Улица Марата и окрестности - Страница 12

«Кто, собственно, он был, Владимир Васильевич Стасов?

Это был рыцарь в благороднейшем смысле слова. Он казался рожденным для искусств... По жизненности своей натуры и по рыцарской складке своего темперамента он быстро во всеоружии становился на страже и зорко следил за появлением на горизонте новых явлений...»

Это писал о Стасове Илья Репин, сам отчасти обязанный ему своей славой.

Сегодня двухэтажный дом № 25, стоящий на углу улицы Марата и Кузнечного переулка, выглядит не слишком презентабельно. За два столетия (построен он был в конце XVIII в.) здание вросло в землю, да и просто потерялось среди окружающих строений.

Зато своей историей дом № 25 может дать фору многим этим строениям. Чего только не случалось на этих двух этажах, кто только на них не бывал!

Дом № 25

Имя первого владельца этого дома неизвестно, да и вряд ли оно важно. Важнее другое: в пушкинские времена хозяйкой здания была грузинская дворянка Магдалина Мадатова. И сюда приходили письма с таким адресом: «Милостивой Государыне Моей Ольге Сергеевне Павлищевой у Владимирской в Грязной улице в доме Мадатовой».

О.С. Павлищева

Знатоки пушкинской биографии помнят: Ольга Сергеевна приходилась поэту родной сестрой. Судьба ее складывалась не очень благополучно, она засиделась в девах. Наконец, 30-летней Ольге сделал предложение скромный чиновник Николай Павлищев, пятью годами ее моложе. Однако родители Пушкиной отчего-то оказались против брака. Пришлось поступать в лучших романтических традициях: Ольга Сергеевна и Николай Иванович обвенчались втайне от старших Пушкиных. А потом призвали на помощь Александра Сергеевича, чтобы тот уговорил родителей примириться со случившимся.

В доме Мадатовой находилось первое семейное гнездо Павлищевых – «уютная квартирка», в которой наверняка бывал А.С. Пушкин. Жила здесь при Павлищевой и знаменитая пушкинская няня Арина Родионовна, кормилица Ольги.

Увы, в этом доме няня занемогла – возможно, простудилась по пути из деревни в столицу. Вскоре она умерла. В метрическую книгу Владимирской церкви летом 1828 года было вписано: «скончалась старостию в возрасте 76 лет, 5-го класса чиновника Сергея Пушкина крепостная женщина Ирина Родионова».

А в 1991 году на доме № 25 была установлена мемориальная доска с бронзовым профилем няни:

Павлищевы прожили в доме Мадатовой недолго: здешняя квартира устраивала их не во всем, и они подыскали себе более подходящее жилье. Потом Павлищев получил должность в Варшаве, куда супруги и отправились. А дальнейшая их жизнь сложилась совсем не в русле романтического начала: Николай Иванович оказался скуп и мелочен, и конфликты не заставили себя ждать...

От Магдалины Мадатовой дом на Грязной перешел в руки крупного чиновника, главы Придворной конторы Александра Блока. Он был не просто тезкой знаменитого поэта, но и его прадедом. Правда, если правнук звался Александром Александровичем, то прадед – Александром Ивановичем.

А потом настала очередь купцов Федоровых, владевших этим зданием до самой революции. Они превратили анфиладу комнат первого этажа в ряд изолированных лавок – этакий мини-рынок. Здесь работало множество всяких заведений, в том числе трактир «Ярославль», а также кухмистерская, много лет принадлежавшая купцу Николаеву. (Кухмистерскими тогда назывались заведения, где кормили дешевыми, но сытными обедами.)

С этой кухмистерской, работавшей и в XX столетии, связана следующая литературная страница истории дома.

В первые годы XX столетия российская интеллигенция мечтала о переменах. Не были исключением и писатели. Они стали все чаще собираться вместе, а чтобы собрания эти не привлекали внимания полиции, придумывали вполне благовидные формы встреч. Например, литературные ужины, прозванные с иронией и намеком «банкетами» (в подражание французским банкетам, которые подготовили во Франции революцию 1848 г.).

