Улыбка Фортуны - Страница 5

Я — как спичка в потоке дождевой воды у тротуара, оторвавшаяся от одного берега, застрявшая где-то в середине потока, кручусь, не имея сил пристать к другому. А жизнь вокруг, судя по всему, продолжает идти так, как и до моего появления, она идет своим ходом, в определенном ритме, темпе, и кажется мне она довольно однообразной.

Алло! Где ты, капитан? Продолжаешь рассказывать в колонии о том, как надо начинать новую жизнь на свободе? Алло, капитан! Ты говорил: «Ваша беда в том, что вас (людей с прошлым) как магнитом тянет друг к другу, что вы не хотите общаться с нормальными людьми, не хотите вливаться в нормальную среду...» Кому из нормальных людей нужен я, капитан? Кому нужен такой вот Рыжий, капитан?

Жизнь идет своим чередом, в этом городе ничего не изменилось от того, что я сюда прибыл, «Я—человек пропащий». Так, что ли? Согласиться?..

Рыжего в те дни он не встречал. Как-то, вспомнив о нем, Серый решил разыскать его жилище. Дом этот был расположен на окраине города, а во дворе, как полагается, обитала злая собака. Он ошибся дверью, постучал к Антошке, к тому самому ростовщику, который теперь ничего не берет. Это был лысый дядя, пожилой, на вид добродушный. Он показал, как пройти мимо собаки к Аркадию.

Серый вошел в унылую темную комнату. Рыжий сидел с озабоченным видом на кровати, Женька — на стуле; перед ними на табуретке, заменявшей здесь стол, стояли стаканы с вином, лежали ломтики сыра. Пустая бутылка стояла в стороне. Друзья отлили из своих стаканов понемногу в третий и подали Серому. Выпили, и Евгений продолжил прерванный разговор. Речь шла все о том же.

— ...Душа родная около, раз! Питаешься не в столовой, где от угара, шума и треска кишки выворачивает, а кушаешь вкусную домашнюю пищу, два!..

Женька опять расписывал преимущества семейной жизни. Глаза его азартно блестели, но Рыжий коротко сообщил, что не везет ему с женщинами — не клюют.

Такому заявлению Женька откровенно удивился.

— А ты не того... — Евгений критически рассматривал Рыжего. — Есть такая поговорка: «По одежке встречают, по уму провожают»...

— Что ты хочешь сказать, дурак я, что ли?

Евгений сказал, что нет, он не это имел в виду, и стал задумчиво рассуждать.

— Тебе бы костюмчик какой-нибудь... лучше всего итальянский. Нейлоновую рубашку, венгерские туфли, транзистор бы японский... —говорил он.— Сразу внимание другое. Да и конура твоя обставлена паршиво. Разве можно сюда пригласить женщину! Не мебель — дрова. Софа?.. Вот-вот развалится, клопы, наверное, есть? Гарнитурчик бы тебе немецкий... ореховый.

Евгений презрительно оттопыривал губу и качал ногой. Рыжий был невеселый.

— Клопов нету, — сказал он. — Чего нет — того нет... Да разве они мои, эти «дрова»?

Конечно, Евгению следовало бы скумекать, что Рыжему тут ровным счетом ничего не принадлежало.

— Ну, это ладно, — согласился он. — А теперь насчет манер. Человек с тонкими манерами всегда сделает карьеру, даже в таких тряпках, как на тебе. Вращаться-то придется не среди кодлы какой-нибудь, а среди порядочных людей. Учти, — сказал он назидательно, — жизнь — это шахматы. Хороший шахматист не стремится выиграть, он только дожидается наиглупейшего хода противника, чтобы тут же сделать ему мат. Правильно я говорю? — обратился он к Серому, но ответа не дождался. Да и не нуждался он в ответе.

— В общем, дорогой, — продолжал Евгений, — с бабами главное — обращение. Когда идешь с ней по улице, по какой стороне ты от нее топаешь?

Рыжий смотрел ошалело.

— А надо по левой, чурбан! — сказал Евгений. — Когда поднимаетесь вверх по лестнице, ты — впереди; когда спускаетесь вниз — ты сзади. Во как надо! При выходе из трамвая: «Пардон, мадам!» — не забудь выскочить раньше и подать ручку. Не хитро, как видишь, а для них это самое главное. Им игра нужна. Ты думаешь, культурный человек откусывает хлеб от ломтика? А-а, нет. Культурный человек отламывает по маленькому кусочку левой лапой. Нож... Им режут мясо, но в пасть его не суют. Пищу в пасть себе толкаешь вилкой, а рыбу лопают только вилкой и хлебной корочкой. Немцы применяют две вилки, но ты же не немец... Салфетка... Рожу этой штукой не вытирают — не полотенце, а только лапы.

