Улыбка Джоконды. Книга о художниках - Страница 54

Но вернемся к воспоминаниям дочери: «День похорон. Весь кабинет и гостиная заставлены венками. Венков из живых цветов такое множество, что их ставили в кабинете один на другой до самого потолка. Комната была как бы в густой, душистой раме. На мольберте – эскиз углем – «Диана и Актеон». На столе – стакан с водой, чуть розоватой, с акварельной кистью в нем. Кругом – листки с рисунками, акварели, альбомчики.

Множество народу…»

Похороны Серова стали поистине национальными. Впервые страна так сильно скорбела об ушедшем художнике, до этого лишь утраты писателей (Пушкина, Некрасова, Достоевского, Тургенева, Чехова, Толстого) становились всенародным бедствием. А тут Серов, человек суровый, подчас резкий…

«Бывают смерти, в которые не веришь. Петербург не поверил смерти Серова. Целый день звонили. Целый день спрашивали. Целый день требовали опровержений. Не хотели признать ужасного, непоправимого…» – так писал Николай Рерих.

«Неужели нет более в живых этого перла между художниками, Валентина Александровича Серова, в полном расцвете сил и красоты своего чарующего особенной простотой и правдой неизъяснимого таланта… Ах, Боже, как убийственно горько думать, что он умер!.. – восклицал Илья Репин. – Боже, какая потеря!.. Сейчас ставлю в памяти его дивные создания. Все эти самоцветные драгоценные каменья. На всех выставках я раньше всего бежал к его работам. Неужели новых не будет?..»

«Умер наш лучший чудесный художник-мастер. Как больно все это – как не везет нам на лучших людей и как быстро они сходят со сцены…» (из письма Б. Кустодиева Ю. Кустодиевой).

Серов «умер смертью воина в бою – среди буйной работы, как и жил…» (Н. Симонович-Ефимова).

«Серов – самый одаренный, в чисто живописном отношении, русский художник», – сказал как отрубил Александр Бенуа, художник и критик безупречного вкуса.

Картины Серова удивительно красивы по краскам, не будучи написаны «в красивом тоне», – еще один вывод Бенуа.

«Он был свободен, был глубок, он был прекрасен – этот мастер, столь далекий внешности и эффектов…» – писал Николай Пунин по поводу посмертной выставки Серова.

Что еще добавить в конце нашего краткого рассказа? Серов умер, а многочисленное племя Серовых оказалось разбросанным по всему миру: Франция, Ливан, Кипр…

Знаменитый рояль «Бехштейн» из семьи Серова, к клавишам которого прикасались пальцы Александра Серова, Валентины Бергман, Федора Шаляпина и других знаменитых музыкальных деятелей, в блокаду Ленинграда был продан за мешок картошки.

Где ныне звучат его божественные звуки? Кто знает! Но висят на стенах музеев картины Валентина Серова. Они способны вызвать звуки в душе – радостные, скорбные, возвышенные, низкие, меланхолические, скептические и прочие из целой гаммы звуков, которыми наполнена человеческая жизнь.

Художник Константин Сомов умер в Париже в 1939 году. В своем эмигрантском существовании он почти ни разу не высказался на политические темы, никогда не осуждал Советскую Россию, и тем не менее в СССР первая монография о нем вышла лишь в 1980 году. Ее автор Елизавета Журавлева составила пышный букет комплиментов: «Превосходный живописец, великолепный рисовальщик, тонкий акварелист, виртуозно владевший смешанной техникой, Сомов оставил значительный след в истории русского искусства».

Все так, но от этих слов, как говорится, ни тепло, ни холодно. Поэтому предлагаю от чистого искусствоведения перейти к человековедению, попытаться раскрыть тайну сомовской личности, сомовского «Я».

Константин Сомов родился 18 (30) ноября 1869 года в Петербурге в семье историка искусства. Отцу было 39 лет, матери – 34. В семье бережно хранилась бумага «Дворяне Сомовы», она начиналась так:

«В начале 80-х годов XIV столетия на службу к Великому князю Дмитрию Ивановичу приехал из Золотой Орды Мурза-Ослан, принявший в 1389 году Святое крещение с наречением имени Прокопий. Он вскоре женился на дочери стольного Марии Золотовне Титовой. От этого брака было 5 сыновей. Один из них, Лев, прозванием Широкий Рот, в свою очередь, имел сына Андрея Львовича, прозванного Сом…»

Так вот этот Сом и явился родоначальником ветви рода Сомовых.

