Ульфхеднар (СИ) - Страница 28

Кай за руку Сэхунна поймал и в один миг к себе притянул. Вскинуться заставил, удержал, ладонями широкими ягодицы накрыл, подхватил и сжал. Сэхунн воздух ловил губами, мимо воли стискивая ногами бёдра узкие, за шею, от пота скользкую, обнимал и шелохнуться боялся. Сам не знал, то ли страшно отпустить Кая и пустоту внутри почуять, то ли до предела насадиться и уколоть себя болью желанно-лёгкой.

— Не бойся… — Кай ключицу куснул и зацеловал, а ладонями смял ягодицы, поддерживая. — Ничего не бойся…

Тогда лишь и уразумел Сэхунн, что Кай дал ему волю. Чтобы Сэхунн сам выбирал, как ему больше нравится. И как только Сэхунн это уразумел, щёки сразу и заполыхали. Он носом Каю в шею уткнулся и затих, потому как боязно нарушить цельность их и близость особенную. Словно одно неловкое шевеление могло всё порушить.

Кай губами потёрся о его висок, пощекотал кожу смешком тихим и ладонями смял ягодицы, заставляя приподниматься, вверх скользить. Сэхунн сам порывисто опустился обратно, испугавшись, что вот-вот настигнет холодная пустота внутри, когда Кай выйдет из него, покинет. Пусть даже на миг всего, но терять Кая Сэхунн не хотел — хотел чуять его в себе, потому что именно так Сэхунну было правильно и хорошо до умопомрачения. Даже просто сидеть вот так, сжав ногами бёдра Кая и приняв его в себя, было сладко. Всё остальное ничего не значило.

Кай сдвинул руки — поясницу огладить, нажать с мягкостью. Сэхунн послушно прогнулся и зажмурился от ощущений, что стали невыносимее. Теперь, когда он прижимался к Каю животом и прогибался в спине, хотелось именно двигаться и жить движением.

Он неуверенно приподнимался, застывал и дрожал от отчётливого натяжения мышц, после медленно опускался, вбирая в себя, заполняя себя Каем. Жмурился, когда Кай возвращал ладони на ягодицы, оглаживал и снова сминал, ласкал кончиками пальцев, чуть впивался короткими ногтями, рисовал круги на влажной коже, опять мял, потом проводил пальцем между ягодицами и подушечкой оглаживал натянувшуюся кожу — от касаний этих у Сэхунна всё внутри переворачивалось и дрожало, а движения становились отрывистыми и резкими, скрашенными страстью. И Кая Сэхунну было мало — хотелось больше и жарче.

Скоро они повалились обратно на шкуру. Сэхунн улыбался поцелуям и прерывистому шёпоту, плавился от того, что Кай скучал по нему, что он красивый, оказывается, настолько, что Кай съесть его хочет — покусать и съесть.

Перепутавшиеся объятия и исступлённые соприкосновения губ лишали разума. Сэхунн трогал Кая руками, тянул к себе, ногами обхватить пытался, вертелся под тяжестью сладкой, стремясь прильнуть навечно. Поддавался и вытягивался от толчков ускорявшихся, губы размыкал для стонов, сдержать которые сил не находилось, и для вдохов, сделать которые всё равно не получалось.

Кожа на шее горела — Кай прихватывал её зубами, покусывал, зацеловывал, языком проводил, кадык лаская. Вжимался в Сэхунна, приникал плотнее с каждым мощным толчком, от макушки до кончиков пальцев на ступнях Сэхунна себе забирая.

Обуял собой, овладел, уронил в безмятежность бездумную, наполненную лишь радостью и удовольствием бесконечным. Лёгкость и удовольствие всё прибывали и поместиться в Сэхунне не могли — вот-вот хлынуть должны были через край.

Сэхунн дышал шумно и хрипло, часто-часто, обнимал застывшего Кая и глаза открыть боялся. Блазнилось, что откроет — и всё исчезнет тут же. Пытался не дрожать, покуда Кай зубами к шее его примерялся: ухватывал осторожно сбоку, где место было самое чуткое, вылизывал, снова ухватывал и без спешки зубы стискивал, в плоть впиваясь.

Жжение потихоньку нарастало, расползалось от шеи по груди и плечам, волновало до зыбкой дрожи в животе, накрывало бёдра — Сэхунн чуял остро тяжесть в паху, ноги разводил податливо и выгибался сильнее. В жилах жидким пламенем струилось желание неприкрытое, силы воскрешающее. И Сэхунн смутно догадывался, что будет дальше и почему. Не то чтобы он помнил наверняка, скорее, это напоминало давно виденный сон, но Кай был волком и от человека отличался. И Сэхунн позволял ему кусать себя столько, сколько надобно, чтобы меняться и быть к волку ещё ближе.

Быстрые толчки сменялись плавными, дозволяли Сэхунну окунаться в бесконечность и успокаивать себя топким наслаждением после яркого безумия. Ладонями он касался скул твёрдых, губами ловил солёные капельки пота на смуглом лице и старался уместить в себе притяжение и страсть Кая, но плотина из сил и выдержки постепенно разрушалась.

Кай кусал его ещё несколько раз, силы вливая новые, но Сэхунн всё равно чуял, как внутри него распускается узел, заполняет и уже откровенно распирает, давит так, что от удовольствия умереть охота. И любое — даже слабое — движение Кая могло в следующий миг разрушить всё, снести потоком мощным, захлестнуть Сэхунна и утянуть на глубину неизведанную.

С тихим рычанием Кай укусил снова, после — зализывал ранки, шумно Сэхунну в шею дышал, целовал и снова языком по коже проходился. Пронзил толчком мощным, заполнил доверху и весь свет на Сэхунна обрушил.

Жаром плавящим Сэхунна заливало внутри, вскидывало и било дрожью крупной снаружи. Кажется, он кричал, тонул в волнах, что как в шторм поднимались высокими гребнями пенными и хлестали по нему раз за разом. Сэхунн даже не понял, на какой из волн содрогнулся весь, испачкал живот собственный, а волны так и не остановились.

Перед глазами пятна плыли, острые зубы на шее не помогали совсем. Сэхунн мог лишь отчаянно за Кая цепляться, чуять его в себе, трястись, задыхаться и позволять всем чувствам разом одолеть себя. Снова и снова. До самого рассвета, робко и стыдливо забрезжившего тонкими лучиками сквозь узкие зазоры между шкурами.

Кай гладил его по лицу, шептал что-то, а Сэхунн и пальцем пошевелить не мог. Даже не сразу уразумел, что Кай шепчет: «Мой».

И всё тут. Хоть трава не расти. Его. Волка. И Сэхунну надо спеть волку своему колыбельную, иначе не унять силу разрушающую.

Весь свет пропитан равновесием. Особенному волку нужны особенное солнце и песнь особая. Есть чёрное, значит, есть белое. Есть Кай, а значит, должен быть Сэхунн. И лишь его колыбельная могла опутать Волка нитью незримой, чтобы сдержать силы поток.

Сэхунн прикрыл глаза, запустив пальцы в косицы спутанные. Гладил волка своего по голове и шептал всё тише:

— Кай… волк… мой волчик…

Сон после напоминал беспамятство тягучее и томительно-желанное, усеянное радостными тенями и неудержимым восторгом. И Сэхунн думать не хотел, как долго спал. Зато проснулся не один — Кай никуда не ушёл и спал на нём, прижав колено левое к бедру, обхватив рукой за пояс и носом в шею уткнувшись. Сэхунн бездумно водил кончиками пальцев по ноге Кая и перебирал волоски густые. Уже и не удивлялся почти, что десница слушается, будто никогда увечной не была.

— Могу в волка, чтобы тебе было пушисто, — сонно пробормотал ему в шею Кай.

— Не надо. Мне и так пушисто, — тихо отозвался ломким голосом Сэхунн, продолжая оглаживать ногу Кая. Сказал не то, что хотел. А хотел губы Кая на своих. И не удивился совсем, когда поцелуем напоили и в уголок рта лизнули.

Удивился Сэхунн, когда пальцами заблудился в волосах гладких и обрезанных ножом неровно. Косицы пропали, и у Кая на голове длинноватые пряди забавно торчали в разные стороны. Почти так же, как в том то ли сне, то ли воспоминании, что Сэхунну подарило посвящение. Кончики обрезанных волос пушисто щекотали ладонь Сэхунна, будто он соболиный мех гладил, каким расплачивались за товары купцы из Гардарики. Меховые деньги.

— Волосы почто обрезал?

— Обряд. — Кай улыбнулся самыми уголками губ, а в глазах блестящих задорными искорками заплескался смех. Сэхунн за шею обнимал сильную и горячую, а скулы у него горели предательски — додумался, что за обряд.

Кай ещё раз коснулся его губ и отодвинулся, шкуру откинул и меч достал — тот самый. Сэхунн зачарованно глядел, как Кай нажимал пальцами смуглыми на смарагды-глаза. Золотая бляшка из меча выпала Каю в ладонь. Сэхунн осторожно принял диск и уставился на обратную сторону, исчерченную линиями ломаными разной длины. Потрогал и принялся пальцем водить, будто наново рисуя.