Ультиматум. Ядерная война и безядерный мир в фантазиях и реальности - Страница 25
В отличие от Бестера Уолл-Сарбан рисует мир, где наука и техника не преданы окончательному забвению. В непролазной чаще скрыты хитроумные электронные приборы, в ходу все новейшие достижения медицины и фармакологии, а успехи генной инженерии позволили даже вывести новый тип полукошек-полуженщин — охота на них еще больше возбуждает гостей барона. Техника нужна, чтобы держать в повиновении целые народы, но она тщательно замаскирована, чтобы не вносить смуты в умы, с детства отравленные презрением к знанию и прогрессу.
Фантазировать особенно не пришлось. Несмотря на вызывающий антиинтеллектуализм нацистской идеологии, ученых — в прагматических целях — в "реальном" рейхе терпели. Правда, не выставляя напоказ, чтобы не вносить сумятицу в идеально организованную вакханалию обскурантизма и мистики[91]. От рядового бюргера до поры были скрыты полигоны в Пенемюнде, где лучшие инженерные умы, оставшиеся служить нацизму, работали над снарядами Фау. (Позже, конечно, геббельсовская пропаганда не жалела красок, расписывая на все лады "чудо-оружие", будто бы ниспосланное рейху свыше.)
Вот и в романе Сарбана наследники бюргеров рядятся в бутафорские доспехи и медвежьи шкуры вовсе не потому, что нет цивильных костюмов. Охотникам именно так хочется реализовать свои потаенные желания, выпустить на волю инстинкты — вполне в духе нацистской мифологии, проповедуемой их далеким предком в реальной истории.
"Это ужасное зрелище, — писал Томас Мани в 1943 году, — иррационализм, когда он становится популярен. Чувствуешь — быть беде, такой беде, к которой никак не может привести односторонняя переоценка разума. Он может быть смешон в своем оптимистическом педантизме и может быть посрамлен более глубокими силами жизни; но он не бросает вызова катастрофе. Это делает только посаженный на престол антиразум"[92].
В романе Сарбана цепко схвачено и вынесено на свет критического анализа то главное, что отличает фашизм от других — политически не менее реакционных — течений. Его поистине зоологическую ненависть к культуре, его принципиальную ставку на иррационализм и невежество.
Вот что говорит на сей счет история реальная.
Известно, что партия национал-социалистов в Германии состояла в немалой степени из необразованных обывателей, лавочников и люмпен-пролетариев. Не мудрено, что, дорвавшись до власти, они первым делом принялись напяливать на себя сверкающие доспехи героев северного мифоэпоса — невежество, возведенное на трон, стремится поскорее избавиться от комплекса культурной неполноценности.
В убогом сознании недоучек, словно в пестром калейдоскопе, смешались антропософия Рудольфа Штайнера (которого они, правда, из Германии изгнали, но идеи усвоили хорошо) и тибетская мистика, геополитика и бредовая космогоническая теория Вечного льда, звериный расизм и вполне житейская зависть к инородцам, вера в легедарную Атлантиду и шовинистическая "научная фантастика"[93]. А добавить сюда мистические идеи индуизма, перемешанные с северными "нордическими" мотивами, да интерпретированного в определенных целях Ницше, да перевранного Вагнера… Вся эта мешанина и составила ту эрзац-культуру, которая сопровождала фашизм в его последующих социальных перевоплощениях.
Извращенное самосознание озлобленной посредственности — вот куда завели грезы о сверхчеловеке, превратившиеся в манию.
И сколько раз еще человечество сталкивалось с этим жутким букетом расхожих идеек. Ведь нынешний, много раз менявший обличье фашизм тоже, как заведенный уповает на милый его сердцу иррационализм — иначе не может. Ставка сделана на прошлое, на культ героических предков и зов крови; фашизм постоянно взывает к теням древних героев и мистифицирует последователей, увлекая их назад — в леса, к первобытной дикости разыгравшегося инстинкта. Подальше от ненавистных "химер XX века": объективного знания, многонациональной человеческой культуры, гуманизма и прогресса.
