Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - Страница 23

Так же неспешно поднимался он по мраморной лестнице на широкую балюстраду, окаймлявшую холл, останавливался возле комнаты заместителя начальника отделения и, морщась от густого запаха дешевого одеколона, волнами наплывавшего из-за закрытой двери, смотрел на свои швейцарские часы «Докса», выжидая, когда большая стрелка подойдет к двенадцати, а малая укажет на семь. Именно в эту секунду он негромко стучал согнутым пальцем в дверь и провозглашал, став по стойке «смирно»:

— Доброе утро, господин майор! Военнопленный гефрайтер Троппауэр Андреас к исполнению ваших поручений готов!

Человек, так быстро, подобно герою знаменитого романа Роберта Стивенсона «Странная история мистера Джекиля и доктора Хайда», перевоплощавшийся из зажиточного обывателя в рядового военнопленного, и на самом деле был военнопленным, бывшим ефрейтором венгерской королевской армии Андреасом Троппауэром, больше известным в нашем отделе, с подачи крикливого и невоздержанного на язык майора Афанасьева, как «этот бездельник Андреас».

Примерно год с лишним назад, еще в период завершающих боев за Будапешт, на Втором Украинском фронте произошел забавный, стоивший нескольких звезд на погонах кое-кому из старших офицеров. случай, который потом, как водится, оброс целым ворохом вымышленных подробностей и стал известен всему фронту.

Дежурному по штабу фронта срочно потребовалось связаться с одной из армий. Он поручил это сделать своему расторопному помощнику — капитану, владевшему, между прочим, несколькими иностранными языками.

Тот, как и было принято, связался с армией по полевому телефону, но дежурный по штабу не ответил, и он приказал своему связисту отыскать там «хоть какую-нибудь живую душу».

Солдат потратил немало времени. До боли в руке накручивая ручку телефона, дозвонился наконец до «живой души», и тут же у него отвисла челюсть.

— Динстхабендер гефрайтер ам аппарат!

— Н-н-не по-русски отвечают, — доложил связист, округлив глаза, помощнику дежурного. — Должно, наши провода с фашистскими перепутались.

— Что они там, перепились? — перехватил трубку полевого телефонного аппарата дежурный. — Мать вашу так-перетак! Немедленно доложите по всей форме!

— Ферцайунг, их ферштее нур дойч, унгариш унд францезиш, вен зи волен,..

Короче, так. В походном клубе при втором эшелоне фронта крутили популярную киноленту «Два бойца», и все отправились на просмотр «стоющего» фильма. Дома осталось лишь несколько храпящих, смертельно уставших за день солдат и в качестве дежурного пленный, работавший здесь уже долгое время в типографии на немецком языке.

У помощника дежурного по штабу фронта хватило ума верно оценить ситуацию после того, как «гефрайтер» (ефрейтор по-русски) доложился, и строго, но внятно приказать на немецком языке:

— Разбудите сейчас же кого-нибудь из спящих и накрепко привяжите проводом к телефону. А сами мигом слетайте в клуб, отыщите там любого вашего офицера рангом повыше и передайте мой приказ немедленно позвонить в штаб фронта, — и добавил по-русски, обращаясь к дежурному связисту за неимением других слушателей: — Через час, понимаешь, менять дислокацию, а у них там черт знает что происходит!

Как гласят подробности, действительные или придуманные солдатской молвой, «гефрайтер» оказался весьма расторопным, и хотя по-русски не говорил, но понимал и мог объяснить жестами почти все. И проявил похвальную инициативу. Одного из шоферов, только что спавшего без задних ног, «привязал» к телефону, другого погнал на сеанс поднять по тревоге всех армейских любителей киноискусства. А остальных под собственным руководством заставил расставлять автомашины, свои и чужие, в обычном походном порядке.

Когда примчался взмыленный начальник штаба, которому уже мерещилось позорное снятие погон перед строем с последующим зачислением в штрафную роту, машины стояли на линейке и на из них был погружен небоевой комплект: походная кухня, оборудование мастерских, разнообразное типографское имущество...

