Улисс из Багдада - Страница 10

Иногда я ругал мать:

– Ты не должна разрешать Салме бегать по всему городу! Это слишком опасно! Могут задавить фанатики, может ранить осколком бомбы, убить случайной пулей, мало ли что. Я беспокоюсь за нее…

– Тогда, Саад, ты должен понять, насколько мы с твоими сестрами беспокоимся за тебя! Салма успокаивает нас по нескольку раз в день. Если бы не она, мы бы ежечасно воображали, что ты умер. Она ангел, который хранит нас всех.

– Салма хранит нас, но мы ее не храним.

– Ты не хочешь больше ее видеть?

– Я так не говорил. Я просто беспокоюсь.

Из страха лишиться Салмы я никогда не доходил до конца ни в рассуждениях, ни в гневе. Итак, по нескольку раз в день эта малышка приходила ко мне, освещая темные, грязные и вонючие закоулки, где я с трудом зарабатывал несколько динаров.

Чтобы облегчить свою совесть, человеческое существо воображает худшее, отвлекаясь от необходимости открыть глаза на реальные угрозы: я совершил ошибку и раскаяние за нее будет преследовать меня всю жизнь.

Салма не пала жертвой политических конвульсий Багдада, она глупейшим образом поцарапалась о гвоздь. Показывая мне ранку на бедре, она сама потешалась над собственной неловкостью. Она смеялась еще громче, когда я выполнял волшебные пассы над ее раной, притворяясь волшебником, обладающим чудесным даром исцелять, и затем окончательно снял боль, звонко чмокнув ее нежную кожу.

Никто не заметил первых симптомов, ибо все мы плохо питались, нервничали, уставали и чувствовали себя неважно. К тому же в девочке было столько веселья, столько энергии, что она не обратила внимания на ухудшение состояния.

Когда она настолько ослабела, что слегла, мы подумали, что это простуда, в худшем случае – грипп. Ограничились тем, что дали ей теплого молока с добавкой желтка и прописали еще какие-то горные снадобья для укрепления сил. И успокоились, питая наивный – и подлый – оптимизм.

Однажды утром по зеленоватому цвету лица, по жару мы догадались, что у нее заражение крови.

Было решено, что я отправлюсь на работу, сестры тем временем будут искать врача, а мать обойдет соседей, чтобы одолжить деньги на лечение. Увы, к концу дня она собрала лишь жалкие гроши, а сестры не нашли никого, кто еще практиковал бы: за время послевоенного хаоса немногие частные терапевты, что еще оставались в Багдаде, эмигрировали в Иорданию, Сирию и Ливан. Удалось найти только адрес доктора Бен Саида, в богатых кварталах, но сначала надо было оставить у привратника залог в пятьдесят долларов – условие допуска в кабинет врача. Для семьи бедняков условие невыполнимое.

– Я займусь этим сам, – заявил я по возвращении домой вечером, с досадой узнав о ситуации.

Я закутал Салму в одеяло, прижал к груди и побрел по Багдаду в поисках открытой больницы.

Я нашел несколько – они были пусты, заброшены. Я отыскал наконец действующий диспансер, где нас приняли двое молодых врачей. Осмотрев Салму, они побледнели.

– Ее состояние плачевно, – сказали мне они с жалостью, – ей надо срочно в больницу. У нас здесь нет ни свободных коек, ни лекарств. Сходите к американцам. Это единственный выход. Нет времени на сомнения, нельзя терять ни секунды.

Они объяснили мне, куда идти. Это было довольно далеко. Пешком мне пришлось бы шагать несколько часов, а если взять машину, то после оплаты поездки не останется денег.

Я поставил все на кон: остановил такси и залез в него, прижимая к себе дрожащую Салму. Разбитая колымага понеслась по пустынным проспектам и встала неподалеку от нужного места.

– Стоп, дальше я не поеду, – предупредил шофер. – Американцы боятся арабов и любой случайной машины. На меня не рассчитывайте. Они чуть что – жмут на гашетку.

Я вышел и медленно двинулся в сторону заграждения: накануне я спал часа три, работал четырнадцать часов подряд и смертельно тревожился за Салму.

Я шел вперед и думал об отце. Главное – не вести себя как он. Не пугать их, не идти слишком быстро, не делать резких движений, не говорить по-арабски.

Когда я подошел к преграде на сто метров, солдаты направили на меня прожектор, пролаяли что-то между собой и приказали мне повернуть назад.

Я остановился.

Для пущей убедительности вышли четверо, схватились за оружие и снова приказали мне уходить.

– Я не хочу вам зла. Я пришел с девочкой, потому что мне нужны вы. Мне необходимо показать ее вашим врачам. Нас направили из диспансера. Прошу вас: это вопрос жизни и смерти.

Вспомнив об университетском образовании, я употребил все свое знание английского языка, надеясь поразить их правильностью синтаксиса и произношением.

Это их совсем не успокоило, а испугало окончательно. Они недоверчиво переглянулись, потом подозрительно уставились на меня.

Я несколько раз повторил им историю, умоляя поверить в мою искренность. При этом я осторожно продвигался вперед.

Вдруг один из них завопил:

– Осторожно, у него в руках бомба! Тревога!

Тут же я услышал, как передернули затвор.

– Нет! Не стреляйте! Это не бомба! Это моя племянница. Племянница!

– Положите груз на землю. Положите груз на землю и поднимите руки вверх.

– Это не груз, там девочка.

– Положите груз. Быстро положите груз, или я стреляю!

Нервозная обстановка делала их раздражительными. Я чувствовал, что сейчас они расстреляют нас с Салмой из автомата совсем как отца – просто по трусости или так, на всякий случай, какая разница?

Я осторожно положил Салму на асфальт – горящую в лихорадке, измученную, – она забылась тяжелым сном.

Затем, повинуясь приказу, я отошел на пять шагов.

Они подошли к подозрительному грузу, держа автоматы наперевес, встревоженные, недоверчивые, готовые разрядить в него обойму.

– Не цельтесь в мою племянницу, пожалуйста, не цельтесь в мою племянницу! – умолял я их из последних сил.

«Только бы она не пошевелилась, не застонала, не увидела их, только бы не очнулась и не поняла, что происходит вокруг», – думал я, стиснув зубы так, что выступила кровь.

Один из них, самый отважный, наклонился к свертку, потом осторожно отодвинул одеяло стволом автомата и открыл личико Салмы.

– Это девчонка! – крикнул он стоящим сзади.

Неужели этот кошмар наконец закончится?

Капитан ответил из-за прикрытия:

– Проверьте детектором!

Что? Что им теперь взбрело в голову?

Еще один солдат притащил что-то вроде стального пылесоса и поднял над ней.

– Не звенит! Чисто!

Тут я не выдержал и возразил:

– Нет, не все чисто! Это моя племянница! Она больна! Пожалуйста, мне нужны ваши врачи.

На мгновение они растерялись, заколебались.

Страх отступил, и до них наконец дошло то, что я объяснял им битых двадцать минут. Я снова начал всю историю, тщательно выбирая слова.

Они молчали.

Капитан в конце концов словно бы нехотя обронил:

– Проверьте и его тоже.

Взялись за меня, жестами приказав не двигаться, прощупали меня металлоискателем и еще раз обыскали вручную.

– В порядке.

– О’кей, пропустите.

Я наклонился к Салме, снова взял ее на руки, поцеловал в горячий висок и сказал ей по-арабски:

– Вот увидишь, невестушка, выкарабкаемся.

Она не ответила. Слышала ли она мои слова?

Какие-то люди доставили нас под конвоем в американскую зону. Казалось, мы не в Багдаде: это был совсем другой город внутри разрушенной столицы, город современный, нетронутый, освещенный, украшенный фонтанами и цветущими клумбами. Из некоторых окон доносилась томная музыка со слащавыми всхлипами скрипок, из другого окна звучал рок-н-ролл. Я, живший в разрушенном квартале и работавший в местах, где замерла жизнь, не мог себе такое даже представить.

Салма лежала не двигаясь. В свете фонарей, еще по дороге в госпиталь, мне показалось, что ее кожа приобрела какой-то странный оттенок, однако она еще дышала, в этом я был уверен.

В отделении скорой помощи меня встретил военный врач, он сделал солдатам знак возвращаться на свой пост и приказал мне положить Салму на кровать, застланную бумажной простыней.