Ульфхеднар (СИ) - Страница 6

Поозиравшись по сторонам, Сэхунн замахнулся на волка мечом, что стал ещё тяжелее после купания. Волк и ухом не повёл, дескать, ага, дотянись и попади, попробуй. После нахалюга и вовсе лапу задрал. Вылизывался себе, как будто людей рядом и не стояло. Срамота.

У Сэхунна руки опустились. Сел прямо на песок, бросив меч рядом, и уставился на волка сердито. Вот вздумай волк напасть, и ведь Сэхунн не отобьётся один. Такой крупный и сильный зверь как пить дать загрызёт его в один миг. Но волк не нападал. Снова развалился на травке, голову на передних лапах примостил и уставился на Сэхунна в ответ.

— Что тебе надобно, а? — с обидой тихо спросил Сэхунн, будто волк мог уразуметь слова. А может, и уразумел, ибо ловким движением взнялся на все четыре, сиганул без разбега с обрыва и мягко соскочил на песок, не замочив ни лап, ни шерсти. Степенно двинулся к Сэхунну и презрительно фыркнул, едва Сэхунн повёл рукой к брошенному мечу.

Страшно не было ни капельки. Под лукавым прищуром зелёных глаз Сэхунн убрал руку подальше от мокрой деревянной рукояти и притих. Волк с ленцой подошёл, шумно принюхался, покосился на сапоги Сэхунна — те самые, помеченные мохнатым паскудой недавно, и нахально улёгся на песке рядом. Ещё и пристроил голову у Сэхунна на правом бедре. Слегка уши прижимал и косил глазом сторожко. Мол, теперь-то что делать станешь, недотёпа?

Сэхунн велел сердцу в груди не колотиться заполошно, приподнял левую руку и медленно поднёс к волчьей морде, дал попробовать запах, показал, что в ладони пусто, а после — аж дыхание перехватило от собственной дурости — тронул меж ушами. Пальцы утонули в меху, а ладони было пушисто-пушисто, тепло. И Сэхунн почесал за ухом сначала, потом под горлом. Принялся пальцами расчёсывать роскошный — шуба вышла бы на зависть! — мех, щупать мягонький густющий подшёрсток.

Волк сел, разрешил поворошить мех на груди и горле, огладить уши пушистые, потом холодным влажным носом посунулся Сэхунну в щёку и уложил голову между плечом и шеей, шумно вздохнул.

Ни жив ни мёртв Сэхунн робко гладил волка ладонью, а по шее и плечу правому разливался жар. Горячо-горячо было, даже кровь по жилам скорее побежала. Но всё изникло в один миг: волк отскочил стрелой и в мгновение ока растаял в густой зелени, сбрызнутой желтизной.

— Ты чего это расселся, лентяй? — загудел за спиной у Сэхунна наставник. — Или дело делай, или на палубу не суйся.

Сэхунн поднялся, ухватил меч и обернулся. Лежебока волка точно не видел, а на песке рыхлом следов волчьих и сам Сэхунн не приметил. Если следы и были, то из-за сыпучего песка и не понять, что волчьи. Мало ли кто тут похаживал…

— Помылся бы хоть. Псиной смердишь, — наморщил нос Лежебока, когда ближе подошёл. И не соврал. Сэхунн сам почуял, как принюхался.

Но муки Сэхунна с мечом в тот день таки закончились — дозорные высмотрели конников на востоке. Ехали двое под белым стягом с красной волчьей головой, оружные и в броне. Они не таились особо, но и не боялись. Полосатые мохнатые лошадки лениво рысили по траве, а в тенях от деревьев оживали и бежали шустрее, на солнце снова ленились и нехотя переставляли укрытые густой шерстью крепкие ноги с крупными копытами.

— Даже кони у них на волков больше похожи, — негромко прогудел Торвальд Счетовод и не соврал: морды у коняшек и впрямь походили на волчьи, ещё и окрас такой, полосато-весёлый*…

А конники подъезжали всё ближе, дозволяя себя рассмотреть как надо.

Стяг держал крупный воин в годах, с виду мало чем отличный от северян. Встреть Сэхунн такого неподалёку от Сэхэйма, решил бы, что кормится в хирде у соседа. Воин даже бороду в косицы заплетал так же, как делали дома. Второй вот был куда моложе, держал в руках лук и вертелся в седле, будто его пчёлы со всех сторон жалили. Пепельные волосы заплели в бесчисленное множество косичек, а на бороде и над верхней губой только пушок пробивался, обещавший через пару зим стать роскошной бородой и усами. Сэхунн весь обзавидовался — у него борода росла жиденькая, куцая. Меньше мороки было выщипать три волосины да не позориться. В мать пошёл, которую привезли из чужих земель, а после освободили.

