Украденный трон - Страница 75

Они вышли на улицу, громко топая сапогами по деревянному дощатому полу кордегардии, и уселись на лавочке возле Исаакиевского моста. Перед ними расстилалась Нева, серая и будничная, вдали ходили часовые, кричали галки, почерневший снег раздвигал свои останки и выпускал на свет Божий острые кончики рвущейся к солнцу, свету и теплу травы.

   — Весна, — ласково проговорил Мирович, — всё пойдёт расти, а мы все как...

Он не договорил, задумчиво глядя на серые волны быстро бегущей воды.

Ушаков всё ещё был не в себе спросонья, озирался вокруг удивлённым глазом, словно и не видел никогда весны и не слышал капели.

   — Послали меня в караул в крепость, — начал разговор Мирович и замолчал. То, что он готовился сказать Ушакову, поразило вдруг его самого. Большое дело, великое, а ждать чего-то да штопать онучи до старости — пустая жизнь...

   — Ты ж говорил, — равнодушно отозвался Ушаков.

   — А вот теперь другое скажу, — торопливо подбирал слова Мирович, — задумал я такое дело, что и сказать страшно. И говорю только тебе, а уж ты, если выдашь, что ж, значит, прости-прощай жизнь моя бедовая...

Ушаков с удивлением повернулся к Мировичу. Никогда прежде не слыхивал он таких слов от этого грубого солдата, никогда не случалось у них доверительного разговора.

   — Что ж ты, — начал он, но вовремя остановился, увидев, каким странным и сумрачно-злобным взглядом смотрит на него его приятель, — ты ж меня знаешь, что ж такое, да и как ты усумнился...

Больше слов у него не хватило, и он остановился, не зная, как ещё уверить Мировича в преданности и дружбе.

   — Что ж, скажу, а уж ты сам знаешь, как думать, — решился Мирович. — Задумал я освободить бывшего императора Ивана Антоновича из Шлиссельбурга и представить его на российский престол.

Ушаков расхохотался.

   — Хороша шутка. — Он утирал слёзы от смеха, выступившие на его пушистых рыжих ресницах.

И осёкся. Мирович глядел сумрачно и зло, и что-то такое было в его глазах — Аполлон понял, никакая это не шутка.

   — Ты, никак, рехнулся? — осторожно спросил он друга.

   — Беги, рапортуй по начальству, — с вызовом отозвался Мирович.

   — Что ты, что ты! — замахал своими крепкими ручищами Ушаков. — Какое начальство, уж и пошутить нельзя...

   — А не шутка это, Аполлон, — мрачно сказал Мирович, глядя себе под ноги, — как я стою на карауле в Шлиссельбургской крепости, а он там и сидит, под моим караулом. Возьму его да и возставлю на престол. Вот тебе и чины, и деньги, и все долги уплачены.

   — Да ты что ж такое говоришь, — забеспокоился Ушаков, — отродясь таких слов не слыхал. И виданное ли дело?

   — А что ж, матушка наша императрица, сама, что ли, наехала в Петербург да объявила себя государыней?

Ушаков задумался. Слова Мировича он прикладывал к жизни так и так и вынужден был признать, что отчасти Мирович прав.

   — Так ведь она царицей и была, — нашёлся он наконец, не зная, какие ещё подыскать доводы.

   — А он — император, венчанный на царство, да потом засаженный в тюрьму, — возразил Мирович.

Ушаков повесил голову.

   — Так ты это и вправду? — неуверенно произнёс он.

   — А выдашь, так башки лишусь, — спокойно сказал Мирович. — Да и дело-то лёгкое, освободить да в город привезти, а уж тут — присяга и всё. Солдаты за него встанут, вот тебе и престол. А уж он отблагодарит...

Ушаков заматерился, вскочил славки и пустился шагать вокруг Мировича, обдумывая невиданное предприятие.

   — Ох ты, — произнёс он, опять усаживаясь на лавку. — А как не получится?

   — А терять что? Голову? Так и так подыхать. Двум смертям не бывать, а уж одной не миновать...

Ушаков всё ещё в растерянности и недоумении смотрел на Мировича, не зная, как отнестись к этому страшному человеку, его товарищу, приятелю.

   — Я не слышал, ты не говорил, — так сказал он наконец, опустив голову и положив её на согнутые в локтях руки. — А и дело...

