла смертельная угроза.

Полковник запрокинул голову, и драгоценный напиток заструился ему в глотку. Дергался тщательно выбритый кадык, и «змеиновка», будто обычная вода, толчок за толчком вливалась в Ситникова, пока не иссякла. Он половил языком последние капельки, с сожалением потряс флягой – пуста.

От такой дозы «змеиновки» человек, как правило, падает замертво, но полковник был доведен до последней крайности, натянут туже любой струны, и, чтобы отмякнуть, ему наверняка требовалась еще одна фляга.

– Ух!!! – выдохнул он, и слезы покатились из глаз. – Что… это… было?

– Неужто проняло? – натужно усмехнулся я. – Первый раз вижу, чтобы залпом пили напиток, настоянный на эмбрионе пантерной гадючки.

– Ох! – произнес Ситников потрясенно, и я едва не рассмеялся. На единый миг забыл о холщовых мешках, сегодня заменивших моим ребятам дубовые бушлаты.

Настя прибежала в Управу. Примчалась вопреки категорическому моему запрету выходить из дому, вопреки материнским увещеваниям, уговорам охраны. Она не могла усидеть в четырех стенах, томясь от ожидания, представив себе все те ужасы, что происходят сейчас с ее любимым.

Она летела по вымершим улицам Кедрина в сопровождении четверых охранников: пары хмурых егерей и двоих потрясенных и-чу. Другие остались охранять дом, где была мать и Анька. Четверо здоровенных мужиков, несмотря на врожденную силу и многолетние тренировки, едва поспевали за Настей, которая не чуяла под собой ног. Летела…

Она прорвалась сквозь оцепление – запыхавшаяся, растрепанная, судорожно сжимающая детские свои кулачки – и, дотянувшись, повисла у меня на руках. Тугой клубочек воли размотался, и силы разом ее оставили.

Я чувствовал, как Настино сердчишко пытается выскочить, и крепко-накрепко прижимал ее к груди – чтоб удержалось на месте, не разорвалось от натуги. Она хотела заплакать, но не смогла. Настя вздыхала – протяжно и жалобно, изгибаясь от макушки до пят. Лопатки ходили ходуном под моей рукой – будто крыльями продолжала махать.