Улица Каталин - Страница 41

«Фреска», первый роман Магды Сабо, построен целиком на внутренних монологах персонажей. Никакой экспозиции, никаких пояснений, представлений и «анкетных данных» – никакой помощи читателю. Мы еще ничего не знаем о героине, проснувшейся в гостинице родного городка, и сразу оказываемся внутри водоворота обуревающих ее мыслей, чувств, воспоминаний, нынешних и давних – да еще разной давности! Всплывают на поверхность ничего пока не говорящие нам имена, чтобы тут же опять кануть в неизвестность, оставив лишь звенышко каких-то сложных, напряженных отношений; но не успевает читатель за эти звенышки ухватиться, как в ушах звучит уже другой голос – его обладатель явно иначе смотрит на мир, иные и речь его, и чувства, иные связи с людьми, однако постепенно во всем этом ином, своем проступают очертания чего-то уже знакомого, уловленного раньше, люди, события начинают приобретать объемность, реально друг с другом сближаться… И когда та пли иная тема подхватывается новым голосом – опять незнакомым – третьим, четвертым, пятым, – то ее уже узнаешь, как узнаешь затем повторяющиеся, вновь и вновь вступающие, перемежающиеся голоса. Незаметно для себя читатель оказывается не вне, а внутри той жизненной круговерти, в какой страдают, любят и ненавидят сами участники действия.

На страницах небольшого по объему романа бурлят страсти, события, проходит целая эпоха – с довоенной поры до первых ростков новой жизни, – и все это не в ретроспективном пересказе, вообще не в пересказе, а так, как хранится все важное в памяти человеческой, связанное тысячами живых нитей с нашим сегодня.

Не только угрюмая бездуховность семьи провинциального протестантского священника запечатлена на этой фреске со страстной негодующей силой – на ней проступают и контуры гораздо большей человеческой общности в момент исторической ломки, когда первая же рухнувшая стена старого социального строя открыла на всеобщее обозрение таившуюся за ней нравственную фальшь и гниль. Внешне респектабельный дом старого пастыря становится в романе неким средоточием многих социально-этических конфликтов времени, и почти никто из его обитателей не в состоянии достойно и мужественно, по-новому, их разрешить. Даже Аннушка, единственная непокоренная и творчески яркая душа, все же решившаяся бежать из мертвого родительского дома (это происходит в день, когда без боя занявшие городок советские солдаты своим неожиданным для запуганных обывателей добродушием словно приоткрыли ей путь в большой и трудный, но подлинный мир), – даже Аннушка на долгие еще годы сохранит в сердце страхи и ощущение бессилия, вынесенные ею из ее прошлого. Девять лет живет она в другом мире, управляемом другими законами, по все не отпускает ее пережитый в детстве и ранней юности кошмар. Сколько видела она здесь душевных мук, убитых надежд на простое человеческое счастье, искривленных, понапрасну загубленных жизней: ее несчастная мать, повредившаяся в уме от непреодолимого отвращения к насильнику – священнику-мужу; Янка, нелюбимая дочь и нелюбимая жена, бессловесная рабыня в собственном доме; да и сам отец, священник Матэ, этот угрюмый тиран, – он тоже жертва и становится жертвой после первой же сноси пирровой победы над волей другого человека – жены, лишенной им права на ей нужное, ею избранное счастье. И сколько здесь лицемерия, ханжества, прямой подлости, которые с непреложной закономерностью расцветают всегда на почве всеобщей скованности, несвободы.

Антитезой этому миру становится в романе прекрасный и гордый человек, воплотивший в себе лучшие черты народного характера – батрак и прирожденный художник Анжу. Он естествен, талантлив, он добр и величественно свободен духом. Для Аннушки, с пеленок к нему прикипевшей, Анжу служит мерилом всех нравственных ценностей, он единственный ее родственник по духу в отчем доме; когда она уже не может дышать в гнетущей его атмосфере, когда тоска по творчеству, по духовной свободе окончательно ее одолевает, именно Анжу, обрекая себя на полную нищету, помогает ей вырваться, тем положив начало медленному, но уже неизбежному крушению этой цитадели старой ханжеской морали.

Уже в первом романе Магды Сабо отчетливо звучит одна из важных тем ее творчества – тема детства, основополагающей роли накопленных ребенком впечатлений в формировании взрослой, общественно-значимой личности. Немало великих произведений об этом написано, немало счастливых, напоенных любовью детских распахивали перед нами свои двери, немало видели мы «страстей-мордастей» глазами обездоленных детой. Но материал этот, как видно, неисчерпаем и непреходяще его значение – иначе не тянулись бы мы так к новым талантливым книгам о началах, истоках человеческого пути.

