Улыбнись навсегда (сборник) - Страница 1

© Ю. И. Малецкий, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

Юрий Иосифович Малецкий (род. в 1952 г.) – один из известных и плодовитых современных русских прозаиков, однако до сих пор не оцененный по достоинству как создатель целостного художественного и духовного мира в совершенно особенном словесном выражении.

Уроженец Самары (г. Куйбышева), выпускник филологического факультета Куйбышевского университета, он затем учился на искусствоведческом факультете ЛГУ. Экзистенциальные поиски смысла жизни, изощренный ассоциативный филологизм и тончайшая передача впечатлений, излучаемых шедеврами изобразительного искусства, – вот изначальные и главные составляющие его оригинальной прозы. Живя с 1977 г. в Москве, с 1986 г. в эмиграции в Германии, временами возвращаясь в Москву, Юрий Малецкий печатался в основном в «толстых» журналах, а под книжным переплетом издавался неоправданно мало: сборники «Убежище» (1997) и «Привет из Калифорнии» (2001); так, всё еще не увидел книжных страниц его философско-психологический роман в письмах «Физиология духа», составляющий вместе с романом «Любью» дилогию на темы метафизики Эроса.

Центральное место в настоящем томе занимает новый, законченный в 2015 году роман «Улыбнись навсегда». Это личный опыт острейшего пограничного состояния, переживаемого человеком в чужой стране и в больничном одиночестве, однако обобщенный до опыта всечеловеческого (о чем говорит первоначальное название этого текста «Однажды… везде… любой»). Мы входим в поток казалось бы, трудного интеллектуального чтения, где, «на роковой очереди» (Ф. Тютчев о позднем возрасте), осмысляются «последние» вопросы жизни и смерти, веры и неверия, близости к Богу и отдаления от Него, – подсвечиваемые новеллистическими флешбэками, отсылающими к прошлому героя, и богатейшей «упоминательной клавиатурой» из сфер словесности, живописи, архитектуры, истории. А между тем это легкое, даже радостное чтение, которое переливается всеми оттенками комизма – от высокого юмора вплоть до анекдота и балагурства. Можно сказать, что перед нами трагикомическая эпопея личной и всеобщей человеческой судьбы на ее пределе. (Роман публикуется в редакции О. И. Новиковой).

Роману в томе предпослана «неоконченная повесть» «Конец иглы» (2006 г.; вышла в финал премии «Русский Букер», как в 1997 и роман «Любью»), писавшаяся с 25-летним перерывом (ее первым вариантом «На очереди» – т. е. перед смертной чертой – Малецкий как прозаик дебютировал в 1986 году). В ней продемонстрировано искусство столь склонного к автобиографизму и автопсихологизму писателя вжиться в совершенно иноприродную ему по всем признакам душу – в психику старухи на девятом десятке очень по-советски неверующей во что бы то ни было «божественное», безоружной перед конечным явлением Смерти; повесть названа «неоконченной» в знак веры автора в посмертие, предстоящее и этой страждущей от перспективы небытия человеческой душе. Повесть окольным и контрастным путем вводит в религиозную философию автора, парадоксально развернутую в романе.

Своеобразным же послесловием к роману может служить короткая повесть-эссе 2001 года – «Копчёное пиво». Это сочинение, во-первых, проливает свет на фактическую жизненную ситуацию автора, предшествующую периоду, охваченному автобиографическим романным повествованием, – на то полное приключений и злоключений время, когда он в Германии был нелицензированным и низкооплачиваемым экскурсоводом по «священным камням» Европы, «группенфюрером» провинциальных и весьма наивных русских туристов. Во-вторых, здесь, особенно в финальном сочетании жаркой поэтической молитвы со смешным житейским штрихом, уже найдена патетико-юмористическая манера, которая отличает свеженаписанный роман, – та самая «улыбка навсегда».

Сердечно благодарю Николая Михайловича Кононова за участие в подготовке этого издания.

Старуха должна была умереть в простом порядке очередности: ей шел восемьдесят восьмой год; все ее знакомые сверстники умерли; теперь ее очередь.

Последним между нею и смертью стоял Марк. Марк Борисович Иткин, ее троюродный брат, стародавний, с детства, друг и некогда, в смутные времена 20-х, ее фиктивный муж и фиктивный отец ее дочери Зары. Вся его жизнь была сменой навязчивых целей, подчинявших его себе без остатка; уже несколько лет как этою целью стало – "умереть завтра". "Умереть? Да Бога ради. После того, что я пережил и все время продолжаю переживать, пока живу, смерть – это чистый мед! Это бальзам на все мои раны! Да, да и еще раз да. Но не сегодня. Как раз сегодня я занят. Вот завтра – умру с превеликим удовольствием. Для того и живу еще, чтобы завтра – умереть с удовольствием". Очевидно, именно с этой целью Марк ежедневно ложился в 9, вставал в 5.30 и отмахивал не менее трех километров, следя по секундомеру, чтобы сделать в минуту не менее ста двадцати шагов. Ту же процедуру повторял он и перед сном; и что же? За свои усилия был он вознагражден, перенеся уже три инфаркта, а все оставаясь, если ему верить, "свежим, как рыночный творожок".

Такому торжеству оздоровительной физкультуры, помноженной на человеческую дисциплину, можно было только поаплодировать. Марк выигрывал "всухую"; увы, противник его был не из тех, у кого выигрывать можно до бесконечности. Последовал четвертый инфаркт – и смерть догнала скорохода. Игра была прервана самым бесцеремонным, да к тому ж и нечестным образом: продолжая вести в счете 3:1, Марк вынужден был унести свой выигрыш в могилу. Он умер.

Значит, перед ней – никого. Она крайняя; умирать теперь – ей.

Что ж, надо признать: вовремя. Восемьдесят семь это 87. Галя Абрамовна Атливанникова ослепла на один глаз – катаракта – и плохо видела вторым. Кончики пальцев ее словно ороговели, онемев от слишком медленного движения крови, почти не давая более осязательного опознания даже самых знакомых вещей. Еще в 34-м, после скарлатины, перенесенной во взрослом возрасте, она стала туговата на ухо, а в 57-м, похоронив единственную дочь, умершую во цвете лет нелепейшей смертью – от укуса клеща, – Галя Абрамовна от горя оглохла совсем.

Из пяти органов чувств в ее полном распоряжении оставались только два: обоняние и вкус; ноги еще как-то таскали ее, но давно уже не далее пределов ее квартиры. Она постоянно зябла и не снимала даже ночью зеленой шерстяной фуфайки, сохранившейся от времен средних классов гимназии; теперь та опять пришлась по росту; а если оставались силы, Галя Абрамовна наполняла еще грелку горячей водой и клала ее под одеяло в ноги.

Организм ее подобен был дому, где все коммуникации, когда-то устроенные на славу, с запасом прочности, попросту отслужили свое, продолжая как-то служить, расходуя запасной ресурс: батареи еще теплы, но горячими уже не станут, напор воды ослаб (но все же достаточно силен, чтобы рано или поздно пробить ржавые трубы), потолки протекают… Старуха постоянно чувствовала, как внутри ее что-то осыпается, словно кто-то там непрестанно отряхивался, и сознавала, что это не та экстренная, но частная авария, которую можно ликвидировать, а общее аварийное состояние, с которым ничего уже не поделаешь, – такие дома ставят на снос. Случается, о них забывают, а они неведомой силой стоят еще, живут еще, случается, живут годами своей невозможной жизнью – до тех пор, пока о них не вспомнят-таки, чтобы снести, парой ударов гири прекратив это безобразное чудо…