Сегодня нам пришлось все это хорошо изучить и расставить по полочкам. Во времена Сарбана помогала лишь интуиция художника. Писатель не анализировал социальное явление, но ему повезло: он отыскал на редкость удачный образ-символ. Ночной лес, призывный звук рога и высвеченные отблесками факелов инфернальные чудовища — разодетые в древние доспехи и шкуры "штурмовики", охотящиеся на людей.
Мне кажется, что он сам содрогнулся от посетивших его видений. Оттого и портрет Фашиста Торжествующего, правящего бал на головешках цивилизации, вышел столь страшным.
К счастью, роман не постигла участь многих произведений, о которых шла (и еще пойдет) речь: книгу переиздали, и если не лавину, то устойчивый поток подражаний она вызвала. Но даже наиболее известные из них — рассказы соотечественников Сарбана: Хилари Бейли ("Падение Френчи Штайнера", 1964) и Кита Робертса ("Weinachtabend", 1972) — несравнимы по силе со "Звуком охотничьего рога". Авторам этих произведений, как выразился Грегори Бенфорд, "просто интересно". У Сарбана другое: страсть, неподдельный ужас, сдавленный крик-предупреждение, обращенный к тем, кто держит в руках его книгу.
Совсем недавно я случайно натолкнулся на строки, которые как бы специально написаны для эпиграфа к роману:
"В 1940 году вот так же возмутительно уверенно, нагло жили за ла-маншской водой английские села и города. Не знали джентльмены, что на другом берегу уже собраны нетерпеливые айнзацкоманды остроумного Штреккенбаха, бригадефюрера СС. По вечерам за чашкой английского пунша (влияние близких островов) Штреккенбах любил весело помечтать, как удивятся англосаксы, когда с ними обойдутся без церемоний — как с обыкновенными туземцами. Не хотите ли, сэры, прогуляться на континент — все, все до одного! — там приготовлены для вас аккуратные жилища. Леди могут задержаться на островах, скучно им не будет — мужчины фюрера самоотверженно позаботятся об оздоровлении англосаксонской крови. Бригадефюрер намекал, что действительно имеется проект всех мужчин убрать с острова. В лагеря! К черту! У айнзацкоманд не было еще того опыта, с каким они вернутся на берега Ла-Манша"[94].
Тот опыт — это сожженные дотла вместе с их жителями белорусские деревни, сожженные "героями" яростной, умной книги Алеся Адамовича "Каратели". А привел я фрагмент внутреннего монолога, который ведет эсэсовец Дирлевангер, достойный представитель той банды, дела и замыслы которой в отношении Англии сегодня кое-кто в этой стране пытается замолчать. И не только в Англии.
Профессор университета штата Аризона Пол Картер заканчивает обзор альтернативных историй, созданных в самое последнее время, романом некоего Фредерика Маллэли "Гитлер победил" (1974). В нем фюрер-триумфатор провозглашает себя… папой римским!
Дальше, кажется, действительно некуда. Потрясен и американский ученый: "Зачем? Кому это нужно — извлекать на свет божий дьявола нашей недавней истории? Мне кажется, что кошмарный в своей основе акт освящения Гитлера служит последним напоминанием: настало время похоронить этот фантастический призрак раз и навсегда"[95].
Призывов похоронить, забыть гитлеризм и его творца в западной печати хватает; без малого полвека раздаются эти продиктованные как будто самыми благородными намерениями обращения к неугомонным художникам. Ну что в самом деле за радость — пачкаться об эту мерзость, корпеть над каким-то там "анализом" фашизма, тем более касаться личности Гитлера! Забыть это историческое ничтожество, и дело с концом… Даже особое идеологическое обоснование подводится: мол, забвение и будет "высшей мерой".