Улыбка Ашеры
Избранные рассказы. Том 2 - Страница 10

Две делосских красавицы, жены городских архонтов, Феодора и Лаодика, пришедшие на ужин вместе с мужьями, наперерыв старались занимать почетного гостя, показывая ему, что он нравится им не только как знаменитый художник.

Каждая из молодых женщин втайне надеялась, что черты ее останутся увековеченными в лице одной из богинь, статуи которых Архипп будет работать для храма, а может быть, и муж согласится заказать ваятелю за сходную цену ее собственный мраморный бюст.

Разговор не успел еще сделаться общим. Один из архонтов, любезно улыбаясь окружающим, думал в то же время о беспокоившем его земельном процессе; другой, шутя с женой сотоварища, Лаодикой, ревниво и незаметно следил за каждым взглядом своей собственной супруги, Феодоры, а состоящий при храме поэт, обязанность которого была перекладывать в стихи записанные жрецами откровения бога в шелесте священных деревьев, делил свое внимание поочередно между знаменитым художником, хорошенькою племянницею Зенодота и слегка разбавленным горячей водою пряным душистым вином.

Зенодот поддерживал тем временем с ваятелем разговор об искусстве.

— Мне более или менее известны, Архипп, все твои главные произведения, но мне хотелось бы также знать, которое из них ты любишь больше всего. Не всегда ведь самые красивые дети пользуются наибольшей любовью родителей.

Отхлебнув из серебряной чаши вина, Архипп отвечал:

— Самые любимые наши произведения, — это те, которые потеряны для нас невозвратно.

Предполагая, что за этою фразою кроется что-то интересное, быть может трогательная история о первой любви молодого художника, Феодора, как бы поощряя его. произнесла:

— Какая красивая и вместе с тем верная мысль!

Но скульптор уже продолжал:

— Как порою хочется нам вернуть себе то или другое, доставившее некогда успех нам произведение! Если бы я был уверен, что мне удастся отыскать мою первую работу, — не колеблясь поехал бы я в далекую Сирию и там, за какую угодно цену, купил бы сделанную по моему слепку, сам не знаю даже, из бронзы или из мрамора, статую.

— Неужели, о Архипп, ты не дорожил в юные годы твоей славой и не интересовался судьбой твоих произведений, — спросила жена другого архонта.

— Нет, Лаодика, именно потому, что я в те годы слишком стремился к славе и горел желанием научиться искусству, я бросил первую свою статую исполненной в глине и умчался в Пергам, едва получив за нее первые в жизни золотые монеты.

— В истории с этим моим изваянием до сих пор есть для меня много загадочного, а может быть, — прибавил Архипп, отхлебнув еще раз из кубка, — не обошлось там и без волшебства.

Жены архонтов и племянница Зенодота стали горячо просить знаменитого мастера рассказать им эту историю. Скрыв любезной улыбкой скептический взор старческих глаз, к ним присоединился и сам верховный жрец:

— О, Архипп, не скрывай от потомства своих первых шагов к завоеванию славы! Я уверен, что еще в ранней юности сопутствовало тебе благоволение богов.

— Я предоставляю тебе, Зенодот, решить, кто из бессмертных помогал мне в моем первом труде. Я же охотно вам всем расскажу об этой работе, давшей мне возможность поехать потом учиться к пергамским и александрийским мастерам…

— Я родился в далекой знойной Гадаре, и могу поэтому вместе со славным поэтом Мелеагром воскликнуть:

— Называться Афинами город этот имеет впрочем довольно сомнительное право. Действительно, там не переводятся поэты, хотя не из крупных, но старательно подражающие александрийским образцам.

Есть театр, есть и два-три скульптора, изображающие в виде богинь Олимпа жен римских чиновников и местных купцов, хотя наиболее богатые из последних, вследствие религиозного суеверия, враждебно относятся к изобразительным искусствам. Да и сами скульпторы представляют там скорее ремесленников, занимающихся украшеньем домов и изготовлением каменных саркофагов для усопших.