Отец художника Андрей Сомов никакого отношения к Золотой Орде, конечно, не имел, он целиком принадлежал к Золотой Культуре: был большим знатоком русского и западного искусства, издал трехтомный каталог эрмитажной коллекции, сам охотно рисовал. С 1888 года он – старший хранитель Эрмитажа. Ко всему прочему страстный коллекционер. Любовь к коллекционированию, как и любовь к старым голландцам, от отца перешла к сыну.

Мать, Надежда Константиновна, урожденная Лобанова, тоже была человеком широко образованным. От матери Константину Сомову передалась любовь к музыке («Мои первые музыкальные впечатления: пение мамы и еще раньше музыкальный ящик под старинными бронзовыми часами с фигуркой Ахиллеса под ним… Я любил в сумерки садиться с ногами на стул около самого ящика и слушать долго этот ящик…» – вспоминает будущий художник). Костя играл на фортепьяно, пел, был постоянным посетителем концертов и опер. Даже мечтал о карьере камерного певца.

«Сомовская семья мне необычно понравилась, и я сразу стал себя чувствовать там, как дома, – вспоминал Александр Бенуа. – Мать Кости была сама простота, сама ласка, само гостеприимство, сама искренность. Очаровательны были и сестра Кости и его брат, великий шутник – толстяк Саша (старший брат художника умер в 1903 году. – Ю. Б.). Не лишен был своеобразной прелести и их несколько суровый, несколько угрюмый отец – Андрей Иванович… Уютные вечера у Сомовых протекали в разглядывании коллекций, в беседах, преимущественно происходивших в кабинете отца или в столовой за чайным столом, уставленным всякими вкусными вещами, на которые была мастерица Надежда Константиновна. Иногда кто-нибудь из нас играл на рояле, иногда мы слушали пение Кости, специально учившегося пению и обладавшего приятным голосом…»

Еще Сомов увлекался театром. Свои посещения спектаклей он аккуратно отмечал в специальной записной книжке, которую вел с 1877 года, то есть с 8 лет. В течение всей своей жизни он мелким почерком записывал впечатления от игры актеров, от того, насколько удачны были выполнены костюмы, декорации, как звучала музыка и т. д.

Однако живопись перевесила увлечение театром и музыкой. Сомов начал рисовать рано. И, поступив в Академию художеств, окончательно выбрал свою судьбу: стал художником.

Естественно, до Академии художеств была гимназия – знаменитая гимназия Карла Мая, «кузница талантов». Как учился? По-разному (запись из дневника Сомова: «В 1888 году лето для меня грустное – переэкзаменовка по алгебре и геометрии, я ленился и удалился на чердак с книгами…»). Гимназия дала не только знания, но и дружбу на всю жизнь с Александром Бенуа, Вальтером Нувелем (Валечка), с Дмитрием Философовым, будущими основателями «Мира искусства».

Особенно выделим дружбу Сомова с Бенуа («Мой нежный друг Шура!» – «Дорогой мой Костенька!»). Модест Гофман в «Петербургских воспоминаниях» отмечал, что они были разными: «вечно живой и волнующийся Александр Бенуа» и «милый, тихий Константин Сомов».

Когда Сомов скончался, Бенуа, перебирая его жизнь, особо отметил своеобразную детскую улыбку гимназиста Сомова, его редкий смех, от которого «становилось необычайно радостно на душе». Бенуа вспоминал юного Сомова – мальчика в коричневой курточке, с ласковыми глазами, «полненького, мягенького», который вел себя независимо, хотя «чуть по-женски и чуть конфузливо» (отец Сомова как-то сказал про сына: «Костя в детстве любил играть больше один и очень часто играл в куклы, как девчонка»). Бенуа и Сомова тесно сблизило между собой увлечение театром.