Уличное кунфу - Страница 3
Истинное состояние есть лишь проявление внутреннего очищения, приходящего внезапно, но предваряемого долгим самовоспитанием. Один из ключевых трактатов о методах чань-буддийского созерцания – «Речи о чудесном пользовании истинными мудрецами состояния зародыша в утробе» (XIII в.) – так описывал способ сидячей медитации, предложенной Дамо монахам Шаолиньского монастыря: «Тот, кто занимается зародышевым дыханием, пестует свое ци и совершенствует сердце. Частота его дыхания регулируется в соответствии с сердечным ритмом, и этому не способны помешать и мириады вещей. Если же ци не обрело состояние совершенства, то и созерцание не имеет смысла. Когда же ци успокоилось, то из тела уходят болезни. Созерцание—чань и путь – дао вместе умиротворяются. Если человек, занимающийся этим, не концентрирует свой дух, а его изначальное ци рассеивается и не собирается вновь, то как же путь – дао может достигнуть совершенства? Древние говорили: если ци достигает совершенства, то и сердце достигает совершенства, как только ци успокаивается, то и сердце приходит в состояние покоя, – это и есть основное требование в достижении великого пути. Это также зовется взвращиванием ПИЛЮЛИ бессмертия. Человек, приверженный пути – дао, не замутнен мыслями, и если он поступает так день ото дня, то это зовется истинным сатори (просветление в чань-буддизме – авт.) и Созерцанием. Поэтому и мудрецы всех Трех миров (членение мира в буддизме – авт.) все поступали именно так, что и звалось совместным пестованием сатори и созерцания».
Таким образом, ключевым постулатом духовного вхождения стало успокоение духа и очищение сознания путем регуляции собственного дыхания. Шаолиньские монахи, отвлекшись от бессмысленного чтения буддийских сутр (хотя позже была создана обширная чань-буддийская литература), занялись безмолвным созерцанием перед стеной. Вместе с этим первоучитель предписал им и вхождение через действие, которое предусматривало четыре вида поступков – воздаяние за зло, отсутствие мирских стремлений, служение дхарме (то есть буддийскому учению), следование судьбе. Последний вид поступков позволял исчерпать жизнь во всей ее полноте, так как человек не метался в поисках выхода из собственного предопределения, но рассматривал свою жизнь как реализацию универсального пути и закона всех вещей – дао. Именно это давало монахам неимоверную силу духа и стремление к более высокой точке внутри себя вместе с избеганием мирских желаний.
Воздаяние за зло подсказало монахам тот путь, по которому стали развиваться шаолиньские боевые искусства, становясь на защиту слабых телом и помогая павшим духом, служа только добродетели, что и было зафиксировано в особых монашеских заповедях.
Многие поклонники китайских кунфу, знатоки буддизма пытались постичь истинный смысл учения Бодхидхармы. В чаньских монастырях одним из вопросов, который задавался ученикам, был следующий: «В чем смысл прихода бородатого варвара с запада?» Бородатым варваром звали Дамо, а иногда и других индийских миссионеров, так как в то время у буддийских монахов не было привычки носить бороду. Ответы на этот вопрос могли быть самыми парадоксальными, свидетельствовавшими о спонтанно действующем сознании ученика. Он мог даже ударить наставника, ответить «громогласным молчанием» или назвать Будду «кипарисом, что стоит во дворе». Важен был не сам ответ, но истинность проявления сердца, которая должна звучать в нем.
Ну а действительно, в чем же смысл прихода Дамо в Китай? Естественно, мы задаем здесь этот вопрос не как парадоксальную чаньскую загадку, но движимые интересом узнать, принес ли Дамо в Китай боевые искусства, явился ли первым основателем кунфу? Здесь перед нами встает немало загадок и противоречивых сведений. Прежде всего неясно, что же произошло с Бодхидхармой, после того как он открыл шаолиньским монахам «истинное учение сердца», как он сам его называл.
Одни утверждают, что Дамо покинул монастырь, оставив монахам знаменитый трактат по искусству самосовершенствования «Ицзиньцзин» («Об изменениях в мышцах»). Он долго скитался, а один из чиновников написал донесение императору, что встретил пепелище Бодхидхармы, где тот был сожжен по буддийскому обычаю. Осталась лишь одна сандалия, которая и была с почестями доставлена в Шаолиньский монастырь. Там она хранилась около трехсот лет, пока не затерялась. Правда, через несколько лет после того, как было найдено место сожжения Дамо, другой чиновник повстречал патриарха в горах Туркестана, тот был в добром здравии, но на ногах не хватало одной сандалии!