Мирович молчал.

   — А и дело, — поднял вдруг голову Ушаков. — Что удумал. — Он всё никак не мог опомниться от неожиданности и удивления. — Нет, ты это не шутишь? — снова стал допытываться он.

   — Какая шуточка, — отмахнулся Мирович. Он и не предполагал, что лучший его друг может принять все его мечты за шутку.

   — А ведь и верно, — развёл руками Ушаков. — Взять его да и на престол... — Он опять развёл руками и громко расхохотался. — А что, — продолжал он рассуждать, — может, и правда...

Он в который раз посмотрел на Мировича восторженно и изумлённо.

   — Слышал и я, — начал он таинственно, — что в Шлиссельбурге царь Иван сидит, а вот поди ж ты, только ты додумался...

Он смотрел и смотрел на Мировича, внутренне трепеща. Взглядом, в котором читалось и восхищение и ужас перед беспримерной смелостью приятеля, вдруг вообразившего такую штуку.

   — Ай да Васька, — восторженно и завистливо проговорил он, — ишь ты как...

Мирович сумрачно качал головой и нетерпеливо поглядывал на Ушакова, ожидая решающего ответа.

   — Была не была, — развеселился Ушаков, — как же этот переворот, так же бы и...

   — Ну, — мрачно кивнул головой Мирович.

   — Грудь в крестах, али голова в кустах, — весело откликнулся Ушаков. — Была не была, хоть минута, да моя... И я с тобой.

   — То-то, — ещё раз сумрачно кивнул головой Мирович.

Глаза его будто сразу потухли.

Пока соображал Ушаков, что к чему, он злобно думал про себя: «Побежит по начальству — решу...» Теперь от сердца отлегло, он весь расслабился, размяк.

   — У меня и план есть, — устало и тихо промолвил Василий. — Как я в карауле, так ты на шлюпке подъедешь да и крикнешь: «Курьер от государыни!» Вроде подполковник и её императорского величества ординарец Арсеньев. Мне и вручишь, караульному офицеру, ту бумагу...

   — Какую бумагу? — глупо спросил Ушаков.

   — А составлю, — грубо отрезал Мирович.

И Аполлон уже не задавал ему вопросов, всё более и более проникаясь серьёзностью затеи.

   — Указ об освобождении Ивана Антоновича. Да вид сделать не забудь, будто меня и отроду не знавал. А я тот указ всей команде представлю, а потом и коменданта скуём и заарестуем...

Чем более развёртывал свой план Мирович, тем более лёгким и отважным, смелым казалось Ушакову его выполнение. И когда Василий пересказал все подробности, Ушаков уже с радостным и сияющим лицом встал и крепко пожал Василию руку.

   — А что ж, — то и дело повторял он, — а ведь и дело, правда.

   — Ты погоди радоваться-то, — осадил его Мирович, — по твоей роже кто хошь всё поймёт. Утишка да скрытность...

На Ушакова будто плеснули ледяной водой. Он одумался, сел и стал соображать, что прежде, чем они произведут всю эту затею, их могут схватить и отрубить головы. Это подействовало на него отрезвляюще, он задумался и опустил голову на свои поросшие рыжим волосом руки.

   — Главное, чтоб никто ни-ни, — строго предупредил Мирович Аполлона, легко переходившего от самого радужного до самого угрюмого настроения.

   — Это уж — да, — соглашался Ушаков.

   — Значит, в сообщники никого приглашать не станем, знаем только ты да я... Кто другой — тотчас донесёт по начальству.

   — А как провалится? — со страхом внезапным и бурным пробормотал Ушаков. — Так неотпетым и отрубят голову?

   — А что, головы жаль? — едко усмехнулся Мирович. — Всё едино, где смерть найти, всё равно мыв армии, так и на поле сражения голову легко потерять.

   — Да душа-то, душа, — пытался возразить Ушаков.

Мирович задумался.

   — А мы отпоёмся заранее, — вдруг решил он. — Вот теперь же в Казанской и отпоёмся, чтоб не без покаяния предстать пред Господом...

Ушаков дико взглянул на Мировича.

   — Ишь ты, удумал, — опять удивился он. И про себя решил, что у Мировича ума палата, обо всём-то он передумал и всё перерешил, а раз так — успех предопределён.

Они схватили шапки и отправились в церковь Казанской Божьей Матери.