В творчестве Магды Сабо проблема детства проступает двояко. Прежде всего вспомним ее романы и повести непосредственно о детях, подростках (уже упоминавшийся роман «Скажите Жофике…», затем «Бал-маскарад», 1961, «День рождения», 1962, и др.) – так называемую юношескую литературу. Школьники Магды Сабо – это дети пятидесятых годов, которых она сама учила, чью жизнь и психологию чутко наблюдала и такими – реальными, сегодняшними – показала в своем творчестве. Эти дети, при всей напряженности их личного, школьного и внутрисемейного, существования, тысячами уз связаны с жизнью страны, которая всячески помогает им смолоду почувствовать себя членами общества, видеть в нем опору, а иной раз и противовес личным неурядицам.

Как и всякая настоящая литература для юношества – это давно уже стало прописной истиной, которой труд венгерской писательницы служит лишь подтверждением, – книги Магды Сабо не менее важны, интересны и взрослому читателю. Ведь отдельный, отгороженный от взрослого, мир детей существует только в воображении закоснелых педантов от педагогики, манипулирующих догмами. Магда Сабо, сама одаренный педагог, обладающий и природным и профессиональным психологическим чутьем, в своих произведениях страстно убеждает: пи от какой, самой сложной житейской и социальной проблематики детой отгородить практически нельзя, к тому же это опасно и вредно, ибо дети остались бы тем самым без всякой помощи в их естественном стремлении понять окружающий мир.

Но есть у Магды Сабо и другой, более сложный путь к той же теме начального становления личности: пристально всматриваясь в уже сложившуюся человеческую индивидуальность, добираться до самых глубинных ее пластов; зная, какова она в законченности своей (относительной законченности), разглядеть и изначальную направленность натуры, и то сложное взаимодействие больших и малых сил, которые в конечном счете спрямили или согнули податливый юный росток.

Эстер Энци, героиня романа «Лань», – один из самых сложных психологических образов Магды Сабо, блистательно показанный писательницей все тем же методом самораскрытия героя, внутреннего монолога. Одаренное, незаурядное, сильное, но и слабое, глубоко несчастное существо, словно с завязанными глазами бредет Эстер но жизни и, как зверек, повсюду чует одни опасности, не верит (уже достигнув славы, став знаменитой, обожаемой актрисой) в возможность искреннего человеческого участия, симпатии, лелеет и себе мучительную, годами копившуюся озлобленность. Ключ к своему невероятно исковерканному еще в детстве характеру она старательно прячет в жестоко израненной душе и не допускает туда даже того, кого наконец полюбила, в чью любовь к себе уже было поверила… Только у могилы его, погибшего – нет, погубленною ее фатальным неверием в доброту, – стала она рассказывать ему, уже нe слышащему, о голгофе своего детства, проникнутого смутным, до конца не осознанным и неверно направленным ощущением социальной несправедливости, отвечать ему, навсегда умолкшему, на все его бережные, ласковые, тревожные, а потом и болезненно раздраженные «почему».

Не только Эстер, но и многие другие «взрослые» герои Магды Сабо – которые, естественно, складывались как индивидуальности, еще в ином, прежнем социальном мире – становятся в ранние свои годы (тут сказывается личный и семейный опыт самой Магды Сабо), так или иначе, жертвами жестокой сословно-классовой иерархии; происходя в основном из средних слоев либо деклассированных семей, они научились лишь страдать, ненавидеть и прятаться – но по бороться. Придя в современную жизнь Венгрии сложившимися, они не чувствуют себя активными участниками животворимой истории, даже свидетелями со по-настоящему по являются, воспринимая все искаженным и приглушенным, словно отчужденно наблюдают происходящее сквозь толстое и мутное стекло. Таков и учитель Япош Тот из «Праздника убоя свиньи» (1960), который безоглядной, больной любовью к жене своей Пауле Кемери, презирающей «мужика»-мужа каждой капелькой своей «голубой» крови, полностью отгорожен от внешнего мира; он просто не замечает (а Магда Сабо умеет даже сквозь такое отстраненное сознание показать ему самому не внятные, но безошибочно узнаваемые читателем характерные черты нового), как разительно этот внешний мир изменился за четверть века его мучительного служения своему недостойному божеству, изменив и социальную шкалу ценностей, поставив в глазах общества его скромных, ради жены отвергнутых родителей-мыловаров, куда выше кичащейся родовитостью, бездушной и насквозь лживой семьи Кемери. Увы, Япош Тот вообще но научен был думать о чем-либо, стоящем вне его, пусть честных, но все-таки узко-личных интересов, он тоже лишь обыватель по своему кругозору и социальному невежеству – поэтому он слаб и беспомощен в жизни, как щепка в бурном потоке. И когда, смертельно уязвленный открывшейся ему коварной изменой, отравленный мукой всей жизни, он убивает жену, это тоже не акт протеста и не проснувшаяся воля к борьбе – а лишь окончательная капитуляция несостоявшейся личности.