Хотя мать Сэхунна сама выкупила себя — вышивать и делать украшения была мастерица, каких мало. Меньше чем за две зимы она собрала столько марок серебра, сколько за неё уплатили. Отказать ей не могли по закону, да и не рвались: она на хэйдульвову Волчицу походила, тёмная да маленькая. Когда носила Сэхунна в чреве, болтали старухи, что и сама помрёт, и дитя загубит, ан нет.

Лейф хёвдинг мать Сэхунна не помнил, но Сэхунн ему на то не пенял. Мало ли в какой усадьбе на ночлег путники просятся да пируют, а зимами иной раз и вовсе по дворам кочуют. Силой никто никого не потащил бы, значит, мать сама пошла. Да и умная она у Сэхунна была. Знала, что мужней жене или с дитём легче будет. Замуж её не звали, зато дитё родить никто не возбранял. А ещё стащила она у Лейфа костяной браслет, что после Сэхунн и получил с наказом отыскать Лейфа Поединщика. Над Сэхунном тогда всем домом смеялись, когда он пришёл в Сэхэйм, замёрзший и голодный, а он отдал Лейфу браслет и сказал, чтоб Лейф ввёл его в род как сына. Лейф тогда долго молчал, со двора не гнал, присматривался, а потом в род ввёл-таки, признал свою кровь.

— Пойдём… — Лейф слегка подтолкнул Сэхунна, спугнув думы о минувшем.

Гости как раз лошадей в теньке привязывали, потом неспешно спускались к берегу, где у мостков столпились остатки рода Лейфа Поединщика.

— Меня тут Турином Старым кличут, — гулко пробасил матёрый воин, сжимавший в заскорузлой ладони древко стяга. Говорил он чисто и без особого труда, словно всю жизнь с халейгами болтал по-свойски. — А вы кто будете? И каким ветром вас сюда принесло?

— Из Халогалана идём, — выступив вперёд и обозначив, кто тут всему голова, сказал Лейф. — Слышали много о Рагнхильд дроттнинг, хотим или на службу попроситься, или пройти в греки, коль дозволит. С миром идём — тут весь род. — И Лейф мрачно добавил: — Что осталось.

— По нужде, значит? — быстро сложил всё про себя Турин.

— Чужая жадность любит козни строить. По нужде, — не стал отпираться Лейф. Сказать правду всегда лучше, чем солгать, особенно когда земли и люди неведанные, ибо после ложь может так обернуться, что и света белого не взвидишь.

— Тогда добре, — кивнул Турин. — Отбери себе десяток, с кем в путь веселей. Как рассветёт, поведу тебя в Цвик к воеводе, с ним и говорить будешь. Коней я тебе дам. Лодья твоя пусть пока с твоими родичами тут будет. Эта земля под защитой, приглядят и в обиду не дадут. А там… как с воеводой уговоритесь. Или останетесь, или вернётесь туда, откуда пришли.

Пепельноволосый, издёрганный незримыми пчёлами, выслушал короткое наставление от Турина, вмиг промчался к лошадкам, вскочил в седло и унёсся обратно на восток. Правда, коню теперь лениться не дал: стукнул пятками по бокам — и конь резво поскакал, только хвост светлый по ветру застелился.

Отец первым выбрал Бранда, на Лежебоку указал да на Сэхунна. И ещё семерых взял из тех, кто больше десяти зим с ним ходил в походы. Велел всем отдохнуть и к утру готовиться в путь.

— А как ловушка? — спрашивали те, кто оставался стеречь корабль.

— Зачем? Мы и так на их земле, а воинов у них всяко поболе. Или ты, Свистун, ждёшь, что их воевода будет за нами бегать, как вон кот наш за стрекозой? У него, верно, и без нас дел хватает, вот и зовут, чтоб на нас поглядеть да решить, как с нами быть.

Корабельный кот и впрямь весь день носился за стрекозкой так, что к закату вусмерть умаялся и валялся белой тряпкой на носу. Лежебока только глаза закатывал и приговаривал, что котяра жирок растряс хоть, а то бабы откормили себе котика, теперь поперёк себя шире, уж и не вспомнишь, как этот кот с рыжим пятном на спинке грозно мяучил, вцепившись когтями в мачту, когда корабль саксов догоняли в неспокойном море.

— Ничего, зато хоть сейчас котика за борт — не потонет, — веселился Бранд. — Чем тучнее, тем плавучее. Настоящий морской кот.