Укрощение - Страница 78

Поначалу в комнате повисла долгая пауза. А потом заключенная начала свой рассказ.

Фьельбака, 1975 год

Это был самый обычный день — такой же, как все остальные, мрачный и исполненный безнадежности. Перед этим Лайла провела очередную бессонную ночь, когда минуты медленно и вязко тянулись одна за другой.

Девочка провела ночь в подвале. Грусть Ковальской из-за необходимости запирать ее там улеглась. Все мысли о том, что надо защищать ее, что это долг матери — защищать своего ребенка, сменились облегчением от того, что не надо каждую секунду бояться. Тот, кого Лайла должна защитить, — это Петер.

О своих собственных ранах она уже давно не печалилась. С ней Девочка пусть делает что хочет. Но мрачное торжество в ее глазах, когда ей удавалось причинить кому-то боль, пугало — его невозможно было не замечать. Несколько раз в припадке ярости она наносила травмы Петеру. Он не понимал, как защититься от нее, и один раз она вывихнула ему руку. Кричащий, напуганный, мальчик прижимал руку к телу, и мать вынуждена была поехать с ним в больницу. А на следующее утро она обнаружила под его кроватью ножи.

Именно после этого Владек перешел все границы. Внезапно в подвале появилась цепь. Лайла не слышала, как он работал там, внизу, не заметила, что он нашел способ для них спать по ночам и находить покой днем. Он сказал, что это единственное решение. Недостаточно запирать Девочку в ее комнате — к тому же она должна понять, что поступает плохо. Они не умели справляться с ее приступами ярости, эти всплески невозможно было предугадать, и чем больше и сильнее она становилась, тем страшнее были нанесенные ею травмы. И, хотя Ковальская прекрасно понимала, что это безумие, у нее не хватило сил возражать.

Поначалу Девочка протестовала. Она кричала, билась и царапала отцу лицо, когда он стоически нес ее в подвал и заковывал в наручники. Промыв раны и залепив их пластырем, Владек говорил потом своим клиентам, что его поцарапала кошка. Никому и в голову не пришло усомниться в его словах.

В конце концов Девочка смирилась и перестала упираться. Безжизненно вися у Ковальского на руках, она давала посадить себя на цепь. Если они запирали ее надолго, то ставили ей воду и еду, как животному. Пока она получала удовольствие от чужой боли, крови и криков, им приходилось усмирять ее, как дикого зверя. Когда она находилась не в подвале и не в своей комнате, кто-то из них приглядывал за ней — обычно это был Владек. Несмотря на юный возраст, Девочка уже была сильной и быстрой, и он не полагался на Лайлу. А та и сама боялась, что не справится с ней, так что чаще глава семьи присматривал за Девочкой, пока Лайла занималась Петером.

Но в то утро все пошло наперекосяк. Ковальский тоже мучился по ночам бессонницей. Как раз было полнолуние, и он час за часом лежал без сна, глядя в потолок. Когда они с женой в конце концов поднялись, он был сердит и рассеян от усталости. Кроме того, в доме закончилось молоко, а поскольку Петер отказывался есть на завтрак что-то иное, кроме каши на молоке, мать усадила его в машину и уехала в «Консум», чтобы купить продуктов.

Полчаса спустя они вернулись. Держа на руках Петера, Лайла поспешила к дому. Он проголодался и слишком долго ждал завтрака.

Едва войдя в холл, она почувствовала, что что-то случилось. В доме стояла странная тишина. Окликнув Владека, женщина не получила ответа. Она посадила Петера на пол и поднесла палец к губам, чтобы показать, что он должен молчать. Он посмотрел на нее встревоженно, но повиновался.

Осторожным шагом Ковальская вошла в кухню. Там было пусто, а на столе стояли остатки завтрака. Пустая чашка Владека и пустая чашка Девочки.

И тут она услышала из гостиной голос. Высокий монотонный девичий голос быстро что-то бормотал. Лайла попыталась разобрать слова. Лошади, львы, огонь — это были рассказы о цирке, которыми завораживал их Владек.

Женщина начала медленно двигаться в ту сторону. Внутри ее росла уверенность, что случилось что-то плохое. За несколько шагов до двери она заколебалась: ей не хотелось заглядывать в комнату, но обратного пути не было.

— Владек! — шепотом позвала Ковальская, понимая, что зовет напрасно.

Она шагнула к дивану и не смогла сдержать крика. Он вырвался у нее из груди, из легких и сердца, и заполнил собой всю комнату.

Девочка гордо улыбалась. Она, кажется, даже не отреагировала на крик, а, склонив голову набок, смотрела на мать, наслаждаясь ее реакцией. Она была счастлива. Впервые Лайла увидела в глазах дочери выражение счастья.

— Что ты натворила?! — Голос женщины сорвался. Она шагнула вперед на непослушных ногах и положила руки на лицо Владека. Его глаза смотрели в потолок невидящим взглядом, и ей вспомнился тот день в цирке, когда их глаза встретились, и они оба сразу поняли, что их жизнь примет теперь новый оборот. Знай они тогда, что их ждет, — наверное, разошлись бы каждый в свою сторону и жили бы той жизнью, которая от них ожидалась. Так было бы лучше. Тогда они не произвели бы на свет этого чудовищного ребенка.

— Вот что я сделала, — ответила Девочка.

Лайла подняла глаза и посмотрела на дочь, сидевшую на ручке дивана. Ее ночная рубашка была пропитана кровью, а длинные густые темные волосы падали на спину, придавая ей сходство с троллем. Гнев, который заставил ее раз за разом всаживать нож в своего отца, уже улетучился, и она казалась спокойной и сговорчивой. Удовлетворенной.

Ковальская снова взглянула на Владека — мужчину, которого так любила. В его груди были видны колотые раны, а на шее виднелся глубокий разрез, словно на него набросили алый шарф.

— Он заснул, — сказала Девочка, подтянув колени к себе и опустив на них голову.

— Зачем ты это сделала? — спросила ее мать, но Девочка только пожала плечами.

Звук позади них заставил Лайлу обернуться. Петер вошел в гостиную и смотрел на отца. Потом перевел полный ужаса взгляд на сестру.

Девочка тоже посмотрела на него.

— Ты должна спасти меня, — сказала она.

Ковальская почувствовала, как холодок пробежал вдоль ее позвоночника. Девочка обращалась к ней. Посмотрев на маленькую фигурку дочери, она попыталась внушить себе, что перед ней всего лишь ребенок. Однако ей было известно, на что способна Девочка. Собственно говоря, она всегда это знала. И поэтому теперь сразу поняла, что значат эти слова и что она должна сделать именно это: спасти ее.

Женщина поднялась:

— Пошли, я отмою кровь. А потом мне придется приковать тебя, как это делал папа.

Девочка улыбнулась. А затем кивнула и последовала за матерью.

Мелльберг вошел в кухню полицейского участка, сияя как солнце:

— Боже, какой у вас у всех усталый вид!

Патрик, к которому относились эти слова, сурово покосился на него:

— Мы работали всю ночь.

Он несколько раз моргнул — глаза были точно песком засыпаны и слипались после бессонной ночи. Однако Хедстрём вкратце рассказал начальнику о том, что произошло накануне и что они обнаружили на ферме. Бертиль плюхнулся на один из деревянных стульев, стоявших вокруг стола:

— Тогда, похоже, дело закрыто?

— Да нет, финал не такой, как мы надеялись, — возразил Патрик, вертя в пальцах чашку с кофе. — По-прежнему слишком многое висит в воздухе. Марту и Молли мы не нашли, Хельга тоже исчезла — и черт знает, куда подевался сам Юнас! А связь с убийством Ингелы Эрикссон представляется слишком зыбкой. Хотя мы можем быть почти уверены, что Юнас похитил четырех из пяти девушек, пропавших в последние годы, — однако в то время, когда была убита Ингела, он был еще ребенком. Плюс у нас еще есть убийство Лассе Ханссона. Если у Виктории был роман с Мартой, то получается, что это Марта убила его — но каким образом она это сделала? Или она рассказала о шантаже Юнасу и он взял дело в свои руки?

Мелльберг то и дело пытался что-то вставить, но Патрик не давал ему ничего сказать, пока не закончил. Лишь после этого Мелльберг получил возможность говорить и с довольным видом откашлялся: