Улыбка Ашеры
Избранные рассказы. Том 2 - Страница 24

В последний раз омыв и причесав, завитую и нарумяненную, с подведенными бровями, положили меня в этот каменный гроб рабыни мои и плачущие куртизанки-подруги.

Мягко женское сердце; не знает оно после смерти соперницы чувства соревнованья и зависти.

Возле меня лежит только медное зеркальце, из пальмовых листьев сделанный веер и глиняное изображение Афродиты-Астарты…

Путник, не тревожь покоя гробницы! Ничего дорогого не взяла с собою дочь Праксинои; ничего, кроме воспоминанья о тех, кого обнимала…

Юноши, вы позабыли меня! Но Хелидонион, которую вы когда-то ласкали, вас не забыла и, бродя одиноко во тьме по берегам унылого Стикса, в благодарной памяти перебирает одно за другим ваши лица, как перебирала когда-то в солнечно-знойные полдни, при опущенных ставнях, монеты с изображеньями чужеземных царей.

Я, забитый маленький бес, один из тех, кого за их трусость не берут даже в битву, поведаю вам, моим дыханьем живущие братья, о тех великих событиях, коих мне удалось быть свидетелем, несмотря на гнусный вид свой и низменность чина.

Нас был легион. Целый легион сидел в грязном, испачканном теле дикого бесноватого. Но пришел он, и я вместе с другими, почувствовав грозную тайную силу, униженно стал умолять не отправлять нас обратно в далекую бездну… На земле нам было гораздо приятней…

Все мы испытывали ужас. Неведомый человек, пред кем простерлось во прах нам подчиненное тело, был так не похож на прежде виденных нами заклинателей. Те, после первого же скачка по направлению к ним нагого, обросшего волосами бесноватого, с пеной у рта щелкавшего зубами, обыкновенно очень быстро обращали к нам спину и убегали, быстро мелькая в воздухе пятками. И мы хохотали им вслед, и хохоту нашему вторило эхо могильных пещер Семахской долины…

А теперь мои изгоняемые братья просили Неведомого, дабы он позволил им переселиться хотя бы в стадо свиней, пасшихся на берегу Гергесинского озера.

И он нам позволил.

Как порыв урагана, вылетели мы из одержимого тела, тесня и толкая друг друга.

Стадо свиней стало добычею братьев. С бешеным визгом, одна за другою, кидались они в закипевшую воду.

Я задержался немного, чтобы взглянуть еще раз на нашего прежнего пленника. Теперь он сидел у ног своего избавителя. Обрывки цепей висели на его загорелых, грязных руках, и тихо поникли, скрывая лицо, густые пряди отросшей всклокоченной гривы. Он сидел так смирно, этот еще недавно устрашавший собою жителей целых трех городов, человек…

Новые крики досады и страха донеслись до меня с берега. Это кричали бежавшие прочь три молодых пастуха. Я взглянул в сторону, где было стадо, и увидал, как в волны синего озера прыгала последняя бурая тощая свинья… Было слишком поздно. Из всех моих братьев я один не получил пристанища, но, впрочем, не жалею об этом. Одно за другим, плывя все дальше от берега, тонули животные. Вместе с ними тонул, погружаясь на дно, и мой легион со всеми его начальными духами…

Я остался один и поспешил воспользоваться своею свободой.

Первой мыслью моей было незаметно скрыться, пока так напугавший нас заклинатель был занят освобожденным им человеком. Он, по-видимому, вовсе не обращал на меня никакого внимания. И я, пронесшись, как захворавший водобоязнью шакал, по темным ущельям гор, мимо пшеничных полей и серых оливковых рощ, убежал туда, куда, по моему мнению, не пустили бы этого бродячего мага.