Рыжий угрюмо поводил плечами. Евгений, скоро наговорившись, попрощался и ушел, после чего Рыжий долго сидел насупившись, курил.

— Итальянский костюм... Венгерские туфли... Транзистор японский. Псих! На все это нужны бешеные деньги. Где же я их возьму?

Рыжий выжидательно посмотрел на Серого, но, не уловив сочувствия на его лице, сказал:

— Айда к Антону. Посоветуемся. Чего-то надо придумать. И знаешь что, давай держаться вместе. Тебе же тоже надо что-то делать. Удивляюсь, как тебя там, на майдане, мусора не выкурили еще.

Он удивлялся, как это Серого милиция еще не прогнала с вокзала. И вспомнились Серому предупреждения некоторых ребят в колонии: «Дружинников и бригадмильцев опасайся, как огня...» Однако за то время, что он уже пробыл на воле, на вокзале его беспокоили только в первые дни. Теперь же спать не мешали.

Пошли к Антону. Проходя через дверь, Рыжий бросил небольшой кусок колбасы собаке.

— Сколько ни стараюсь приручить эту тварь — бесполезно. Каждый день вот так: дашь колбасу (хлеб не жрет, гад) —пропустит мирно, не лает; не дашь — полгорода своим визгом поднимет. Вымогала проклятая!

Собака проводила их ироническим взглядом, торопливо заглатывая колбасу.

Антошка и его жена Марфа, сухощавая старуха, сидели за кухонным столом. Марфа увлеченно пожирала жареную утку, Антон на счетах проверял, очевидно, положение кредитов по исписанной школьной тетрадке. Выслушав соображения Рыжего относительно сложности создавшейся ситуации в том именно смысле, что по тюрьме он покамест еще не скучает, но работа для него и унизительна, и утомительна, а если еще взять в соображение тот факт, что исчезли куда-то с лица земли почти все хоть мало-мальски стоящие ребята (не говоря уже о том, как охамели легавые, вплоть до дворников), то жить стало совершенно невозможно, Антон, не переставая щелкать, повел такую речь:

— Жених ты, конечно, никудышный — никакого шику. Да ты спать больно любишь. А то вот в воскресенье на толкучку сходил бы... Придешь туда, что-нибудь скупишь подешевле, а в разгар толкучки отдашь за настоящую цену. Много-мало, но прибыль будет. А ты все спишь...

Глаза Рыжего недобро сверкнули: Не нравилась ему, видимо, такая речь.

— Ты что, спекулянтом мне сделаться советуешь?! — спросил он,

— А кто такой, по-твоему, спекулянт? — не обижаясь, задал вопрос Антон. И тут же сообщил: — Регулятор, улучшающий на добровольных началах снабжение в городах. Разве справедливо, что молдаване в мае уже нюхают розы, а украинцы в июне лакомятся клубникой, когда ленинградцам в это же время не хватает витамина «С»? А спекулянт... В Ленинграде нет вишен? В Одессе нет кофточек? Пожалуйста! Будут доставлены своевременно. И получается, что спекулянт помогает людям. И государству от него польза: он денежки залежавшиеся в оборот вытягивает. А какую прибыль получает от него авиакомпания!

Антошка умолк. Марфа перестала терзать утку и с уважением выпучила глаза на своего супруга.

Взглянув на Рыжего, Серый догадался, что сейчас тот непременно скажет несколько чрезвычайных слов, и мысленно его одобрил. Однако Антон еще не все сказал:

— Доживи до весны, — он не поднимал глаза от тетрадки, — зацветут розы, поспеют вишни, провернешь пару операций, поможешь людям по части витаминов. Парень ты молодой, здоровый...

— Хорош гусь! — проворчал Рыжий, когда вышли от Антона. — «Доживи до весны»... Ему что? Скоро свинью зарежет. Мясо жрать будет, а мы, значит, весну ждать должны...

И он разразился ругательствами в адрес Антона.

— Он бы меня в два счета выгнал, — сказал Рыжий, — но боится.

Я ему еще несколько лет назад мозги вправил. А теперь ему и милиции вроде боязно, потому что не прописан я. Но и меня тоже.