— В одну из таких мастерских, выделывавших капители для колонн и мраморные гробницы, отдан был я дядей моим после того, как повальная болезнь унесла у меня родителей и братьев. Отдав меня туда, дядя счел себя исполнившим родственный долг и больше обо мне не беспокоился. Я же был предоставлен всецело на милость своего хозяина.

— Не могу однако пожаловаться на последнего. Это был человек хотя и требовательный, строгий, но справедливый и не жестокий. Видя, что у меня есть способности и прилежание, он старался меня научить всему, что умел. А его бездетная жена, которой я всегда старался угодить, помогая ей по хозяйству, благоволила ко мне и относилась почти как к члену семьи.

— Другие работники, большая часть которых были рабы, тоже любили меня за мой веселый характер и не сердились, когда я в часы отдыха, лепил из глины небольшие фигурки с очень похожими на них смешными человеческими лицами.

— Со временем я усовершенствовался, поскольку это возможно было без художника-руководителя, в уловлении сходства и технике лепки, и даже на память ухитрялся более или менее удачно изобразить того или другого посетителя мастерской. Хозяина это забавляло, но он не придавал способности моей особого значения. «Наш хлеб, — говорил он, — это гробницы. Если ты сумеешь красиво переплести по бокам саркофага гирлянды виноградных лоз и колосьев, это тебе пригодится гораздо более, чем раз в три года исполненная статуя, за которую заказчица еще тебе не заплатит. А гробницы — дело верное, да и расплата по ним скорая»…

— Тем более я был удивлен, когда однажды в час обеденного перерыва, меня позвала к себе хозяйка и сказала:

— «Послушай, Архипп, я хочу доставить тебе заказ, который, если ты его исполнишь как следует, сможет тебя вывести в люди… Ко мне приходила вчера одна моя знакомая, Береника. Она расплачивалась за надгробную стелу своего второго мужа, которого недавно похоронила. Хоть тот и недолго с ней прожил, но оставил все-таки ей большое наследство. Теперь эта женщина очень богата и может, не боясь никого, исполнять все свои прихоти… Так эта Береника мне говорила, что хотела бы иметь бюст или статую одного странствующего по здешним местам галилейского мага. Иошуа бен Иозеф заходил года два тому назад в Гадару и исцелил здесь несколько человек, в том числе и Беренику, страдавшую тогда изнурительною тяжкою болезнью. Оправившись после этой болезни, она в скором времени вторично вышла замуж и теперь стала богатой наследницей. Из чувства признательности к тому, кто ее исцелил, она хочет в настоящее время послать кого-нибудь из здешних скульпторов посмотреть на этого мага и вылепить с него бюст, но только непременно похожий… Едва она мне об этом сказала, я тотчас сняла со стены и показала ей сделанный тобою из ценного воска мой барельефный портрет. Барельеф Беренике очень понравился и она предлагает тебе отправиться в Иерусалим, где теперь скоро праздники, на которые обыкновенно приходить этот пророк. Она даст тебе и денег на дорогу. Я попрошу мужа, и он наверно тебя отпустит. Если же ты успешно справишься, в чем я уверена, то Береника щедро заплатит тебе, а хорошо исполненная работа привлечет к тебе новые заказы… Мы с мужем не завистливы и рады будем, если тебе повезет… Сегодня же вечером сходи к ней повидаться. Я обещала это Беренике».

— Повинуясь желанию хозяйки, я побывал у ее знакомой. Эта высокая, тонкая, еще красивая женщина, быстро сговорилась со мною, научила как отыскать в Иерусалиме галилейского чудотворца и снабдила меня достаточной суммой на путевые расходы. Так как времени до иудейских праздников оставалось немного, то на следующий день я уже бодро шагал по дороге, ведущей левым берегом быстро текущего Иордана почти до самого Моавитского соленого моря. Дорога эта ведет большею частью по равнинным, хорошо орошенным небольшими потоками, красивым местам, и порой обсажена даже тенистыми рядами индийских смоковниц. После нескольких дней пути мимо почти непрерывно цветущих садов, добрался я до иерихонского брода. Там перешел я на другой берег и вступил в каменистую Иудею. Заночевав в Иерихоне, я на следующий день, еще засветло, был в Иерусалиме.