Эта забавная история не находит подтверждения в хрониках, официально же существуют две версии, противоречащие друг другу. В трактате «Биографии известных монахов» рассказывается, что Дамо умер в 534–537 гг. недалеко от Лояна, где находился Шаолиньский монастырь, и был сожжен. Однако через триста лет в исторической хронике Лю Сюя «Книга поздней Тан» в разделе «Жития магов» говорится, что Дамо «нашел пристанище в Шаолиньском монастыре, что в горах Суныиань. Он был случайно отравлен и умер».
Туманное описание смерти Дамо – далеко не одна загадка в рассказе об основателе шаолиньского кунфу.
Чань-буддизм оказал огромное влияние на Китай, отозвался в искусстве, философии, эстетических воззрениях. Поэтому его легендарный основатель как бы подтверждал право на существование и кунфу, коль скоро он принес в Китай целое направление. Именно в устных рассказах Бодхидхарма обрел свое второе рождение как создатель шаолиньского кунфу, – одной из самых сильных школ в Китае. Для китайца того времени не могло возникнуть вопроса об исторической реальности этой истории. Такой вопрос просто-напросто показался бы ему лишенным всякого смысла, ибо миф – это также история, и порой даже более настоящая и осязаемая, чем обыденная жизнь.
Однако современный исследователь, изучающий историю кунфу и пытающийся понять, чем же кунфу было для Китая, не может ни слепо поверить легендам, ни перешагнуть через них. Если в течение столетий с завидной долей постоянства пересказывались легенды о создателе кунфу Бодхидхарме, о мастерах, которые, наблюдая за животными, создавали новые стили, о поклонниках стилей внутренней семьи, обладающих способностью летать на облаках и менять свой облик, значит, эти истории играли весьма значительную роль в освоении и передаче кунфу.
Реальная история становления кунфу не очень динамична и занимает почти тысячелетие кодификации различных систем боя и их сплетения с морально-этическими и философскими учениями. Миф привносит не только яркость видимой коллизии, но и освящает кунфу именами и образами истинных людей – Бодхидхармы, основателя Поднебесной Хуанди, создателя даосизма Лао-цзы, философов Конфуция и Моцзы, каждому из которых отводилась немаловажная роль в развитии кунфу. Однако миф о Бодхидхарме сумел решить проблему первооснователя единым росчерком пера, подарив поклонникам кунфу яркий и сильный образ.
Постепенно неясные, расплывчатые, порой противоречащие друг другу легенды выстраиваются в одну сюжетную линию, образуя то, что принято называть историей кунфу. На смену мифопоэтике ранних легенд приходит изложение, части которого координируются между собой причинно-следственными связями. Например, за Бодхидхармой выстраивается целый ряд полуреальных последователей, образующих как бы генеалогическое древо всякого стиля кунфу, которое наконец выводит поклонника боевых искусств на реальные персонажи. Зачастую такой миф был явен: например, по утверждениям учеников стиля «Ладонь восьми триграмм» – багуачжан, он был основан реальной личностью Дун Хайчуанем, который, в свою очередь, учился у бессмертных небожителей. В других случаях, как это было в истории с Шаолиньским монастырем, миф не отличим от ткани реальности. Мы верим мифам, ибо без труда узнаем в них единый сюжет о людях, необычайных своим духом и телом. И даже когда видим оплошность древнего рассказчика, обычно не следившего за точностью и логичностью своего изложения, нам не хочется расставаться с простой и яркой историей кунфу, нарисованной в нескольких удобозримых картинках: Бодхидхарма, Шаолиньский монастырь, тайны китайской энергетики, наблюдение за движениями животных и многое другое. Но то, что для древнего китайца было самоценным, то, что неизменно трогало его дкунфу и пробуждало стремление приобщиться к традиции боевых искусств, приобрело совсем иной оттенок на Западе. Не очень щепетильными и весьма нелюбопытными энтузиастами кунфу в этих странах мифы принимались за чистую монету и полностью подменили собой реальное постижение боевых искусств. И тогда получается удивительная дилемма: либо кунфу – спорт и гимнастика, либо кунфу – это сказка. Но что есть кунфу в реальности? Попытаемся разобраться лишь в истории одного крупного направления кунфу, о котором уже начали разговор, – шаолиньской школе.