Где проходили эти банкеты? Читатель, конечно, уже догадался об ответе, но дадим лучше слово одной из участниц этих застолий, уже знакомой нам Ариадне Тырковой-Вильямс: «Собирались мы в кухмистерской, на углу Николаевской и Кузнечного переулка, в грязненьком помещении, где купцы справляли свадебные обеды и похоронные тризны. Неважная была еда. Неизменно подавалась какая-то таинственная рыба лабардан. Так и спрашивали друг друга:

– Что же, пойдем рыбу лабардан есть?»

Странно, конечно, что для писателей лабардан был таинственной рыбой. Могли бы и в словарь Даля заглянуть: там ясно сказано, что лабардан – всего-навсего треска. А в меню вековой давности этим словом обозначали всевозможные блюда из этой совсем не царской рыбы.

Только лабардан? Нет, конечно: пили еще вино – дешевое, крымское. Платили за стол примерно полтора рубля с человека – сумма для начала XX века немалая. Тем более что вино в эту сумму не входило.

Отчего же тогда писатели приходили в эту кухмистерскую на Николаевской ул., 25, – несмотря на цены и на то, что само заведение выглядело не слишком привлекательно: «длинная, прокопченная табачным дымом, неряшливая столовая»? Ответ на этот вопрос дает та же Тыркова.

«Бывать на банкетах хотелось. Там, среди пишущей братии, явственнее слышалось журчание подземных, весенних ручьев. Речи произносились очень туманные, но каждый намек подхватывался, вызывая сочувственные рукоплескания. Особенным успехом пользовались речи нашего бессменного председателя, милейшего Николая Федоровича Анненского... Он заражал весельем, сыпал забавными шутками и политическими намеками, умел в недосказанных речах выразить то общее стремление к политической свободе, которым все были полны. Только на этом и можно было объединить литераторов, по натуре своей склонных не к согласию, а к анархическому разброду, если не к ссорам».

Что ж, Анненскому (брату знаменитого поэта Иннокентия Анненского) удалось объединить самых разных литераторов. Известно, что за столами в этой кухмистерской сиживали Максим Горький, Леонид Андреев, Александра Коллонтай, Михаил Арцыбашев, Тэффи. К этому списку почти наверняка можно прибавить и других знаменитостей – прежде всего Александра Куприна, завсегдатая ресторанов и трактиров этих мест.

А вот что касается речей, то писатели по большей части отмалчивались и на первый план выходили адвокаты: они тоже приходили на литературные банкеты, и они-то как раз произносили бо́льшую часть «туманных» речей.

«Вряд ли где-нибудь сохранились записи речей на этих банкетах. Разве только в архивах Охранного отделения. Среди лакеев, подававших нам рыбу лабардан, конечно, были агенты охранки. Мы это знали, этим гордились. Это возвышало нас в собственных глазах. Как один из маленьких этапов освободительного движения, и эти банкеты имеют свой исторический интерес». Это тоже из воспоминаний Тырковой-Вильямс.

Что еще известно об этих банкетах? Участники их одевались просто: мужчины в пиджаках, да и дамы не в вечерних платьях – в повседневной одежде. Лишь иногда бывали исключения: Горький и Леонид Андреев, например, ходили в блузах. Могла блеснуть одеянием и Коллонтай, благо была еще молодой и за модой следила.

Конец банкетам, судя по всему, положила Русско-японская война. Тогда в обществе стало расти напряжение, писатели разошлись по политическим лагерям – и уже никто, даже Анненский, не мог свести их вместе. Собирались они теперь только в кругу единомышленников, не желая делить с оппонентами обеденный стол. И даже знаменитый литературный ресторан «Вена» не смог завлечь к себе многих из тех, кого видела прокопченная кухмистерская на Николаевской ул., 25.