Улей 2 (СИ) - Страница 13

Весь ее контроль летит к черту, моментально уступая место сумасшедшей панике.

— Да как ты смеешь, мать твою?

Хочет, чтобы голос звучал сердито и властно. Но слышит в нем яркие нотки надвигающейся истерики.

— Ева… Павловна… — растерянно бормочет Шурик, не готовый к столкновению со своей злой царевной. — Будут серьезные проблемы, правда… Я не могу вас выпустить. Павел Алексеевич дал четкий приказ: остановить любым способом.

Но девушка упрямо продвигается к воротам.

— Ева Павловна…

— Оставь меня в покое!

Сердито сопя, раздраженно разворачивается, чтобы сообщить Шурику свое бурное недовольство. Ведь он был одним из немногих нормальных людей, живущих в этом доме на краю ада.

— Всегда считала тебе хорошим человеком, но…

Пораженно замолкает, встречаясь с направленным на нее пистолетом. Шурик подобную инициативу никогда бы не проявил. Тем более в отношении Евы. Значит, приказ отца был предельно четким. Он дал разрешение стрелять.

— Простите, Ева Павловна, но вы должны вернуться в свою комнату.

Ее желудок скручивается в узел. Сдерживая тошноту и внутреннюю дрожь, она сглатывает и медленно вдыхает морозный воздух.

— Целься в затылок, Шурик. Потому что я выхожу.

Смаргивая подступившие к глазам слезы, быстро вводит код безопасности, который получила от отца сегодня утром. Молится, чтобы он все еще подходил.

Система издает короткий громкий писк, затем следует привычный приглушенный щелчок замка и облегченный выдох девушки.

— Прошу вас, Ева Павловна…

Напрягая спину и плечи, инстинктивно опасается исполнения отцовского приказа. Но секунды пробегают в тишине и бездействии.

Толкая тяжелую калитку, Ева шагает за пределы своей тюрьмы.

Бежит к машине Титова. Неосознанно молится, чтобы эти сообщения не имели того значение, которое, вопреки всему, рисует ее воображение. Она готова к отчислению. Пусть Адам признает свое бессилие перед этим заданием, она не станет смеяться.

Ныряя в теплоту салона, напряженно встречается с ним взглядом. Молит глазами остановить тот разрушительный процесс, что она сама запустила.

Вот только Титов такой же гордый, как и она. Не отступает. Холодно встречает ее взгляд. В то время как она кусает губы от волнения и чертового унизительного чувства страха.

Адам достает из внутреннего кармана камуфляжной куртки зачетную книжку и протягивает ее девушке. Пальцы Евы смыкаются на твердой обложке практически машинально. Пока внутри нее все чувства кричат и протестуют, она все еще пытается сохранять равновесие.

Адам ненадолго отводит взгляд в сторону. Тяжело сглатывает и с силой стискивает челюсти. Эти напряженные действия с его стороны только подпитывают беспокойство Евы.

«Нет! Пожалуйста, нет!»

Шумно и неустойчиво дыша, распахивает «зачетку».

«Полiтологiя. 128. Ломоносова. Вiдмiнно. 13.12.2017[1]».

В конце строки размашистая подпись Натальи Юрьевны занимает практически две позиции.

Срывая со своего безупречно-гладкого сердца те пресловутые пластыри, что прикрывали ранее нанесенные Титовым повреждения, Ева сталкивается с чувством, которое она все это время там блокировала.

Цепенеет. Оглохнув и ослепнув, перестает даже дышать. Без какой-либо реальной незамедлительной возможности выйти из этого коматозного состояния, чувствует, как раскаленная огненная волна поднимается от груди к шее и обдает жаром щеки.

Слыша и чувствуя лишь свои мысли и эмоции, пораженная их глубиной и силой, на долгое мгновение теряет всякую связь с внешним миром. То, что происходит внутри нее, кажется настолько определенным и настолько чужеродным, будто какой-то фантастический сбой системы подключил ее к сознанию другого человека.

Гипоксия и природные инстинкты вынуждают ее вернуться к естественному дыхательному процессу. Зрение и слух тоже возвращаются. Вот только внутри нее ничего не меняется. Это не ошибка. И не сбой системы.

Эти чувства принадлежат ей. Только ей.

Смотрит на Титова, ощущая, как глаза сами собой округляются, выдавая ее замешательство. Пробегает взглядом по его пятнистой куртке, задерживает внимание на руках с длинными сильными пальцами. И ей вдруг хочется задрать его правый манжет, чтобы увидеть черный узор татуировки, которая, подобно широкому браслету, огибает его крепкое запястье.

Еве это необходимо, чтобы понять, не поехала ли у нее, мать вашу, крыша. Ей плевать на то, насколько странно это будет выглядеть сейчас, она уже тянется к Адаму рукой. Пока не встречается с ним взглядом. Ледяная дрожь мучительно медленно скользит вдоль ее позвоночника. Глаза Титова — опасные, темные, жесткие и… родные.

«Этого просто не может быть…»

«Это же Адам… Чертов Адам Титов!»

«Я не могу… его любить…»

Не в состоянии помешать потоку боли заполнять и беспорядочно сворачивать ее душу, пытается хотя бы не демонстрировать это внешне.

Улыбается.

И одна эта улыбка забирает у нее столько сил… Но, к сожалению, это не тот момент, когда у нее есть право хранить молчание. Она должна что-то сказать. Сейчас. Вот только… Кажется, она забыла, как использовать слова.

— Надо же… — выдыхает отрывисто. — Пять баллов… Постарался.

Но голос ломается. Не может больше ничего сказать. Только смотреть ему в глаза, чувствуя, как распадается на куски ее разорванное сердце.

— Значит, ты довольна? — подталкивает к самому краю обрыва.

— Конечно, — со свистом выпаливает, пока дрожь, как полноправная хозяйка, курсирует по ее тонкой коже. — Извини, если рассчитывал, что я заплачу.

Горло сдавливает ком, заставляя снова взять паузу. Сдержанность и лаконичность никогда не были присущи Исаевой. Но сейчас ей элементарно не хватает дыхания на длинные изящные речи.

— Я не хочу, чтобы ты плакала, — тихо признается Адам.

— Прекрасно.

Только на самом деле Ева не оценивает это заявление серьезно. Она слишком сосредоточена на своем самообладании.

Ее стойкость поражает. Титов всматривается в ее глаза, стараясь отыскать там ее истинные чувства. Потому что впервые за все время их знакомства Исаева не очень убедительна в своей лжи. Или, может быть, ему просто хочется так думать.

— А ты доволен?

Взгляд потухший, но она не сдается.

Адам замечает, как дрожание ее коленей приводит в движение лежащие на них сжатые в кулаки руки. Прикрывая веки, совершает глубокий медленный вдох. Запирая в себе проклятое желание обнять и успокоить Еву, крепко сцепляет зубы.

Дышит равномерно, через нос.

Ни длинная пауза, ни фильтрация мыслей, ни разумные убеждения, никакая бл*дская дыхательная фигня — ничто из этого не срабатывает.

Запоздало осознает, что при любом, и даже самом хр*новом для него раскладе, не хочет, чтобы ей было больно. Протягивает руку к ее щеке, несмело касаясь, задерживает дыхание. Смягчает направленный на девушку взгляд.

«Только ты, Эва»

«Только твой»

«Черт возьми…»

Какая тупость! Ему стоит предпринять что-то до того, как он начнет извергать эту дрянь и уже не сможет остановиться.

«Давай! Солги ей, что ты не сломлен, что не изорваны вены, и сердце твое — кремень»

— Это конец, Ева. Больше никаких заданий. Игра закончена.

[1] Запись из зачетной книги на государственном (украинском) языке, в порядке написания: название предмета, количество учебных часов, ФИО преподавателя, оценка, дата.

— В смысле? — растерявшись, ненароком ослабляет нити самоконтроля. — Почему?

— Потому что я не хочу больше.

«Я не хочу больше…»

Звучит равносильно фразе «ты мне надоела».

«Ну… это очень-очень больно»

— Значит, ты… спал с ней? — последнюю часть предложения произносит совсем тихо, практически шепотом.

— Какая теперь разница, Эва? Я выполнил твое задание. В этом суть.

Непрерывный нарастающий гул в голове Евы сменяется частым резким писком. А затем — неизбежный оглушающий взрыв.