Золотой дворец властелина одной из местных провинций, с его мраморными колоннами и мягкими персидскими коврами, представлял собой много удобств для такого беглеца, как я. Владелец дворца появлялся там редко, по делу или на праздники. Сам он обитал постоянно в другой своей резиденции, у Горячих Ключей, неподалеку от того самого озера…

Поселившись здесь, я не старался чем-либо проявить свое присутствие и сдерживал себя от искушения войти в толстое черное тело негритянки-рабыни или какой-нибудь из светлохитонных прислужниц царственных принцесс, когда те приезжали с отцом. О самих принцессах я даже не мечтал. Раз в стране находился такой сильный заклинатель, его легко могли пригласить во дворец, и он сумел бы со мной распорядиться очень круто… К тому же вселиться кому-либо в тело вовсе не так легко, как это кажется с первого взгляда…

Возвращаться в адские бездны мне тоже совсем не хотелось. Вечные насмешки мелких гениев пламени над моими неудачами сильно мне надоели. Кроме того, там снова могли поручить мне какое-нибудь опасное предприятие, до которых я никогда не был охотник. Пусть лучше в аду полагают, думалось мне, что я покоюсь на дне озера и в положенный срок восстану оттуда вместе со всем остальным легионом.

Днем лежал я в темных углах гинекея, а по ночам дразнил заманчивой грезой разметавшихся во сне толстых служанок… Это было легко исполнимо, так как воздух был густ от чада светильников и человеческих испарений…

Но запах женского пота был почему-то всегда мне противен, и я ни разу не унижался до роли инкуба.

Когда вечерней порой во дворе стихало блеянье вернувшихся стад, смолкали звуки дудки раба, смех и топот пляски рабынь и в доме все засыпало, бесшумно и тихо выходил я на воздух. Идя вдоль стен, обросших колючим бурьяном, пробирался я мимо спящих собак. Псы, как известно, нас чуют, и я по мере сил старался не привлекать их Внимания и не дразнить.

Иногда выбегал я на облитый лунным сияньем мощеный каменный двор. Тени от башен и стен ложились на бледные сине-зеленые плиты. Трава средь них казалась бесцветной и темной. Укрывшись в бурьяне, бежал я на четвереньках, подобный собаке, и один только раз был замечен хмельным подгулявшим рабом. Старик погрозил мне пальцем и шаткой походкой, держась за стенку, прошел своею дорогой. Иногда удавалось мне застать и напугать укрывшихся где-нибудь в темном углу служанку-сириянку с мальчишкой эуди. Черная змейка, тихо шипя, уползала поспешно при виде меня в узкую щель, ибо знала она, как люблю я их дразнить… Я пробирался в темные стойла, где жевали пшеницу кровные белые кони и мирно лежали на мягкой соломе сонные мулы. Тут начинал я игру; лошади бились, топтались на месте, ржали, покрытые пеной… Из стойл бежал я, кривляясь от радости, снова в спальни людей, стараясь проникнуть туда, пока на ночных небесах не появлялся признак рассвета…

И весь день дремал где-нибудь в пыли под низкой кроватью…

Так провел я в роскошном доме тетрарха около двух полных спокойствия лет.

Выйдя однажды в прохладную весеннюю ночь поиграть и поразмяться на воздухе, я пробрался туда, где на откосе стояли поросшие тернием развалины прежних палат. Там иногда заставал я изъеденный временем призрак равнодушного к играм моим какого-то старца, бывшего некогда царем этих мест и почему-то не желавшего расплыться в эфире.

Полный желанья его навестить, побежал я, кувыркаясь, на холм и, взлетев на разрушенный фундамент, оцепенел от испуга.

На площадке, среди обломков, облитых сияньем луны, сидели важно на корточках одиннадцать самых главных из адских духов стихий. Они имели форму, подобную людям, и я мог бы, если бы хотел, сосчитать позвонки на слегка согнутой спине ближайшего ко мне вельможи воздушных пространств. Луна серебрила ему голые плечи и безволосую голову…

Они сидели молча, недовольные, хмурые, и горе было бы мне, если б взор хотя одного из сидящих упал на меня. Но густой бурьян скрывал мое распростертое, тихо дрожащее тельце…

— Окружают ли его искушающие? Хорошо ли рисуют ему картины страданий? Что делают духи скорби? — услышал я строгий вопрошающий голос.

— Искусители бодрствуют, они говорят о возможности раскаяния врагов, о нуждах народа и готовности его принять избавителя… Духи же скорби стараются так, что я опасаюсь, как бы сами они не впали в отчаяние… Но отклонить его от решения трудно. Боюсь даже, что это совсем невозможно… Теперь он находится недалеко отсюда, в саду на склоне горы, и я послал на него все свои силы.