И когда через полтора часа из штаба фронта последовала команда начинать движение к новому месту расположения, голова колонны армии не задержалась ни на минуту. Тем не менее командующий фронтом маршал Малиновский влепил армейскому генералу строгача за «несусветный бардак», а тот, в свою очередь, свирепо наказал своей властью подчиненных ему офицеров, Зато находчивого фрица все до единого превозносили до небес. Между прочим, он оказался не столько фрицем, сколько военнопленным венгром, добровольно сдавшимся нашим бойцам с заранее заготовленным красным флажком из тончайшего шелка в руке.

Говорят, именно от маршала Малиновского исходил последовавший чуть позднее приказ: «гефрайтера» в лагерь военнопленных не сдавать, оставить при штабе армии, а с окончанием военных действий в Будапеште отпустить его с добром, выдав на прощание трехдневный сухой паек и благодарственное письмо за помощь, оказанную Красной Армии в боевых условиях.

Этим «гефрайтером» (а по-венгерски и вовсе непроизносимо: «эрвезете») и оказался Андреас Троппауэр.

Наш подполковник Гуркин служил именно в этой армии. Когда закончилась война и он был назначен начальником отделения по работе среди венгерского населения, то первым долгом вызвал к себе двоих: майора Афанасьева и Андреаса Троппауэра, предложив поработать вместе с ним в Будапеште. С Афанасьевым он говорил серьезно и строго, так как хорошо знал его достоинства и недостатки. С Троппауэром же беседовал по-дружески, просил его, даже очень уговаривал хотя бы недолго послужить в отделении, помогая на первых порах Афанасьеву, который привык получать соответствующее штатное довольствие в АХО и ни черта не смыслил в коммерческих делах Будапешта послевоенного времени. Поскольку Гуркин провел этот разговор с Троппауэром в присутствии Афанасьева, — то ли забыв отпустить его, то ли как раз наоборот, оставив у себя в кабинете в педагогических целях, тот возненавидел «чертову вражину», откуда и родилось чуть позже его знаменитое изречение «этот бездельник Андреас». Троппауэр же беспрекословно согласился, хотя, казалось бы, сам бог велел ему отказаться и двинуться напрямик на улицу у горпарка, где его ждала жена, правда нелюбимая, и шестнадцатилетний сын Арпад. Кстати, «недолго поработать» Андреасу пришлось до ликвидации отделения в 1947 году. Гуркин, скрепя сердце, несколько раз предлагал ему «вольную», но Троппауэр, преданно уважая начальника и понимая, что с одним Афанасьевым тому придется очень туго, каждый раз отказывался и сам выражал желание поработать хотя бы еще чуть-чуть.

«Бездельник Андреас» оказался для отделения ценным приобретением. Никто из нас понятия не имел, кем он был до мобилизации в венгерскую армию, никто не спрашивал его об этом, но знал он буквально весь Будапешт. И не только людей, но и всяческие способы воздействовать на них, чтобы добиваться нужных результатов.

Вначале Афанасьев, его начальник, скрипел зубами от злости, когда Троппауэр с легкостью справлялся с делами, которые самому ему не давались ну хоть тресни. «По причине незнания их чертова языка» — так оправдывал он сам свои неудачи. Потом стал заваливать Троппауэра мелочевкой в советских комендатурах, втайне надеясь, что хоть там он без русского языка потерпит крах. Но, как уже сказано, Троппауэр хорошо понимал по-русски, а говорить ему приходилось немного: показать уже оформленные нужные бумаги, убедительно сказать «очень-очень нада», «сам Гуркин просьба шлет». Да еще добрая располагающая улыбка, обаятельность, простота в обращении. Он не гнушался втащить на машину вонючую бочку с селедкой, приезжал в отделение перепачканный краской, если приходилось ее переливать из большой емкости в малую. Но ни разу не плакался, не ныл и никогда не жаловался на хамские выпады Афанасьева, лишь делал вид, что не понимает, что тот ему всякого-якого наговорил.

И Афанасьев смирился, сообразив, в конце концов, что лучшего помощника ему и не сыскать, и, лишившись Андреаса, он подрубит сук под самим собой.

И только когда Троппауэр, освободившись на несколько минут, уходил в свою каморку, позволял себе издевательскую ухмылку: