Улей 2 (СИ) - Страница 15

А после веки Евы тяжелеют, и ее сознание заволакивает абсолютная темнота.

…ты говорил, город — сила,

а тут слабые все.

© к/ф Брат

День шестьдесят второй.

Под прицелами пистолетов Титова силой усаживают на низкий металлический стул и связывают ему руки за спиной. Слегка склоняя голову вниз, он выжидающе смотрит на Исаева.

Ни следа страха.

— Проклятый ублюдок, — раздраженно цедит мужчина. — Письмо, которое ты мне прислал… Значит ли это, что папка у тебя?

Хмыкнув, Адам расплывается в самодовольной ухмылке.

— Я прислал тебе фото весьма «любопытных» файлов. Они, вроде как, эксклюзивные, нет?

Павла Алексеевича охватывает ярость. Она обжигает его грудь, как взрывная ударная волна. Ослепляет и затрудняет дыхание.

Конверт с фотографиями принесли вчера поздним вечером. Трудно передать, что развернулось в душе Исаева при осознании того, что компрометирующие его документы оказались в руках этого чертового выродка. Пацаненка, который должен бояться смотреть ему в глаза.

Еще одного гребаного Титова!

Исаев ненавидел его уже за то, что он посмел путаться вокруг Евы. Когда же Адам стал регулярно промывать ей мозги и подталкивать к дурацким выходкам — он задумался о его убийстве. А уж когда Павел Алексеевич узнал, что Титов украл у него документы… Он просидел в оцепенении несколько часов, запрещая кому-либо входить в кабинет. Такая злость его обуяла — он не мог пошевелиться.

Как? Как это могло произойти в его доме?

Подобную возмутительную наглость проявил когда-то другой Титов. Но у Руслана был доступ. Адам же обошел систему безопасности, использовав Еву.

Жизнь научила Исаева расправляться с врагами без каких-либо сожалений. Незамедлительно, по горячим следам. Но следовать этому правилу сложнее, когда один из них — твой ребенок. Сложнее, чем должно было быть для Павла Алексеевича.

В этот раз ему пришлось сломать голову в поисках верного решения. Часы раздумий тянулись нещадно долго. И то, что приходило — не являлось искомым. Это были эмоции. Самые чудовищные из них посетили Исава в самом конце. Стоя у окна своего кабинета, он видел, как Ева спорит с охранником и выходит за ворота.

Не описать словами всю ту горечь, что разлилась у него в груди. За полчаса она разъела ему внутренности.

— Как ты ее получил? — спрашивает Исаев, игнорируя давление в груди. — Это Ева? Она отдала?

— Нет, — отрицательно двигает подбородком Титов. — Более того, Ева не знает, что папка находится у меня.

— Ты же не рассчитываешь, что я буду выполнять какие-то твои требования? Я не веду переговоров. Ты ничего не получишь. Я просто отправлю людей к тебе домой…

— И ни хр*на там не найдешь, — перебивая его, снова усмехается Адам. — Ты же не рассчитываешь, что я такой дебил? Смотри… Если бы это было так, я бы не смог забрать твою чертову папку. Ты можешь продолжать играть роль местного крестного отца, раз тебе это так по душе. Но тебе придется приберечь этот покровительственный самоуверенный тон для оставшегося миллиона жителей этого города. Со мной — не прокатит.

Исаев выдыхает. Склоняет голову немного вбок и агрессивно кривит губы.

— Что ж… Придется отказаться от этой информации. Если ты будешь мертв, некому будет говорить.

— Хр*н тебе, — откидываясь на спинку, качается на стуле. — Если в течение двадцати четырех часов я не появлюсь дома, — нахально играет бровями, — вся информация с моего жесткого диска, в том числе фото твоих грязных делишек, будет отправлена журналистам. Я надеюсь, ты понимаешь, настолько я серьезен?

Глаза Исаева сужаются. Дыхание становится тяжелее.

— Чего же ты хочешь?

— Твою дочь.

За этот честный ответ Титов получает первый удар в лицо.

— Что ты, мать твою, себе позволяешь?

Сплевывая кровь, парень смеется.

— Мне нужна твоя дочь, — негромко повторяет Адам, скрывая напряжение, которое скручивает его внутренности. — И так, чтобы ты забыл о ее существовании.

— А может, наоборот. Хочешь ее? Отдай документы и забирай. А до этого она не покинет дом и на пять минут.

Это чистой воды — блеф. Исаев не собирается идти на поводу у пацана, который возомнил, что может заставить мир вращаться вокруг себя. Титов ничего не получит. Тем более, Еву.

Никто не смеет его шантажировать. Никто не смеет его предавать!

Даже если Ева не вручила Адаму папку собственноручно, именно она стала его проводником. К тому же, трудно игнорировать ее одержимость этим выродком…

Никакой Бог им не поможет. Исаев скорее удушит дочь собственными руками, чем позволит им с Титовым быть вместе.

Вот только Адам тоже не собирается идти на попятную. Выдерживая взгляд Исаева, качает головой.

— Нет, так не пойдет.

Это все, что он говорит. Не теряя уверенности, дает понять, что торговаться с собой не позволит.

Либо по его, либо никак.

Поджимая губы, Павел Алексеевич делает едва уловимый знак амбалу, застывшему рядом с ним.

— Аккуратно, Тимур, — инструктирует, не сводя взгляда с Титова. — Пока аккуратно.

Адам совершает выдох и напрягает мышцы, насколько это возможно, учитывая, что его весьма удобно разложили, связав запястья за спиной. Каменные кулаки охранника врезаются в его грудь с ошеломляющей силой. Ему, вроде как, следует сделать вдох, но создается ощущение, что его грудную клетку попросту вогнули внутрь.

— Лежачих и связанных бьют только г*ндоны, — откашливаясь, умудряется шутить.

Отупелое выражение лица амбала не приобретает никаких эмоций.

— Если что, я к тебе, дубина, — приподнимая бровь, смотрит на охранника. — Как только мои руки будут свободны, я вдавлю твои глаза в череп.

— Зачем тебе Ева? — перехватывает внимание Исаев. Он тянет время, но с каждой пробегающей секундой на него обрушивается понимание того, что Титов загнал его в угол. — Что ты пытаешься с ней сделать?

— Это уже не твое дело. У тебя в любом случае нет выбора.

Это не то, что Павел Алексеевич привык слышать в свой адрес. Волна гнева, словно раскаленная лава, поднимается в его груди к самому горлу. Сдавливает и душит, заставляя сердце колотиться.

— Воображаешь, что сможешь со мной тягаться?

— Воображаю.

— Это большая ошибка.

Титов пожимает плечами.

— Ты все еще рассчитываешь, что найдешь решение, которое позволит тебе меня устранить. Но… Внимание! Другого выхода нет, — нахально ухмыляется. — Однако я понимал, что тебе будет сложно это признать. Поэтому скоро приедет человек, который поможет тебе принять правильное решение.

Исаев замирает.

— О чем ты, мать твою?

Открывая глаза, Ева встречается с темнотой. Не различая предметов или хотя бы очертание помещения, инстинктивно захлебывается тревогой. Ощущая, как безумно начинает колотиться сердце, а ускорившееся дыхание поэтапно приподнимает грудь, сталкивается с осознанием произошедшего.

«Адам… Адам… Адам… Адам… Адам… Адам…»

«Я же тебя погубила…»

Горло продирает мучительный стон. Глаза обжигают слезы. Не может справиться с мыслью, что Адам… Душевная боль распирает ее грудную клетку, разрывая мышцы и ломая кости. Она не имеет ограничений. Не знает жалости.

«Кто-нибудь… остановите это…»

Измученное тело сотрясают беззвучные рыдания.

Ева чувствует себя так, будто умерла и прошла часть судебно-медицинского вскрытия, вернувшись к жизни где-то в середине процесса. Рассеченная. Разбитая. Распотрошенная. Не имеющая возможности даже дышать, настолько это оказалось болезненным.

Но она все еще дома. Дома…

Определяет свое нахождение по ненавистному ей затхлому запаху. Она знает, какой комнате принадлежит эта ароматическая комбинация пыли, старости и сухих веток душицы. Здесь давно нет ни душицы, ни предметов одежды, которой ее перекладывали. Только запах, навечно впитавшийся в каждый миллиметр помещения.